«Мне нужен был обратный билет», – просто и ясно объяснил Георгий Николаевич. Я обомлела: «У вас билет был куплен в один конец?» – «Конечно, а как же? – ответил Георгий Николаевич. – Я всегда так покупаю, иногда прямо в аэропорту». Я посмотрела на Арнольда. Он чуть приподнял брови и пожал плечами. Выяснилось, что даже в Россию Владимов с Наташей ездили с билетами в один конец, платя астрономические деньги. «Но, Георгий Николаевич, – я старалась говорить спокойно, – ведь билет, купленный сразу в оба конца, стоит несравнимо дешевле!» Он очень удивился, и меня посетило уже испытанное мной в Нидернхаузене тяжелое чувство его неблагополучия в чужом мире. Мы пошли в агентство, где сообразительный молодой человек выслушал меня с некоторым изумлением. К счастью, билет в один конец можно было сдать, после чего агент нашел нам дешевый дневной возвратный билет. Георгий Николаевич улетел бы около десяти утра, а обратный билет, который он бы просто не использовал, был на вечерний рейс. Цена была в три с половиной раза ниже той суммы, которую Владимов заплатил за билет в Лондон. Георгий Николаевич был чрезвычайно доволен: «Я даже не знал, что существуют дневные билеты, кто же так летает, на один день?» Я рассказала, как преподавала русский язык директору большого швейцарского банка. Когда я однажды объяснила, что должна перенести следующий урок, так как буду в Лондоне, он деловито спросил: «Весь день?» Все это привело Владимова в прекрасное настроение.
Вечером Георгий Николаевич, почувствовав себя Крезом от количества сэкономленных на билете денег, пригласил нас в ресторан. Зная его стесненную ситуацию, мы предложили пойти ужинать в паб неподалеку, где часто бывал живший в доме на параллельной улице Чарльз Диккенс. В пабе Владимов поинтересовался, какое пиво пил Диккенс. О пивных пристрастиях великого писателя мы ничего не знали. Поэтому они с Арнольдом перепробовали разные традиционные сорта английского пива и изрядно наклюкались, вернувшись домой в самом приятном расположении духа. И тут еще добавили традиционный английский nightcap – «ночной колпак» в переводе моего мужа – стаканчик виски. «Даже не помню, когда я так хорошо спал, – сказал наутро вставший много позднее обычного Владимов. – В Лондоне у вас я сплю, а у себя…» – он махнул рукой. «Вот и приезжайте к нам, когда поспать захочется», – предложила я.
Пришло время отъезда. Арнольд вызвался проводить гостя рано утром в аэропорт. Георгий Николаевич очень благодарил нас, сказав мне: «Спасибо большое, что вы меня вытащили, а то я сижу там один, как бирюк».
Несколько месяцев мы перезванивались, а в августе, почувствовав, что он очень затосковал, я опять пригласила его. Он явно обрадовался и, купив билет, бодро доложил: «Билеты в Лондон дешевые!»
В первый день мы отправились гулять, и я показала ему место казни в 1649 году короля Карла I. Владимов подробно расспрашивал о гражданской войне, бушевавшей в XVII веке в Великобритании. Рассказ о том, что король пришел на свою казнь пешком через парк Святого Джеймса, очень впечатлил Георгия Николаевича. Через здание и площадь Конной Гвардии мы прошли в этот прелестный парк, где на островке посреди озера стояли два пеликана. По озеру плавало множество уток и лебедей. Попрошайки-гуси вытягивали шеи навстречу. Когда мы вышли к Букингемскому дворцу, к Георгию Николаевичу подошли три черные фигурки – одетые в паранджу женщины. Только яркие черные глаза видны были в прорезях на лице. Он не понял, что они просили, и повернулся ко мне. Кивнув, я взяла у одной из них фотоаппарат – они хотели сфотографироваться на фоне дворца. Я дважды щелкнула фотоаппаратом, и, очень довольные, они поблагодарили и удалились. Глядя вслед их хрупким спинкам в развевающихся черных одеждах, Георгий Николаевич сказал: «В чем смысл такой фотографии?»
На следующий день мы должны были поехать «на утку» к Игорю Голомштоку, с которым нас связывала нежная дружба. Георгий Николаевич много слышал о нем и был рад познакомиться. Я обещала привезти закуски. Однако утром позвонил удрученный Голомшток: уток в окрестных магазинах не было, а жареная утка была его единственным коронным блюдом. «Приезжайте к нам, я что-нибудь приготовлю», – предложила я. «Но, Светлана, как же, я хотел вас всех уткой угостить!..» – сокрушался Игорь. Я стала его утешать: «Вчера мы с Георгием Николаевичем видели в парке очень много маленьких утят с молодыми мамашами. Уток зрелого возраста мы с вами всех съели, а утиная малышня еще не выросла». И тут я впервые услышала, как Георгий Николаевич засмеялся, легким, недолгим, молодым смехом. У меня отлегло от сердца, я поняла, что он, действительно, отходит душевно. Мы чудесно посидели и выпили с Игорем, который был большим поклонником творчества Владимова. Они прекрасно сошлись, так что Игорь в дальнейшем участвовал в наших походах, особенно в пабы. Увидев, как Георгий Николаевич наслаждается гостями, я начала приглашать друзей, и следующие дни мы, как он выражался, «гудели». Георгий Николаевич начал говорить о том, что ему необыкновенно нравится Лондон и он бы очень хотел переехать сюда из Германии. «Здесь есть какой-то творческий импульс, энергетика особая, писать хочется. Я такое чувствовал только в Ленинграде», – сказал он мне. Он стал живо интересоваться ценами лондонского жилья. Даже покупал газеты и рассматривал объявления, консультируясь с Арнольдом о разных районах. И попросил меня читать объявления, и, если вдруг что-то «проклюнется», немедленно сообщить ему. Но цены в Лондоне даже тогда были астрономическими.
Последующие месяцы он был очень занят, готовя к печати свой четырехтомник, а потом путешествуя с Мариной по Европе. В свой зимний приезд 1998 года, вспоминая осеннюю поездку, он много говорил о дочери. Он очень гордился ею, рассказывая, что она не только прекрасный врач, но у нее много литературных интересов, и она «…очень неплохо пишет». «Отличный товарищ в путешествиях, – хвастался папа Владимов, – ориентируется в обстановке легко, реакции быстрые. Карту дорожную хорошо читает. – И добавил, грустно усмехнувшись: – От Наташи моей, как вы себе хорошо представляете, в дороге толку не было никакого…»
Мы сходили в Национальную галерею, хотя мне уже было ясно, что исторические музеи интересовали его больше. Он спросил меня, кто мои три любимых «старых мастера», и я назвала Джотто, Тициана и Рембрандта: «Вот их и покажите», – сказал мне Георгий Николаевич. Джотто он посмотрел, как мне показалось, внимательно, но без особого интереса. Реакция на Тициана была более оживленной, он сказал что-то о красоте синей краски, но его более всего интересовали мифологические сюжеты. И когда мы дошли до «Бахуса и Ариадны», он очень оживился, увидев отрубленную голову Минотавра: «Я всегда думал: что означает этот монстр? Какое-то страшное загадочное существо, которое, значит, зачем-то создали боги?» Я сказала, что неожиданно вспомнила о Минотавре, когда видела отрывок репортажа суда над Чикатило, зверском садисте и серийном убийце детей, который, странно, как животное, мотая головой из стороны в сторону, сказал о себе: «Ошибка природы произошла». Может быть, Минотавр – первая человеческая метафора непоправимой «ошибки природы», серийный убийца, живущий в подземном, черном мире своего кровавого кошмара, из которого он не в состоянии выйти? Георгий Николаевич выслушал внимательно, кивнул и вдруг сказал: «Сталин – тоже был Минотавр».
На Рембрандта он отреагировал внезапно сильно. Мы сели перед «Пиром Валтасара», и Георгий Николаевич, когда я напомнила сюжет, как-то погрузился в себя. Он попросил меня дважды повторить древние арамейские слова, светящиеся на картине: «Мене, мене, текел, упарсин». И я помню, как привела ему всегда волновавшие меня слова из «Книги пророка Даниила»: «Текел – ты взвешен на весах и найден очень легким. Мене – исчислил Бог царство твое и положил конец ему. В ту ночь Валтасар, царь халдейский был убит», – неполно и перепутав порядок.
Глубина рембрандтовских картин и поразительные лица на портретах великого художника произвели на него сильнейшее впечатление. «Я вас понимаю», – сказал он мне и по дороге домой расспрашивал о жизни Рембрандта, решив, что хочет почитать о нем. Я пообещала, что следующий раз мы поедем в Кенвуд – дворец-музей в заповеднике посреди Лондона, где висит прекрасный автопортрет старого мастера. Я вообще заметила, что больше всего Владимова трогали в картинах лица и портреты.
На следующий день была солнечная погода, и мы на пароходике поплыли по Темзе в Гринвич. Вид Лондона и окрестностей с реки понравился Георгию Николаевичу чрезвычайно. И он пришел в полный восторг от Морской академии, напоминающей петербургское Адмиралтейство. После часового плавания мы сошли на берег, где возле пристани стоял «Катти Сарк» – корабль, перевозивший в XVIII веке чай из Индии. Музей внутри был сделан так, чтобы показать настоящую корабельную жизнь тех времен. На маленьких нарах спали «матросы», причем одеяла над ними ровно вздымались, имитируя дыхание. Георгий Николаевич попал в свою стихию. Я должна была перевести все надписи и выслушать массу объяснений об устройстве мачт, канатов и так далее. Мы провели там более двух часа, Владимов – в огромном оживлении. Наконец, с трещащей от услышанных сведений головой, мне удалось увести его из трюмов. Мы начали подъем к обсерватории, и я впервые увидела, насколько у него больное сердце. Первый его инфаркт случился еще в России после одного из обысков, проведенных КГБ. Идти на холм ему было очень тяжело, мы поминутно останавливались. Я очень волновалась и жалела, что предложила дойти до обсерватории. Но когда мы, наконец, поднялись, он, отдохнув на скамейке перед великолепной панорамой Лондона, с наслаждением рассматривал удивительной красоты старинные корабельные приборы, а потом, выйдя на улицу, долго и с удовольствием переминался с ноги на ногу по линии 1-го меридиана, разделяющего Запад и Восток.