партийных товарищей» свое лагерное прошлое. Ее поэтический талант расцвел в местной печати города Пушкина. Она писала под псевдонимом М. Оскарова, и в газете «Вперед» у нее даже появилась своя колонка «сатирических фельетонов» в стихах «Кузьма Припаркин – репортер». В мае 1972 года Марии Оскаровне была вынесена специальная благодарность от газеты за ее литературную деятельность. Владимова это трогало и веселило, и он сохранил подборку ее публикаций. Отрывок из одной, «О пользе фосфора в рыбе», он однажды процитировал, когда я приготовила на ужин рыбу:
Предрассудок есть известный,
Будто рыбы бессловесны,
Если б вы бывали там,
Подивились их речам:
«Взяли б нас на сушу,
Мы бы
Показали, что за рыбы.
Слух по свету бы прошел,
Как полезен рыбный стол.
Всем – от скумбрии до хека
Жить для пользы
Человека».
В этот период жизнь Марии Оскаровны была вполне благополучной. Но с ее советским мировоззрением ей было трудно позднее смириться с правозащитной деятельностью сына. Хотя, когда о Владимове заговорили «вражеские голоса», некоторые соседи и друзья стали поздравлять ее со знаменитостью в семье, и Мария Оскаровна стала испытывать что-то похожее на гордость. Однако, страшась за сына, она просила его бросить эту деятельность, предсказывая: «Либо ты в тюрьму загремишь, либо тебе Родину придется покинуть». Готовясь к эмиграции, Владимов уговаривал мать поехать с ними, но Мария Оскаровна к тому времени была уже почти неподвижна: ее сильно толкнули в магазине, упав, она сломала обе ноги, и у нее случился частичный паралич. После нескольких микроинфарктов 10 октября 1984 года Мария Оскаровна скончалась. Владимов уже жил в эмиграции в Германии. Он обратился телеграммой в советское консульство, прося разрешения присутствовать на ее похоронах, но ответа не последовало. Марию Оскаровну похоронил университетский друг Владимова Илья Львович Белявский и его внучка. По доверенности Георгия Николаевича он, получив единовременную последнюю выплату пенсии Марии Оскаровны, отправил ее Нине Васильевне Котляровой, двоюродной сестре писателя, той маленькой Ниночке, которая была с Жорой в эвакуации.
Василий Емельянович Мякушко (1923–2014), сыгравший столь роковую роль в судьбе Владимова и его матери, начал свою карьеру инструктором физкультуры Дома культуры в городке Решетиловка Полтавской области[57]. В ноябре 1941-го он поступил на службу в НКВД, и первым местом его карьеры в органах госбезопасности был цитрусовый Сухуми, в котором он провел два с половиной года. В мае 1944 года уже сотрудником Смерша[58] он получил перевод в древний Кутаиси, поэтично именуемый «город мая и роз». Там, как разъясняется на сайте Пограничных и разведывательных служб, лейтенант Мякушко «обслуживал» Суворовское училище, переехав с ним в Петродворец в 1946 году.
В 1948-м он перешел на работу в Большой дом на Литейном проспекте. Прослужив несколько лет, Мякушко успешно отправил в ГУЛАГ Марию Оскаровну, и, можно быть уверенным, не ее одну. Он с отличием окончил Военно-юридическую академию Советской армии в 1952 году и поступил на факультет контрразведки школы № 101 МГБ/КГБ, завершив обучение в 1954-м. Мякушко провел несколько лет, работая в резидентуре КГБ в Париже, о чем вспоминал с особым удовольствием, как о лучших годах своей богатой трудами жизни.
Генерал-майор Василий Емельянович Мякушко дослужился до заместителя министра КГБ Украинской ССР и завершил свою блестящую карьеру на посту советника представительства КГБ СССР при МВД Болгарии.
Доблестный Мякушко был орденоносцем, награжденным двумя орденами Трудового Красного Знамени (1967, 1977), орденом Красной Звезды (1970), Отечественной войны I степени (1985), орденом Богдана Хмельницкого III степени (1985), знаком «Почетный сотрудник госбезопасности» (1958), «Почесний співробітник зовнішньої розвідки України» (2008), двумя нагрудными знаками за заслуги (2009) и бесчисленными грамотами.
Василий Емельянович Мякушко прожил более девяноста лет в довольстве и почете, охотно давая интервью, делясь воспоминаниями и профессиональным опытом со взрослыми и детьми и с видимым удовольствием позируя на фотографиях при всех своих великолепных регалиях.
Глава седьмаяОт «Пашского колхозника» до журнала «Театр»
С арестом матери в декабрьскую ночь 1952 года начался трудный путь взрослой жизни Георгия Волосевича. «Век-волкодав» бросился ему на плечи, и он изо всех сил старался устоять на ногах. Ему был двадцать один год. Но он уже твердо знал, что его призвание – литература, и упорно, несмотря на голод, бездомность и одиночество, двигался к своей цели.
В университете Георгий увлекался драматургией и сочинил три пьесы и повесть: «Посылал во все редакции, носил в театры, – ничего у меня не брали. За это можно только благодарить судьбу. Иначе мне теперь было бы очень стыдно – это была советская подражательная литература. Начал стихи писать, но быстро бросил, осознав, что я не поэт».
После окончания университета он попробовал устроиться в газету «Вечерний Ленинград», ездил по заводам и писал очерки:
Но начальство их печатать не могло – руки славных чекистов и сюда дотянулись. Я принял приглашение сельской газеты и выехал из Ленинграда на 212-й километр в село Паша на реке того же названия. Газета называлась «Пашский колхозник» и обслуживала в основном голодные, нищие колхозы, но и лесорубов, сплавщиков, рабочих речного флота. Проработал я в газете месяца три, всю зиму 1953–1954 года. Свой «угол» в Ленинграде я сохранил за собою, и почти все заработанные деньги тратились на поездки, но жить совсем без города в медвежьем углу было невмоготу (ГВ).
Его университетские друзья Илья Белявский и Алексей Новицкий уехали по распределению: Илья в Новосибирск, Алексей в свой родной город Орел. Оба, сговорившись, весной 1954 года записались на курсы повышения квалификации в Москве. Георгий приехал к ним на три дня, счастливый возможностью повидаться с близкими людьми – редкий случай в его «волчьем» одиночестве. Илью и Алексея поместили в общежитии, куда, дав небольшую взятку, они «протащили» Георгия. В первый день, гуляя по дождливой Москве, он купил билет на дневной спектакль в «Ленкоме». Шла пьеса Алексея Арбузова «Годы странствий» в постановке режиссеров Софьи Гиацинтовой и Владимира Соловьева и в оформлении известного театрального художника Александра Васильева. Спектакль так поразил молодого человека, что, выйдя из театра, он купил текст пьесы в ближайшем книжном магазине[59]. Уже в поезде по пути в Ленинград он начал читать «Годы странствий», делая записки для будущей рецензии.
Вскоре Владимов послал в журнал «Театр» статью «Женские образы в пьесах Анатолия Софронова»[60]. Она была напечатана, но Владимов, подробно рассказывая мне об этом периоде, о ней ни разу не упомянул. О Софронове он всегда отзывался с отвращением, вспоминая его рвение в преследовании «космополитов»[61], а позднее участие в травле Владимира Дудинцева и Бориса Пастернака.
1954 год был важнейшим и переломным в жизни Владимова, о чем полнее всего свидетельствуют его письма матери в ГУЛАГ[62]. Они важны и как свидетельство его личной судьбы и характера, и как неоценимые штрихи к портрету поколения, вступавшего в литературу в переломный для страны постсталинский период.
Для заключенных существовал лимит на переписку, который объясняет редкость писем. Возможно, какие-то письма были изъяты органами госбезопасности или утеряны при переводе Марии Оскаровны из одного лагеря в другой. Некоторые странички писем так слежались, что отдельные строки прочесть невозможно. Иногда распавшиеся письма склеены, что затрудняет чтение. В тех случаях, когда по буквам или отдельным словам можно догадаться о содержании текста, он дается в квадратных скобках. Есть письма, где точные даты не указаны, но следуя смыслу и содержанию, можно установить приблизительное время написания. Часто отдельные слова, даты и части строк чем-то забелены, видимо, рукой цензора. Некоторые имена – Чарли, Винченце, нехромающий Байрон – явно закодированы, и не всегда можно определить, кто стоит за приведенными инициалами. Письма из лагеря Марии Оскаровны сыну не сохранились.
Здравствуй, мамочка!
Только что вернулся из Москвы. Побывал в театре, на ВСХ выставке [зрелище грандиознейшее!] и в своей редакции, где меня очень тепло приняли, наговорив уйму всяческих комплиментов, и напутствовали в дальнюю дорогу множеством необходимых истин. Принял с благодарностью. Особо впечатлительна была встреча с Н.П.[63], который, правда, меня зверски отругал, но признал талант «искрометный и свежий» и обещал вывести эту «молодую сволочь», то бишь меня, в люди. Статья моя [первая] пойти не может – по некоторым не зависящим от редакции обстоятельствам, в связи с последними событиями в литературе и критике, – но деньги мне перешлют в ближайшее время, чтобы я работал и ни в чем не нуждался. Тут же на месте договорились о новой теме и заставили неделю посидеть в Москве, чтобы сдать статью в съездовский номер. Вчера вечером прилетел на самолете: деньги были казенные, и было все равно – на чем ехать.
Помимо прочего, заключено трудовое соглашение в том, что я обязуюсь не позднее 20 дней представить статью на 3 печатных листа о «Годах странствий» Алексея Арбузова[64]