К двадцатилетию победы над фашизмом в 1965 году «Военное издательство» решило напечатать серию генеральских мемуаров. Для редактирования нанимались молодые писатели. Платили прекрасно, и всегда интересовавшийся военной историей Владимов сразу отозвался на это предложение. Так судьба свела его с генералом Петром Васильевичем Севастьяновым[160], к более подробному рассказу о котором я вернусь в главе о романе «Генерал и его армия». Владимов был редактором его книги «Неман – Волга – Дунай»[161]. После успешной работы с Севастьяновым Владимов охотно согласился на предложение сделать литературную запись воспоминаний Евстафия Ивановича Позднякова, в то время полковника, а в молодости комиссара[162]. Но, по словам Владимова, престарелый Поздняков Отечественной войны больше не помнил.
Он помнил лишь Гражданскую войну, и главным из всей войны было то, каким он тогда был красивым да с этаким каштановым чубом! И конь у него был чудо-конь, такой красивый, и маузер был у него красивый, но добиться от него толку было невозможно. Где красота кончалась, там начинался полный склероз: ни где сражались, ни кто, ни как – он деталей не помнил. Но так как издательство уже заключило договор и с ним, и со мной, решили – пусть будет Гражданская. Дали мне в помощь консультантов. Из предоставленных ими материалов я «выдавил» и написал не бог весть какую замечательную книжку. Но деньги, очень нужные в тот момент, мне заплатили (ГВ).
Это было все «нудно и малоинтересно», и Владимов был рад, когда рукопись ушла в издательство.
В том же 1964 году произошла встреча, навсегда определившая его личную судьбу.
Глава одиннадцатаяНаталия Кузнецова
В 1964 году Владимов познакомился в ЦДЛ со своей второй женой Наталией Евгеньевной Кузнецовой. Наташа пришла туда, чтобы взять интервью у писателя Аркадия Васильева для журнала «Огонек», где она работала внештатным сотрудником. Она также писала цирковые репризы для своего бывшего мужа, «грустного клоуна» Леонида Енгибарова, хотя к тому времени они уже разошлись. Роман Владимова с Наташей начался после нескольких встреч, но, по словам Георгия Николаевича, он вначале отнесся к этим отношениям «не то чтобы легкомысленно, но не вполне серьезно и ответственно». После тяжелого, болезненного и лишь недавно завершившегося развода с первой женой Владимов чувствовал, что не готов к серьезной связи. И, как ему показалось, Наташа тоже была «хорошенькой, легкомысленной девочкой, для которой это минутная мимолетная встреча». Но все оказалось совсем не так.
История семьи Наташи глубоко трагична. Ее отец Евгений Михайлович Кузнецов (1900–1958) был одним из создателей Музея циркового искусства в Ленинграде в 1928-м, позднее стал художественным руководителем Ленинградского цирка, основателем и главным редактором журнала «Советский цирк». Его работы о цирке были переведены на многие иностранные языки. Наташа с детства росла в близости к цирку, обожала лошадей и прошла полную тренировку цирковой наездницы, хотя никогда не рассматривала это умение как возможный вариант профессиональной жизни. Евгений Михайлович происходил из дворянской семьи, его отец был известным хирургом, профессором Варшавского университета. Во времена «борьбы с космополитизмом» Е.М. Кузнецов оказался удобной мишенью для сталинских палачей. Среди евреев разных сфер и профессий, которых тогда преследовали, всегда был хотя бы один не еврей, чтобы продемонстрировать, что властями двигал не просто черный антисемитизм. На Кузнецова обрушился шквал абсурдной критики, как на «апологета буржуазного цирка» и «горе-теоретика», оказывающего «тлетворное влияние» и вносящего «дух Запада» на советскую цирковую арену[163]. Бог знает, чем бы все это кончилось, если бы не смерть Сталина. Евгений Михайлович был потрясен и страдал с тех пор острыми приступами депрессии. 27 марта 1958 года он попросил дочь сходить в магазин за молоком. Когда она вернулась, отец висел в петле. Шок, испытанный Наташей, остался с ней до конца жизни. Глубокая травма сказывалась на крайней нервности, повышенной возбудимости, сбивчивости речи и легком заикании. Это также навсегда определило Наташино отношение к советской власти. Владимов, глубоко сочувствовавший ее неостывающему страданию, всю жизнь относился к ней с необычайной нежностью, терпением и крайней бережностью.
Мать Наташи и любимая теща Владимова Елена Юльевна Домбровская[164] больше не вышла замуж, хотя была еще очень красива. Портрет Елены Юльевны, написанный влюбленным в нее в молодости художником Владимиром Лебедевым, висел в квартире Владимовых, и Георгий Николаевич отказывался его продать даже в самых стесненных финансовых обстоятельствах.
В декабре, через полтора месяца после знакомства с Наташей, Владимов уехал в Румынию для работы над сценарием советско-румынского фильма «Туннель» (1966) о совместной борьбе советских и румынских разведчиков во время Второй мировой войны, предотвращающих уничтожение гитлеровцами стратегически важного объекта[165]. Он был впоследствии очень недоволен этой картиной, считая, что его соавтор и режиссер картины Франчиск Мунтяну относился к работе спустя рукава – затягивал написание текста, часто отсутствовал, не консультируясь, менял реплики и фабулу, и, по словам Георгия Николаевича, фильм получился «очень слабенький, и моего там почти ничего и не было». В Румынию Владимов ездил трижды, и за время этих поездок отношения с Наташей кристаллизовались: «Она стала мне писать, звонить буквально каждый день. Чувствовалось, что она влюбилась, тоскует, беспокоится обо мне».
Из письма Наталии Кузнецовой:
Жорка, миленький, здравствуй!
Получила сегодня утром твое письмо и огорчилась… Я тут тебя жду, не знаю как. Все на себя злюсь и жалею. Я жалею, что редко говорила тебе чистые слова, от души, что чего-то боялась, и была какая-то тупая и скованная. Я все время о тебе думаю. Все время. И если Володька[166] приходит, то я с ним говорю про тебя.
Правда тот же Володька меня поддразнивает, что я так тебя жду, потому-де, что ты в самый разгар взял да уехал. Ну это он врет, правда?
…
А за легкомыслие, опять ты меня зря ругаешь: печенку-то я вылечила и даже вид допеченочный приобрела. Лечили меня вторую половину дома – делали вокруг печенки какие-то новокаиновые уколы. Вот так…[167] Красиво?! (25.01.1965, Москва, FSO)
Сохранились и необычайно трогательные письма из Румынии Владимова к Наташе, полные тоски по ней, заботы, любви и бьющей через край нежности: «Считаю на пальцах дни, которые остались до России, до Москвы, до тебя… когда я услышу твой милый-милый голосок и ты придешь ко мне в своей пушистой шубке и платьице и будешь долго причесываться в передней, а потом еще и в ванной» (01.05.1965, FSO). Это неожиданная сторона личности, никак не проглядывавшая в социальном общении Георгия Николаевича, где он был обычно замкнут и очень сдержан.
Когда я приехал 6 марта 1965 года в Москву, она встретила меня на Киевском вокзале в восемь часов утра. Для меня навсе-гда осталось тайной, когда же она встала, потому что ей от «Семеновской» нужно было ехать через весь город. И до этого, конечно, марафет полный навести. В тот день я сделал ей предложение. И она осталась у меня на тридцать два года (ГВ).
Наташа не была официально разведена с Леонидом Енгибаровым, брак с которым был зарегистрирован в Киеве. Свидетельство о браке было утеряно. Владимов решил не посылать запрос на восстановление свидетельства и ждать потом официального развода, но сделать проще: объявить, что Наташа и Леонид потеряли паспорта. Он рассчитывал, что никто не будет проверять, были ли они женаты, где и когда развелись. «Грустный клоун», ненавидевший формальности, радостно согласился, втроем они весело отпраздновали «потерю», и по получении Наташей нового паспорта брак ее с Владимовым был зарегистрирован. Брак оказался крепким, и любовь очень глубокой: «Трудно мы притирались, характеры очень разные, но в конце концов стали неразлучны, неотделимы друг от друга».
Далее я приведу рассказ Георгия Николаевича практически дословно:
Она сначала встретила многообещающего молодого писателя. Про «Большую руду» было опубликовано более сотни статей. Я всюду мелькал, модным был мужчиной. И ей это нравилась, увлекало ее. Но потом мы столкнулись с трудностями: не печатают, не издают, рукописи возвращают. На гонорары от кино мы перебивались много лет. Но как тяжело не было, я никогда ни слова упрека от нее не слышал. Она сама старалась заработать, написать. После моего выступления в защиту Даниэля и Синявского в 1966 году и в поддержку Солженицына в 1967-м ей стали отказывать в ее маленьких подработках: спецотделы выяснили, чья она жена. Она даже печаталась несколько раз под чужими именами, своих подруг, которые отдавали ей потом гонорары. Но и это прекратилось. Нам иногда бывало очень туго, но она несла этот крест. Когда в 1977 году я вышел из Союза писателей, она меня одобрила и не сделала никакой попытки отговорить. И в диссидентском движении приняла участие, сразу сдружившись с Еленой Боннэр и Андреем Дмитриевичем Сахаровым, который к ней очень уважительно относился. Ходила со мной на все судилища, пререкалась с кагэбэшниками – она была очень смелой и надежной мне защитой и другом (ГВ).
Сама Наташа писала позднее Льву Аннинскому: «Мое диссидентство далось мне так трудно – труднее, чем все ошибки юности, чем все неудачи в любви и даже чем эмиграц