В пьесе атомная война иррациональна и страшна не из-за самого разрушительного арсенала, но из-за людей, управляющих этим оружием. На гауптвахте Солдат видит фантастический сон о начале атомной войны, являющийся фарсовым отражением Карибского кризиса. В этом сне, когда угроза войны, казалось бы, миновала, на пульт управления врывается будущий функционер Жека, орущий: «От души нажму!.. Врежем, чтоб неповадно…» (413) Учитывая «жек», сидевших на кремлевском Олимпе, единственная надежда на выживание обрисована Владимовым с глубоким сарказмом:
Капитан. Я вам скажу – в такое время мы живем, что и никаких мифов не надо. Вот представьте, – вы там у кнопки сидите, – явится какой-нибудь псих. Ударит ему, что он, понимаете, Юлий Цезарь.
Солдат. Двое, товарищ капитан.
Капитан. Как вы сказали?
Солдат. Нужны как минимум два психа. Притом они должны работать на параллельных пультах, далеко друг от друга, и производить строго согласованные действия. Без этого – старт не состоится. Ну, сами понимаете, два Цезаря никогда не столкуются.
Капитан. Это вы меня сильно обрадовали, арестованный. Подумать, на чем Земля держится! (1/403–404)
Легко представить себе удовольствие военного цензора, читавшего это строки.
Вечная война богов. Солдат видит во сне сошедших к нему с Олимпа в камеру гауптвахты светлоокую Афину Палладу, богиню справедливой войны, и ее брата, бога войны Ареса – труса, готового в любое время завязать небольшую драчку и мировую бойню. Божественная Афина остается на мифологической высоте, тогда как образ Ареса очень реалистичен: он говорит иногда языком капитана Григорьева, но чаще – Жеки, сходство с которым легко заметить. Олимпийские боги описаны как свора склочников, удивительно напоминающих советскую номенклатуру. Когда Солдат хочет купить книгу «Мифы Древней Греции», продавец-инвалид очень толково объясняет суть древней мифологии, и его слова звучат явной аллегорией зазвездного Кремля:
Инвалид. Читал я эти байки. Нет, стиль, конечно, художественный, все ж таки древние писали, а вот содержание – спорное. Про что повествование? Из жизни богов, так? Но какие ж это боги, ты меня извини! Громилы первый сорт, сволочь на сволочи сидит, всю дорогу один другому козьки строют. Хуже людей!
Солдат. Но похоже, правда? (1/376)
В эпилоге пьесы Афина и Арес подходят на безымянной высоте к обелиску пехотинца Павла Чурилкина, подорвавшегося на гранате, которой он хотел уничтожить вражеский танк. Арес, погубивший его, оправдывается тем, что уделил солдату частичку своего бессмертия. Но для человеческой судьбы такое бессмертие не дар, а трагедия. В романе Валентина Распутина «Живи и помни» Надька, молодая вдова с тремя маленькими детьми, убивавшаяся о своем на войне погибшем любимом муже, говорит: «…Не мог мой паразит в живых остаться… Не правда, что ли? Наклепал ребятишек и… смертью храбрых. А что я теперь с его смертью храбрых делать буду? Их, что ли, кормить? – Надька кивнула в сторону дома, где оставались трое ее ребятишек, и заплакала, размазывая слезы по пыльному лицу»[222].
К обелиску Чурилкина приносит цветы Солдатский ангел – Анджела. И Афина Паллада обещает впредь защищать «свою сестру» (1/454) от безобразий вояки-брата. Потому что каждый клочок этой земли уже полит кровью. Может быть, в этом и состоял пресловутый «пацифизм» драматурга. Добротой авторского пера в эпилоге пьесы вечный Солдат и его ангел Анджела соединяются друг с другом.
«Шестой солдат» – пьеса, написанная в традиции, близкой вахтанговскому фантастическому реализму. Живые реалистические характеры – Солдата, Крестьянина, Надежды и других действующих лиц сочетаются с явно марионеточными персонажами – тамадой, адъютантами Жеки с криминальным душком, Венюшкой и Витюшкой, патрульными. Повседневность смешивается со сном, мистическое и гротескное – с бытовым и приземленным. Появление олимпийских богов выводит повествование из реального в мифологическое пространство.
Написав «Шестого солдата», Владимов не исполнил идеологического заказа и не воспел «героику войны». Но точностью наблюдений и деталей, блеском игры смешанных лексических регистров, элементами фантасмагории и клоунады он создал реалистическую и очень грустную картину жизни в советском городе Энске. Он написал искрящийся остроумием, веселый и трогательно-печальный текст об атомной сверхдержаве, готовой разрушить весь мир, и о живущих в ней несчастных людях, единственное душевное прибежище которых – бутылка водки на троих.
Слова капитана патруля «на чем земля держится» (1/404) – перифраза песни Булата Окуджавы «Молитва»: «Пока земля еще вертится». Владимов очень хотел, чтобы в финале этой смешной и грустной театральной постановки звучали слова песни, как мольба о милости.
Но ему сразу и категорически объяснили, что на сцене Театра Советской Армии «никаких молитв» звучать не может, и не надо «дразнить цензуру». Спорить было бесполезно.
В силу разных обстоятельств эта блестящая пьеса – самое малоизвестное из произведений Владимова. Но непреходящая современность ее не вызывает сомнений, и остается только ждать режиссера, который обогатит российскую сцену, поставив ее в театре.
В 1972 году Г.Н. Владимов подал в суд на Политическое управление армии и флота, запретившее постановку пьесы. Он требовал выплаты неустойки. Владимов выиграл этот процесс, и ему была выплачена компенсация в размере 200 рублей, но, как он сказал, «дело было не в деньгах, а в безнаказанности, в которой они были уверены. Я не хотел доставить им это удовлетворение».
Глава четырнадцатаяЦирк в цирке, или Спекулянтка Домбровская
В 1967 году на деньги, заработанные в Северном Ледовитом океане, и аванс за роман «Три минуты молчания» Владимов приобрел «запорожец», самую маленькую и дешевую из советских марок машин, которую в народе называли «драндулетом для инвалидов»: инвалиды войны – Герои Советского Союза имели право на приобретение «запорожца» вне очереди. Владимов чрезвычайно наслаждался вождением, закупил инструменты, сам чинил свое сокровище, проводя под ним часы, и охотно отзывался на просьбы знакомых и друзей, нуждающихся в транспорте.
Но в 1972-м из-за этой машины случилась история, которая могла произойти только в Советском Союзе. Георгий Николаевич рассказывал мне о ней очень подробно во время одной из наших длинных прогулок. Некоторые материалы оказались в РГАЛИ[224]. Она касалась, в первую очередь, тещи писателя Елены Юльевны Домбровской, на чье имя был записан владимовский «запорожец». В происходившем принимал также активное участие писатель Владимир Дмитриевич Дудинцев. Отношения его с Владимовым со времени издания романа «Не хлебом единым» оставались очень теплыми. Дудинцев, бывая иногда у них дома, всегда заходил сначала к Елене Юльевне, жившей на первом этаже, «выразить свое почтение». Ее верность погубленному безжалостной травлей мужу трогала и восхищала писателя.
Владимов относился к Елене Юльевне с глубокой преданностью и уважением. Елена Юльевна беспредельно любила единственную дочь и перенесла свое обожание на восхищавшего ее «Жорика», к которому она относилась, как к собственному сыну. Зная Наташину неисправимую непрактичность и беспомощность в повседневной жизни, энергичная Елена Юльевна полностью взяла на себя заботу об их быте, помогая физически, материально и душевно во все самые трудные времена. В молодости Елена Юльевна часто бывала за границей, где она занималась закупкой диких зверей, слонов, львов и тигров для советского цирка. Но после самоубийства мужа она не хотела оставлять надолго дочь и перешла на более бюрократическую работу в управление Госцирка, хотя и оставалась «распорядительницей диких зверей» или, как смешно называлась ее официальная должность в официальных документах, «работником художественно-производственного отдела главка в жанре дрессуры животных». Ее профессиональные знакомства были очень обширны, легкий и приятный характер этой замечательно красивой женщины делал ее любимой и уважаемой всеми окружающими. Она была очень дружна с Ириной Бугримовой, известнейшей в то время укротительницей львов, народной артисткой СССР и звездой советского цирка.
В ноябре 1972 года Елена Юльевна внезапно была извещена, что должна представить «объяснительную записку» по поводу «незаконного приобретения» ею машины «запорожец» (67). Оказалось, что в ОБХСС и управление Союзгосцирка поступили анонимные письма, авторы которых остались неизвестны. Владимов и Дудинцев, юристы по образованию, составили «объяснительную записку», подробно аргументируя, что ничего незаконного совершено не было. Первый результат их совместного творчества в архивах не сохранился, хотя, возможно, существует в анналах Госцирка или ОБХСС.
1 декабря 1972 года Елена Юльевна была вызвана на заседание Центральной группы народного контроля Союзгосцирка. Повестка дня гласила: «О незаконном приобретении автомашины работником аппарата Союзгосцирка товарищем Е.Ю. Домбровской» (67). Мастерство писателей с некоторым даже удивлением было одобрено на заседании председателем народного контроля Л.И. Прожейко: «Как видите, объяснительная записка подробная и составленная, я бы сказал, умно и убедительно» (67). Но его это, разумеется, не удовлетворило. Протокол заседания этой комиссии – образец абсурда с удивительными формулировками, например, что в советском учреждении начальникам непозволительно «вступать в контакты с подчиненными». Несмотря на робкие возражения двух членов комиссии, что не нужно придавать значения анонимным письмам, никакого проступка совершено не было, комиссия вынесла решение: Елена Юльевна должна быть уволена, так как она «не только использовала дружественные отношения с артисткой Бугримовой, но использовала служебное положение и нанесла моральный ущерб работникам аппарата Госцирка» (70). Никакого смысла, не говоря уже о здравом, найти в этом заседании, протоколе и его заключении совершенно невозможно.