Владимов с Дудинцевым опять уселись за письменный стол. Я приведу их совместное письмо с ясным и последовательным изложением сути событий, из-за которых разгорелся скандал:
Уважаемый Геннадий Иванович,
Прошу извинить, что обстоятельства вынуждают беспокоить Вас.
В 1967-м году актриса цирка Бугримова Ирина Николаевна, народная артистка СССР, приобрела для меня и на мои деньги в г. Запорожье, где она тогда гастролировала, автомобиль «Запорожец» новый модели, только что запущенной в серию. Завод «Коммунар» продал ей машину с ведома и разрешения Запорожского исполкома по установленной государственной цене. Поскольку свободная перепродажа машин не была в то время разрешена, я пользовался машиной по доверенности Бугримовой, а в 1969 году, когда ей самой подошла очередь получать «Волгу», она, не желая, чтобы за ней числились две машины (хотя это законом не запрещено) оформила акт дарения на имя Е.Ю. Домбровской (Кузнецовой), работника Союзгосцирка, матери моей жены. В нотариальную контору Кисловодска, где оформлялась дарственная, я не мог прибыть, так как находился в длительной командировке, и к тому же, мне было безразлично, на кого из членов моей семьи будет записана машина. В настоящее время я езжу по доверенности Домбровской, и это удобно нам обоим, так как при случае ее может подвезти любой, имеющий водительские права. Такова суть дела, подтверждаемая всеми надлежащими документами.
Пять лет спустя по анонимному заявлению, поступившему в ОБХСС, председатель народного контроля Л.И. Прожейко возбудил дело о спекуляции машинами и нарушении профессиональной этики в отношениях И.Н. Бугримовой и Е.Ю. Домбровской, с прозрачными подозрениями на взятку. Надо сказать, что Домбровскую, вдову заслуженного деятеля искусств РСФСР Е.М. Кузнецова, теоретика и практического создателя советского цирка и народную артистку СССР Бугримову связывает более чем тридцатилетняя дружба, а как раз по службе они не зависят друг от друга ни в малейшей степени. Не говоря уже о том, что помощь в приобретении автомобиля вообще к служебным делам не относится и не входит поэтому в компетенцию народного контроля данного учреждения. Тем не менее Л.И. Прожейко взял на себя смелость учинить дотошное разбирательство, притом без соблюдения элементарной предосторожности и такта. Грязные слухи о «спекулянтке» и «взяткодательнице» Бугримовой распространялись по Совгосцирку в то время, когда она находилась на гастролях советского цирка в Японии; только чудом это не сделалось достоянием зарубежной прессы. Е.Ю. Домбровской он без обиняков предложил уйти на пенсию, тогда-де он прикроет дело, а иначе передаст в суд. Для моего сведения он сообщил, что машина находится у меня незаконно и должна быть «конфискована в доход государства».
1-го декабря с. г. состоялось заседание народного контроля под председательством Л.И. Прожейко, разрешившееся ниже следующим постановлением:
1. поставить вопрос перед руководством Союзгосцирка о недопустимости работы Е.Ю. Домбровской в центральном аппарате главка.
2. предложить нотариальной конторе г. Кисловодска расторгнуть сделку, как нарушающую постановление Совета Министров СССР от 1962 г. о разрешении дарить автомобили только близким родственникам (давно отмененное. Г. В.).
3. настоящее довести до сведения всех постов народного контроля во всех цирках страны.
Весьма прискорбно, что высокие функции народного контроля выпадают человеку, столь неграмотному юридически, как Л.И. Прожейко (сомнительно вообще наличие у него какого-либо образования), не обладающему к тому же ни опытом, ни здравым смыслом, способному лишь дискредитировать возложенную на него миссию. Не найдя себе достойного применения, он порочит людей достаточно заслуженных, немало на своем веку сделавших для советской культуры и искусства, угрожает им, шантажирует, попросту треплет нервы и отрывает от дела, а ведь люди эти, надо учесть, пожилые и весьма занятые.
Поскольку дело касается моей семьи и поскольку приплетено и мое имя – ничем себя не опорочившего советского писателя – я и обращаюсь к Вам с просьбой – вмешаться и урезонить не в меру ретивого контролера. Ни наши имена, ни наша работа, ни, наконец, совершенная нами операция, едва ли содержавшая какой бы то ни было криминал, не дают повода для такого преследования и травли, для всей этой недостойной интриги.
Мысль, что из-за него – без вины виноватого – государственная машина обрушилась на двух женщин, привела Владимова в состояние полного неистовства, воскресив в душе глубокую травму, связанную с преследованиями, арестом и судом над Марией Оскаровной. Но у него не было прежнего чувства беспомощности: он больше не был безвестным студентом с подбитым глазом, смотревшим морозной декабрьской ночью вслед машине, увозившей его мать в ГУЛАГ. Он был Георгий Владимов – известный писатель, тяжелым трудом в Арктике заработавший деньги на свой «запорожец». И он готов был яростно и до конца бороться за Елену Юльевну со всем бюрократическим репрессивным советским аппаратом.
Прожейко не унимался, и соавторы послали письмо в самые высокие инстанции, уже открыто используя имя и авторитет В.Д. Дудинцева (61–64). Я приведу отрывки из него:
Уважаемые товарищи,
Из прилагаемого письма, направленного мною 5-го декабря 1972 г. на имя тов. Воронова, Вам будет ясна суть дела, из-за которого я вынужден теперь беспокоить Вас. Преследование и травля, предпринятые народным контролером Союзгосцирка Л.И. Прожейко против артистки И.Н. Бугримовой и редактора художественно-производственного отдела Е.Ю. Домбровской, косвенно и против меня, – по существу узаконены, поддержаны тем обстоятельством, что мое письмо оставлено без внимания.
В Комитете народного контроля СССР оно не рассматривалось вообще, а было переадресовано в Московский городской комитет, где им занимался тов. В.Ф. Смирнов, пригласивший меня для беседы. На этот разговор я пришел не один, а с писателем В.Д. Дудинцевым, членом ревизионной комиссии Московской писательской организации, юристом по образованию, бывшим работником прокуратуры. Помимо своих познаний, он был необходим мне и как свидетель, так как я знаю обыкновение иных работников аппарата ограничиться устными высказываниями, не оставляя письменных следов. Наш разговор продолжался три часа, но мог бы продолжаться и трое суток, ибо тов. Смирнов принадлежит к людям, которые убеждены свято в непогрешимости своего учреждения и которых переубедить невозможно никакими аргументами. Он соглашался буквально с каждым пунктом в отдельности – что ни одна норма закона не нарушена «подследственными» и «подсудимыми»; что не пострадала ни одна государственная копейка; что незачем было народному контролю возбуждать «дело», после того как от него отмахнулся ОБХСС; что не те люди попались в сети блюстителям законности и морали и т. д., – но, едва ставился вопрос об общей оценке решения, он спохватывался и твердил одно: «А решение – правильное, мы его отменять не будем, они на это имели право». То есть, они имели право преследовать людей, когда их можно было и не преследовать; они имели право – четыре месяца вызывать их на допросы, угрожать, шантажировать, распространять слухи; они имели право опорочить их по всем городам, где только есть цирки, не считаясь ни с какими прежними заслугами. Что там заслуги! – тов. Смирнов не без гордости нам сообщил, что перед ним сам А.Н. Туполев покойный сиживал «вот на этом стуле» с тремя начетами. К концу беседы он принялся нас успокаивать, что мы-де «придаем этому делу слишком много значения», что он постарается, чтобы Домбровскую не увольняли, пусть спокойно работает. Наше требование – передать дело в суд, в прокуратуру, любому профессиональному юристу, – он отклонил: «Дело не судебное, а этическое»…
По телефону он мне сообщил, что мое письмо направлено им дальше, в комиссию района; ответит мне, по-видимому, парторг Союзгосцирка тов. Емельянов. Круг замкнулся, – как нередко он у нас замыкается, – ответить мне поручено тому, кто непосредственно и направляет всю деятельность Л.И. Прожейко. Впрочем, он и не ответил мне. И отвечать, по-видимому, не собирается. Зато отвечено Е.Ю. Домбровской – тем, что ее по-прежнему упорно выпроваживают, так как она «плохо себя вела», корят «некрасивой историей с машиной», – теперь уже ссылаясь на решение, утвержденное всеми инстанциями, «вплоть до товарища Воронова»…
В письме Владимов и Дудинцев указывали на фальсификации в деле Елены Юльевны:
На заседании группы народного контроля 1-го декабря случается конфуз: начальница Домбровской, Ю.М. Ларионова, характеризует ее как лучшего работника Союзгосцирка. Емельянов не скрывает досады: «Она нам испортила всю игру». Однако Прожейко его досаду рассеивает, работая над протоколом так усердно, что уже В.Ф. Смирнов свободно оперировал именем Ларионовой как отозвавшейся о Домбровской отрицательно. Когда это сообщают Ларионовой, она требует немедленно предъявить ей протокол, Прожейко – отказывает на том основании, что эти документы – «партийные». Излюбленный их прием – ссылаться на документы, с которыми, однако, ознакомиться нельзя! И в то же время – нельзя передать дело в суд, в прокуратуру. Так органы партии, органы народного контроля превращаются в органы внесудебной расправы.
Расспросив цирковых артистов, Владимов многое узнал о глубокой аморальности Л.И. Прожейко, возбудившего все дело. О его безответственности и подлости, которая привела к смерти молодого артиста цирка во время гастролей в Румынии. О том, как номенклатура подыскивала денежные должности «для своего», на каждой из которых он проявлял полную некомпетентность, но, несмотря на это, получал продвижения. О том, что у его жены каждый раз, когда он проваливал очередную работу, воз