Бородина судили в мае 1983 года, ему дали 10 лет лагерей и 5 лет ссылки. А до этого меня выдвинули на премию «Libertе́» французского ПЕН-клуба. Позвонили из Парижа, спросили, не навредит ли мне премия и приму ли я ее. Я спросил, кто еще выдвинут. Они ответили, что Бородин и какой-то поляк. Так как этот разговор происходил за неделю до суда над Бородиным, я решил отказаться в его пользу. Сказал, что я снимаю свою кандидатуру и прошу дать Бородину. Но один он не потянул на эту премию, ее разделили с поляком, тоже диссидентом[293]. Может быть, морально это его и поддержало, но не повлияло нисколько на приговор суда. Как десять лет хотели ему влепить, так и влепили. Это была моя последняя гастроль в Советском Союзе.
Съездили мы в Ленинград, попрощался я с матерью, с родными местами, съездил в Петродворец, сходил в училище свое, по друзьям походил.
Уезжали мы очень тяжело, чувство было ужасное, на меня какой-то ступор напал, я ничего перед собой не видел. Пошел и наткнулся на стеклянную стену.
Шмон на таможне был унизительный, жуткий, потрошили все чемоданы. Наташа спрашивала: «Что вы ищете?» – не поднимая голов, отвечали: «Мы знаем, что…» Искали хоть какую-то бумажку: зацепиться, изъять. Записную книжку с адресами забрали. Объявили, что ни книг нельзя, ни словарей, особенно на словари налегали. То есть им хотелось, чтобы человек в чужой среде оказался беспомощным, без языка. А кончив шмонать, заставили нас самих собирать и укладывать разбросанные вещи: «У нас нет рабочих рук». Поехала с нами в Германию мать Наташи, Елена Юльевна Домбровская.
Владимовы вылетели в Германию 26 мая, в день рождения Наташи: «Боль была страшная. Наташа плакала, Елена Юльевна держалась очень мужественно, успокаивала дочь и даже меня подбадривала».
Как только самолет приземлился во Франкфурте-на-Майне, в салон вошел широкоплечий мужчина из советского посольства и громко спросил: «Кто тут Владимов? Вас просят выйти последним». Мужчина остался стоять возле дверей. Когда самолет опустел, он широким жестом: «Пожалуйста», – пригласил писателя в изгнание.
Глава девятнадцатаяНачало жизни в Германии
Во франкфуртском аэропорту Владимова ждали журналисты и представители «Посева». Состоялась короткая пресс-конференция, и в тот же день немецкое телевидение сообщило о приезде писателя.
Мое состояние вы представляете. В холле франкфуртского аэропорта находился Н.Б. Жданов[294], директор «Посева». Я его не знал в лицо и, приняв за немца, сказал бодро: «Guten Tag!» Все изумились: «Вы знаете немецкий?!» Я говорю: «Нет, я не знаю немецкого. Но “Guten Tag!” – знаю». Была такая пятиминутка, нас снимали. Там, впрочем, Наталия на пленке мелькала чаще, чем я. Нас троих повез к себе на ужин Артемов[295], директор НТС. Вечером туда позвонил из Вашингтона Вася Аксенов и тоже что-то доложил по «Свободе»[296]после нашего разговора. Так что прибытие было освещено. А на следующий день нас привезли в Menschensrechtekommission, где была долгая полуторачасовая пресс-конференция, организатором которой был НТС, полностью взявший нас под свою опеку (ГВ).
Первый период жизни Владимовых в эмиграции был вполне благополучным, несмотря на травму, хотя и не неожиданную, от лишения гражданства:
Учитывая, что Владимов Г.Н. систематически занимается враждебной Союзу ССР деятельностью, наносит своим поведением ущерб престижу СССР, Президиум Верховного Совета СССР постановляет:
На основании статьи 18 Закона СССР от 1 декабря 1978 года «О гражданстве СССР» за действия, порочащие высокое звание гражданина СССР, лишить гражданства СССР Владимова Георгия Николаевича, 1931 года рождения, уроженца гор. Харькова, проживающего в ФРГ.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР
Ю. Андропов.
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР:
Т. Ментешашвили
Москва, Кремль, 1 июля 1983 г.
№ 9573-Х (FSO).
Наталия Евгеньевна Кузнецова послала заявление в посольство о добровольном отказе от советского гражданства. Ответа она не получила. Владимов комментировал на «Радио Свобода»[297]: «Могу ответить на этот указ словами моего персонажа из рассказа “Не обращайте вниманья, маэстро”: “Надо их самих лишить навсегда – национальности!”
Я продолжаю верить, надеяться: настанет час, когда нам всем, лишенным гражданства, вернет его с почетом новая, свободная Россия. Мы приложим все силы, чтобы это произошло скорее»[298].
Во многих отношениях начало жизни на чужбине было для Владимова более легким, чем у большинства эмигрантов. Он приехал на Запад известным писателем и диссидентом, его репутация была безупречной, его мужество и смелость вызывали всеобщее восхищение. Он был желанным гостем университетов, обществ и клубов. Скопившиеся гонорары за издания его романов за границей обеспечивали на первое время денежную базу для безбедной жизни. Впереди была перспектива работы, о которой он мечтал еще в Москве: как редактор эмигрантского журнала «Грани» он надеялся влиять на судьбу литературного процесса и развитие общественной мысли не только за пределами России, но и в самой стране.
Впечатления, наблюдения и состояние первых месяцев эмиграции прослеживаются в письмах Владимова двум главным адресатам – матери и Илье Львовичу Белявскому. Первое письмо Марии Оскаровне я приведу полностью, так как письма матери, чью образованность и литературный вкус он всегда ценил, были для Георгия Николаевича частью творчества.
16 August 1983
Georgij Vladimov
Lubacker Strasse, 7
D–6236 Eschborn / Ts 1
West Germany
Дорогая мама!
Вот выбрался, наконец, оформить свои впечатления письмом. Их много, и всего сразу не расскажешь, поскольку совсем иной мир, иная страна, иной народ – не только по языку, но всеми жабрами и «пищиками».
Мы поселились в Эшборне, маленьком городке в 15 километрах от Франкфурта, сняли квартиру из 3-х комнат на 9-м этаже – с видом на лесистые холмы Таунус и на американскую военную базу. Да, все это очень просто. Огороженный невысоким заборчиком и рядами деревьев лагерь, стоят одноэтажные казармы в виде коттеджей, видны рядами грузовики с зачехленными ракетами, по городку расхаживают солдаты-американцы в маскировочных балахонах, много среди них очкариков, негров и женщин, которые служат в армии США наравне с мужчинами. Захаживают в магазины, отовариваются вином – сразу 5–6 бутылок – здесь оно хорошее и дешевое; с местными как-то не соприкасаются, немцы к ним относятся настороженно.
Городок Эшборн – очень древний, построен 2000 лет назад римлянами, здесь был их лагерь на границе империи, кое-где сохранились остатки тех еще поселений или только стен. Все это ухожено, снабжено соответствующими табличками, увито плющом, обсажено цветами. Цветы здесь везде – на каждом окне, на каждом балкончике, в палисадничках, каждый квадратный метр используется, чтобы посадить хоть одну елочку – и цветы. В центре Эшборна – символический вяз, окруженный каменной кладкой [ «эш» – это вяз, а «борн» – родиться, т. е. название расшифровывается приблизительно как «родившийся от вяза» или «вокруг вяза»]; неизвестно – 2-тысячный или малость помоложе, он в два охвата и с дуплом, которое заделано бетоном и затянуто железной сеткой.
Множество магазинов и магазинчиков, на каждом шагу какой-нибудь ресторанчик или кафе, или пивная [пиво здесь – народный напиток и пьют его вдумчиво и подолгу, по нескольку литровых кружек] – живописные зеленые улочки, живописные любовно ухоженные домики, выложенные цветной плиткой тротуары; похоже немножко и на Ялту, и на Таллин…
Я прочитал уже три лекции осеннего семестра в разных университетах, пришлось поездить, побывать в Кельне, в Мюнхене, в Бохуме, в Тюбингене. Германия – красивейшая страна, много лесов, несколько рек, правда, с коричневой водой вдоль берегов, сплошные винограднички на кручах, знаменитые рейнские и мозельские вина, а повыше рыцарские замки. В них либо отели с ресторанами и стоянками машин, либо «проклятая частная собственность». Самый красивый город Германии – Мюнхен, нам его доводилось видеть в основном из окон машин, в которых нас возили, но и то, что виделось, поражает мощью красоты, богатством зелени, роскошеством старинных зданий – здесь их так берегут, подновляют, подкрашивают, украшают цветами, что кажется – вчера только закончили постройку. Несколько поменьше и посуровее – Кельн, но там зато чудо мира или только Европы – знаменитый Кельнский собор, который, сказывают, повыше Парижской Богоматери. Он тоже двуглавый, и перед порталом – для наглядности – установлена точная копия его креста в три-четыре человеческих роста. К сожалению, собор этот с разных сторон обстраивается разными коммерческими зданиями – банками, фирмами и т. п., с этим борются, но уже ничего не поделаешь, разглядывать его можно лишь вблизи, задирая голову, или совсем издали, но только верхушки. И все равно – грандиозное зрелище.
Самый, пожалуй, некрасивый – Франкфурт. Сплошь модерн, небоскребы тех же банков и фирм, очень мало зелени, но за это надо благодарить американскую авиацию, которая его хорошо повыбила. Только за Майном [или по-нашему, в Замайнье] сохранились старые кварталы, и туда устремляются по праздникам или просто по субботам франкфуртцы, чтобы отдохнуть душой. Великое множество машин, которым негде приткнуться [и повсюду строят для них многоэтажные гаражи-стоянки – за плату, разумеется, – но проблемы это не решает], жить скучновато и душновато, оттого все стремятся купить или снять квартиры в окрестностях вроде нашего Эшборна.