хотя я не думал, что меня можно еще больше удивить», – была именно роль в армии НКВД, а потом Смерша – организаций, к которым совершенно преданный в то время советской власти генерал, относился с глубоким презрением: «Картину страшного погрома офицерских кадров на Дальнем Востоке наблюдал и я лично. Уже два года прошло с тех пор, как прекратились массовые аресты, а командная пирамида восстановлена не была. Многие должности просто не были заполнены, квалификация не соответствует. Батальонами командуют офицеры, закончившие училище меньше года тому назад. И это еще ничего – есть комбаты с образованием курсов младших лейтенантов и с практическим стажем несколько месяцев командования взводом и ротой. Да и как можно было быстро заткнуть столь чудовищную брешь. Я уже говорил о штабе армии, где осталось всего два офицера. В дивизиях было еще хуже. В дивизии, дислоцированной в том районе, где начались события на Хасане (40-я стрелковая дивизия), были арестованы не только офицеры управления дивизии и полков, но и командиры батальонов, рот и взводов. На всю дивизию остался один лейтенант. Его невозможно было назвать даже временно исполняющим должность командира дивизии. Поэтому командир корпуса полковник (впоследствии маршал) В.И. Чуйков позвонил этому лейтенанту по телефону и сказал: “Ну вы, смотрите там. За все отвечаете до приезда командира дивизии”. А командир дивизии все не ехал. Посылали двух или трех, но ни один не доехал. Арестовывали либо по пути, либо по приезде в дивизию»[456].
Для самого Григоренко в 1941 году война тоже началась неприятностями с НКВД, так как в первый день под влиянием шока от новости о нападении Германии он, не удержавшись, откровенно высказал свое мнение: прифронтовая авиация – основа защиты страны – была выведена из действия слепотой верховного командования[457]. Военные аэродромы находились слишком близко к границе, самолеты с них не были отведены в глубь страны, и первое, что сделали немцы, разбомбили их. Генерал Севастьянов писал о втором дне войны: «Не доходя несколько километров до Каунаса, за краем рощи мы увидели сожженный, разбитый бомбами аэродром. На поле пылали остовы машин. По-видимому, бомбардировка застала летчиков врасплох, да и вряд ли они успели бы подняться в воздух за те минуты, что немцы летели от границы. Вот каков был ответ на загадку, почему только два самолета с красными звездами на крыльях появились над нами за весь долгий день обороны»[458].
Это означало, что немцы беспрепятственно бомбили отступающую армию, что увеличивало беспорядок в войсках, количество погибших и раненых и устрашающе влияло на психологическое состояние солдат.
На Григоренко был написан донос, и начались бесконечные комиссии, собрания-заседания, объяснительные записки и изматывающие душу допросы – это происходило в самые первые катастрофические недели войны, когда вся энергия страны была необходима для организации борьбы с врагом. По словам Владимова, Григоренко говорил ему об НКВД:
Они, как пьявки, высасывали кровь из армии, уже обескровленной и обезглавленной. Грамотных офицеров катастрофически не хватало, ресурсов не было, оборона разваливалась, гражданское население бежало, куда и как могло, а эти негодяи занимались тем, что уничтожали и выводили из строя оставшиеся лучшие военные кадры, кого за то, что еврей, кого за то, что поляк, кого – за ум и честную службу (ГВ).
Именно Григоренко рассказал Владимову, что Смерш вербовал всех шоферов, ординарцев и адъютантов, которые должны были докладывать о своих «пассажирах» и начальниках. Отвертеться было невозможно, хотя многие избегали докладов, прикидываясь дурачками или ссылаясь на то, что докладывать нечего. Один из шоферов Григоренко, «белобрысенький белорус», сразу рассказавший генералу о вербовке, сформулировал так: «Буду я ему доносить, как же, пусть лопухом подтирается». И говорил пристававшему смершевцу, что его начальник, «как тронешь машину», моментально засыпает: «А чуть остановишь, сразу просыпается, свойство организма у него такое…» Тот едко возражал, что предыдущие шоферы «такого свойства организма» у Григоренко не замечали. «Дык, а я че могу сделать-то, – “наивно” хлопал ресницами парень, – значит, как тронешь машину…»
От Григоренко Владимов услышал поразительный эпизод, который едва не стоил генералу (тогда полковнику) свободы и жизни. В одной из частей на Западном фронте, где он служил, был смершевец, всегда ходивший с коротким хлыстом, которым он разрубал воздух, когда хотел кого-то припугнуть. Однажды Григоренко, изможденный после тяжелого сражения, увидел, как этот смершевец в лихо сидящей на голове фуражечке и чистенькой гимнастерке, громко отчитывал измученного, измазанного землей и кровью солдата, взмахивая хлыстом, отчего тот вздрагивал. Выдержанный Григоренко вдруг потерял самообладание и, вырвав из рук смершевца хлыст, сломал его и заорал: «А ну вон отсюда! И чтоб духу твоего тут не было! Выпорю этим хлыстом так, что мать родную не узнаешь!» Спросив фамилию солдата, он сразу внес его в список представленных к званию Героя Советского Союза. Владимов сказал мне, передавая этот эпизод:
Я осознал тогда, что психология Смерша была психологией крепостных холуев, которых веками пороли на конюшне. Это были мертвые души, неожиданно для самих себя вызванные к жизни и дорвавшиеся до власти над живыми людьми. Отсюда и хлысты, и совершенно инстинктивно у Григоренко – угроза порки (ГВ).
Из этого рассказа Григоренко появились в романе гоголевское имя и отчество и свистящий прут Светлоокова, а также история о представленном к Герою «кланяющемся» солдате (3/33).
Глубокое понимание атмосферы войны и психологии будущих персонажей сформировались для Владимова в беседах с Петром Григорьевичем Григоренко.
Генерал Никандр Евлампиевич Чибисов. Владимов нашел фотографии генерала Н.Е. Чибисова, и замысел начал серьезно увлекать его[459]. Он тщательно собирал информацию о Чибисове: донской казак, родился в 1882-м, четыре года учился в Донской духовной семинарии, в 1912-м сдал экзамен на вольноопределяющегося 2-го разряда. В 1915 году окончил школу прапорщиков в Петербурге, поступил юнкером на военную службу, воевал в Первой мировой войне, был ранен, попал в плен, бежал, был награжден тремя Георгиевскими крестами и окончил войну штабс-капитаном. После революции в феврале 1918-го Чибисов перешел на сторону красных и воевал на разных фронтах Гражданской. В этот период судьба свела его со Сталиным, у которого навсегда осталась большая симпатия к Чибисову, что очень раздражало Н.С. Хрущева. В 1921-м Чибисов участвовал в подавлении крестьянских восстаний в Тамбовской и Воронежской губерниях.
Оставшись после войны в армии, в 1935 году Чибисов окончил Военную академию имени Фрунзе. Участвовал в советско-финской войне, начал Великую Отечественную заместителем командующего Ленинградским военным округом, с января 1941-го стал заместителем командующего войсками Одесского военного округа. Посетивший Одессу маршал Н.И. Крылов писал о Чибисове: «Генерал Чибисов в Одессе пробыл до первых чисел августа, причем я не так уж часто видел его за это время. Но Никандр Евлампиевич запомнился как воплощение кипучей энергии, неистощимой работоспособности. Все, что он ни делал, он делал увлеченно и как-то весело. От одного общения с ним люди приободрялись и тоже веселели. У Чибисова была масса забот по округу в связи с новыми формированиями. Но и из того, что касалось Приморской армии, он ничего не откладывал до прибытия своего преемника, которого ждали из Москвы»[460].
Маршал К.К. Рокоссовский также отзывался о Чибисове как командующем армией под Киевом очень положительно: «Генерал Н.Е. Чибисов в командование войсками 38-й армии вступил недавно, до этого он был заместителем командующего Брянским фронтом. По своим данным он, безусловно, был на месте, армией командовал безупречно»[461].
Н.С. Хрущев, при полном отсутствии военного образования состоявший в 1943 году членом Военного совета 1-го Украинского фронта, явно дает разгул воображению, чтобы принизить Чибисова: «…С ним ездили его жена и дочь, и он возил с собой чуть ли не корову или козу. Адъютантом у него был его зять. Одним словом, это был какой-то подвижной казачий хутор. Он сам казак. Из-за семьи ему несподручно было прижиматься к переднему краю»[462]. Он не скрывает, что Чибисов был ему «крайне несимпатичен». В своих мемуарах Хрущев пишет, что все решения принимались им совместно с командующим фронтом генералом Н.Ф. Ватутиным. Но Севастьянов сказал Владимову: «Ватутин к Никандру с большим уважением относился. Никита всегда прикрывался Ватутиным».
Добавлю, что, если бы «корова или коза» действительно существовали, Севастьянов, хорошо знавший Чибисова, не преминул бы рассказать заинтересованному Владимову о столь красочной детали. Прочитав о ней в мемуарах Хрущева, Владимов все же ввел «хутор» в повествование: «Да как-то странно воюешь. Целое хозяйство тут развел, коровы у тебя тут…» (3/397) – хотя эта деталь в образе генерала Кобрисова кажется не совсем органичной. Но этой деталью Владимов, вероятно, хотел усилить колорит «генеральской дури», но главное – показать угасший военный азарт своего персонажа: «Сказать честно, он не был уже полководцем, это в нем умерло» (3/397). Он писал А.С. Немзеру об историческом прототипе: «Чибисова, с кого во многом списан Кобрисов, убили как полководца» (25.11.1994, FSO. АП).
В 1944 году Чибисов был отозван с фронта и назначен руководителем Военной академии имени Фрунзе, а после войны – командующим Белорусским военным округом вплоть до отставки в 1954-м. Никандр Евлампиевич Чибисов скончался в 1959 году от инфаркта, так что встретиться со своим героем писателю не довелось.