Они не были большинством народа, но именно из них вырастали те кадры, которые, по словам Сталина, «решали все». Военные сражения, в основном окончившиеся в 1922 году, превратились в нескончаемую гражданскую войну, то латентную, то обостряющуюся, – отчасти потому, что эти «кадры» иначе жить не умели. Они превратились в мучителей миллионов, в бездумных, безжалостных палачей – арестовывавших, пытавших, насиловавших, расстреливавших, – несчастные люди с психикой, навсегда чудовищно искаженной Гражданской войной. Глядя на этих победителей жизни, вырастали мальчики, становившиеся «светлоокими» опричниками, чтобы спастись от передовой. Во время войны они убивали своих соотечественников в заградотрядах и расстреливали солдат за провалы и неудачи верховного командования, а в мирное время шпионили за людьми и мешали им жить, с аппетитом поглощая за это недоступные нормальным труженикам продукты из специальных распределителей.
Длящееся наследие Гражданской войны – распад правового государства, безнаказанность самосудов, приговоры, определявшиеся не законом, а классовой идеологией, искажение норм и культуры общественных отношений. И чувство бессилия, полной потери контроля населением в обстоятельствах, где ценность человеческой личности и жизни оказались утрачены.
Конечно, шла и нормальная жизнь, и миллионы бывших воинов Гражданской, как и другие люди в стране, строили свою семью, находили профессию, устраивали дом и быт. Эти две реальности существовали, одна разрушая другую, и жившие в них люди пересекались постоянно. Гениальный скрипач Давид Ойстрах, лауреат многих международных премий, рассказывал Мстиславу Ростроповичу, как в 1937-м или 1938 году, приготовив узелок, он ждал каждую ночь возможного ареста[492]. И однажды в два часа ночи у дома остановилась машина, из которой вышли люди в форме. В подъезде осталось двое мужчин – живущий напротив сосед и Ойстрах, остальные были арестованы. Они с женой стояли под дверью и ждали. Шаги остановились на их площадке, сотрудники НКВД позвонили в соседнюю квартиру. Ойстрах почувствовал огромнейшее облегчение и радость («не меня!») и уже в следующий момент – безмерный стыд и ужас. По признанию великого музыканта, что-то в нем навсегда умерло, он был душевно сломлен той ночью, став одной из невидимых, неисчислимых жертв войны, которую органы госбезопасности вели против своих граждан.
Понятие «своих» постоянно обыгрывается в романе. Оно постепенно кристаллизуется в словах и поступках персонажей и становится ясно, что «свои» для генерала Кобрисова – его семья, его ординарец, шофер, адъютант, солдаты его армии и даже – при всей неоднозначности отношений – его коллеги. Это совершенно иное понятие, чем абстрактные невидимки «свои», чьим именем оперирует смершевец Светлооков.
Как и все общественные процессы, гражданская война очень обострилась в России во время Второй мировой войны, принимая новые образы и формы. Роман «Генерал и его армия» – повествование об этих двух войнах, о чем проницательно писал Н.Л. Лейдерман: «…это и есть война, но война внутри страны, война русских с русскими. Вместе с тем трагические перипетии Отечественной войны представлены в романе в связи с тем, что творилось в России ранее (подавление крестьянских волнений в 1920-е, жуть Большого террора конца 1930-х, аресты военачальников перед самой войной и т. д.). Они и становятся концентрированным воплощением и выражением сути того, что происходило в России с установлением диктатуры большевиков: начиная с 1917 года непрекращающаяся гражданская война своих против своих стала перманентным состоянием страны и общества»[493].
Итоговой книгой стал для Георгия Владимова выношенный и отмеченный глубокой личной болью роман о двух войнах: войне народа против гитлеровской Германии и войне гражданской, одновременно идущей на нескольких фронтах – коллаборационистов, Смерша и советской власти со своим народом.
Массовый переход советских солдат на сторону врага – одна из самых болезненных тем в российской истории. За пять первых месяцев войны количество пленных и перебежчиков составило почти 2,5 миллиона человек[494]. НКВД задержал многих солдат, группами или в одиночку старавшихся перейти на сторону немцев[495]. Владимов писал: «…измена была столь массовой, что уже теряла свое название, впору стало говорить о второй гражданской войне в России» (3/211). Второй формой коллаборационизма было активное сотрудничество и помощь гитлеровцам на оккупированных территориях.
Полная история советского коллаборационизма во Второй мировой войне еще не написана[496]. Состав коллаборационистов был очень неоднороден, формы и причины сотрудничества с врагом самые разные. Чтобы показать необычайную комплексность этой темы, я перечислю некоторые факторы.
«Идеологический». Крестьянская ненависть к власти, оставшаяся после коллективизации, побуждавшая не только к добровольной сдаче в плен, но сделавшая многих сознательными перебежчиками, которые сражались потом на стороне фашистов или служили им на оккупированных территориях. Коллаборационисты этой категории не всегда, но нередко оказывались очень страшны для мирного населения и партизанских отрядов. Это особенно типично для случаев, когда они были из местных и хотели свести старые счеты. В литературе эту тему можно, например, найти в образах полицаев в романе Василя Быкова «Знак беды». Исторический пример более позднего времени, хотя тут трудно даже говорить об идеологии, – «Дивизия Каминского», РОНА: казни, убийства, насилие, мародерство и жесточайший криминальный беспредел[497].
«Географический». Жители аннексированных западных областей и Прибалтийских стран не чувствовали своей принадлежности к захватившей их стране. При описании отступления Советской армии из Литвы комиссар Кирнос рассказывает генералу Кобрисову то, что Владимов услышал во время одного из застолий у Севастьянова:
…в нас бросали из окон цветочные горшки, куски штукатурки, шлак с чердаков, кирпичи, а то и детские посудины опорожняли на наши головы. Я должен составить политическое донесение, как мне это оформить? Как воздействие вражеской пропаганды? Или раскрылись подлинные настроения народа, который так и не влился в полноправную семью, не успел за два года привыкнуть к новой жизни? Я не могу написать, что это были отдельные жители, это был чуть не весь город (3/310).
«Юридический». 16 августа 1941-го вышел приказ Ставки Верховного Главнокомандования Красной армии № 270 «Об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия», подписанный И.В. Сталиным, С.М. Буденным, К.Е. Ворошиловым, Г.К. Жуковым и другими военачальниками. Каждый командир, политработник и войсковое соединение были обязаны сражаться насмерть, даже в случае окружения превосходящими силами противника. Отступать или сдаваться в плен врагу категорически запрещалось, обстоятельства, например ранение с потерей сознания, во внимание не принимались[498]. Нарушивших приказ следовало расстреливать на месте. Это ставило пленных в безвыходную ситуацию: умереть в немецком концлагере, попасть на Родине под расстрел или в ГУЛАГ, или служить врагу с надеждой на чудо.
«Биологический». Советским солдатам часто грозила голодная смерть, так как СССР не подписал Женевской конвенции о военнопленных. Хотя она предполагает гуманное обращение с пленными в любом случае, фашисты это предписание игнорировали, уверенные в своей безнаказанности и отсутствии реакции со стороны советского командования. Вильгельм Штрик-Штрикфельд – личный переводчик генерала фон Бока, работавший с оккупационными властями, писал о состоянии советских солдат в плену в 1942 году: «Невероятно ухудшилось бедственное положение военнопленных. Как привидения, бродили умиравшие с голоду, полуголые существа, часто днями не видевшие другой пищи, кроме трупов животных и древесной коры.
Герсдорф и я посетили лагерь военнопленных под Смоленском, где смерть уносила ежедневно сотни жертв.
Смерть в пересыльных лагерях, в селах, на дорогах»[499].
Нередко, попав в плен, солдаты соглашались воевать в немецкой армии в надежде перехитрить врага, перебежать в бою на сторону советских войск и сражаться против фашистов. Наиболее удачливыми были те, кто попадал к партизанам и боролся вместе с ними.
Следует также отметить еще один важный фактор – неосведомленность. С 1939 года и до начала войны Германия была союзной дружественной державой, и информации об идеологии фашистов и их зверствах в Германии и завоеванных странах в советскую печать не проникало. Перед гитлеровским посланцем в Москве расстилалась красная дорожка.
Полыхает кремлевское золото,
Дует с Волги степной суховей.
Вячеслав наш Михайлович Молотов
Принимает берлинских друзей.
Карта мира меняется наново,
Челядь пышный готовит банкет.
Риббентроп преподносит Улановой
Хризантем необъятный букет.
И не знает закройщик из Люблина,
Что сукна не кроить ему впредь,
Что семья его будет загублена,
Что в печи ему завтра гореть.
И не знают студенты из Таллина
И литовский седой садовод,
Что сгниют они волею Сталина
Посреди туруханских болот.
Акт подписан о ненападении —
Можно вина в бокалы разлить.