Я уже писала о неоднозначности оценки Владимовым исторической фигуры маршала Г.К. Жукова:
Победы маршала Жукова, покрывшие грудь ему и живот панцирем орденов, не для наших слабых перьев, скажем только, что против «русской четырехслойной тактики» не погрешит он до конца, до коронной своей Берлинской операции, положа триста тысяч на Зееловских высотах и в самом Берлине, чтоб взять его к празднику 1 Мая (опоздал на день!)… Треть миллиона похоронок получит Россия в первую послевоенную неделю – и за то навсегда поселит Железного маршала в своем любящем сердце (3/257–258).
И.И. Николаев, работавший с оригиналом рукописи генерала А.В. Горбатова, писал в повести «Генерал»: «Горбатов, второй комендант Берлина, всегда был против штурма. Зачем? Окружить – сами бы сдались. Уложить в самые последние дни несметное число своих людей, выстрадавших эту окаянную, не ими затеянную войну, чтобы потом к тому же три четверти города отдать союзникам!..
– Какие люди были! – терзался Горбатов. – Золотые, и каждый думал: завтра жену, детей увидит…»[527]
Яркость и неординарность военного мышления Жукова проявляется в романе уже в одной фразе: «На войне многие большие дела начинаются несерьезно» (3/142). Его присутствие сразу производит впечатление крупного явления, личности:
…высокий, массивный человек, с крупным суровым лицом, в черной кожанке без погон, в полевой фуражке, надетой низко и прямо, ничуть не набекрень, но никакая одежда, ни манера ее носить не скрыли бы в нем военного, рожденного повелевать. Вставши, он оказался далеко не высоким, но при нем все тянулись, как могли, и закидывали головы, что как раз не доставляло ему приятного (3/226).
На совещании, решившем судьбу Кобрисова и наступления на Предславль, командармы-украинцы выступают единым фронтом, и даже Чарновский, сочувствующий Кобрисову, не решается пойти против «своих». Терещенко и Хрущев настаивают, чтобы генерал сначала отвоевал у врага город Мырятин: «Город советский. Занятый, понимаешь, врагом» (3/238). Кобрисов объясняет, что эта операция, не имеющая никакого стратегического смысла, которая будет стоить многих солдатских жизней: «Ненужная это сейчас жертва. И одно дело – люди настроились Предславль освобождать, за это и помереть не обидно, а другое дело – я их сорву да переброшу на какой-то Мырятин. Жалко мне их» (3/241). Но его не слышат – ответ маршала: «…попросите пополнения. После Мырятина выделим» (3/241), – как будто речь шла не о людях, напрасно обреченных на гибель, а о партии гвоздей. Сознавая стратегическую правоту Кобрисова, Жуков принимает сторону Терещенко (Москаленко). Причину объясняет Ватутин: «Так кто же и докладывал Верховному про сибежский вариант? Константиныч и докладывал» (3/241). Кобрисов обречен не только потому, что среди командармов-украинцев, мечтавших об освобождении «своего» Предславля, он русский. Осознав хрупкость человеческой души и жизни, он чужой среди прислужников престола, потому что жизни солдат ценнее для него милости Сталина. Судьба наступления на Предславль (на Киев) решилась совокупностью украинского национализма, вертикального подхалимства и завистливого желания потушить неожиданную вспышку гениальности Кобрисова (Н.Е. Чибисова).
На «генеральском» фронте Кобрисову «опустошили сердце», украли ценность жизни: «…уплывал и самый облик никогда не виденного им, кроме как в бинокль, великого Предславля, покрывались туманной мглой черный ангел с крестом и ослепительный купол собора» (3/247). Но генерал сохраняет достоинство, знает себе цену и может внутренне отстраниться от своего поражения: «А знаете, Николай Федорович, – сказал Кобрисов, – все равно я буду считать – я взял Предславль!» (3/253) Оставаясь цельной личностью, он способен принимать пусть роковые для себя, но честные решения: «Я не палач! Мое дело такое, что у меня должны погибать люди, но я – не палач!..» (3/250)
В этих двух эпизодах совещаний ясно вырисовывается вся система иерархии в советской армии: отношение к офицерам, как к вассалам, и к солдатам, как к крепостным. Больше ли, меньше ли погибнет, других бабы нарожают… Венчавший пирамиду власти деспотизм Сталина опирался на феодальную психологию и нравы Гражданской войны.
Историческая сноска. Тот факт, что Киев был атакован с Лютежского плацдарма (Сибежский – в романе), указывается теперь в военной литературе как стратегическая ошибка[528]. По официальным данным, в наступательной операции при освобождении Киева погибло около 150 тысяч человек, из них более 80 тысяч «полегли по оврагам» (3/137) – на Букринском и Лютежском плацдармах, где командовал генерал К.С. Москаленко[529]. Невозможно установить, сколько тысяч похоронок, которых могло бы не быть, разлетелось по России из-за интриг Хрущева и честолюбия Москаленко, в октябре 1943 года приступившего к командованию отнятой у Чибисова 38-й армией. Безымянные братские могилы, обелиски и памятник Родина-мать остались от сотен тысяч погибших воинов, которые к параду на Красной площади 7 ноября 1943-го, как и требовал Верховный, освободили великий город.
24 июня 1945-го парадом победы на Красной площади командовал маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский[530]. Арестованный в 1937 году, выдержавший жесточайшие пытки, дважды выводимый на расстрел, он был в 1940-м выпущен из тюрьмы с выбитыми передними зубами, переломанными ребрами и пальцами ног, перебитыми молотком[531].
В толпе высшего офицерства промелькнул в кадре кинохроники генерал-полковник Н.Е. Чибисов – имя его не прогремело в истории.
На белом коне проскакал к Мавзолею «Маршал Победы» Г.К. Жуков, принимавший парад. Поднявшись на трибуну и стоя рядом с цезарем, он произнес краткую речь: «…Мы победили потому, что нас вел к победе наш великий вождь и гениальный полководец маршал Советского Союза Сталин!» Войска прокричали растяжное: «УР-Р-РА-А-А-А-А!!!»
Ни минуты молчания, ни склоненных голов – в память о миллионах погибших.
Спустя двадцать лет лучший военный поэт – совесть, боль и память народа – написал пронзительные строки:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,
Речь не о том, но все же, все же, все же…
Так же чувствовал Георгий Владимов, хотя и был из другого поколения. Именно это «все же…» он хотел выразить в своем романе. Эта книга была для Владимова подведением жизненных и интеллектуальных итогов, и поэтому авторский голос отчетливо слышен в тексте романа.
«Генерал и его армия» – книга памяти по погибшим на войне и тем, чьи жизни были сломлены и погублены советской системой. Писатель прекрасно знал и глубоко чувствовал, чьей памяти он посвятил свой роман.
Памяти генерала Петра Васильевича Севастьянова, выжившего после восьми ранений в живот, дошедшего до Берлина, но смевшего рассказывать о своем настоящем опыте войны только при выключенном магнитофоне. Памяти мужественного генерала par excellence Петра Григорьевича Григоренко, лишенного воинского звания и изгнанного из России потомками смершевцев. Памяти генерала Никандра Евлампиевича Чибисова, «могучего донского казака», чья вспышка военного гения была погашена холуйством и жестокостью. Памяти расстрелянного лейтенанта Галишникова и его несчастных родных, которые должны были пострадать из-за «дезертира» в семье.
Роман «Генерал и его армия» – реквием по ушедшей в землю России, образы которой созданы в тексте. Девочки-медички, генераловой «дочки», канувшей на переправе, но ставшей предсмертным видением Кобрисова, его последней армией. «Вечно девятнадцатилетнего» студента, поэта Нефелова, погибшего на одной из безымянных высот. Бессемейного жизнелюба Сиротина и безземельного, вернейшего Шестерикова. Реквием по «ореликам» – чьим-то сыновьям, которых оплакивал генерал Кобрисов на Поклонной горе, – и по всем павшим от Москвы и Сталинграда до Берлина.
Вот о вас и напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки —
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,
Внуки, братики, сыновья!
Андрей Немзер окончил свою рецензию на роман «Генерал и его армия» словами «великая книга», – и ясно, что вопрос не только в качестве прозы[532].
Георгий Владимов достиг своей цели. Написав роман, он «восстановил генеральскую честь» (3/258–259). В образе Кобрисова возродил и насытил живым звучанием память о военном гении генерал-полковника Никандра Евлампиевича Чибисова. Это не только редкий случай исторической справедливости, восстановленной в искусстве, но и отражение жизненного и творческого кредо писателя: роль литературы активна, она должна влиять на жизнь, на историю, на людей.
Тема романа «Генерал и армия» – цена человеческой жизни и личная ответственность каждого, в чьих руках оказываются судьбы людей. Всякая война – трагедия, где люди гибнут от руки врага. Но когда командиры посылают солдат на смерть из соображений идеологии, национализма или холуйства, используя «русскую четырехслойную» и хватая при этом «звезды» на грудь и на погоны, – это преступление. Те, кто его совершал, делали это не из злых побуждений или даже личной жестокости. Без сомнения, все генералы страстно и искренне желали скорейшей победы над врагом. Но они были сформированы Гражданской войной и родившейся из нее преступной системой, которая не учила их ни профессионально, ни лично считаться с человеческими жизнями и беречь их. Пролитая