Успокоенный таким дружеским разговором, в утро следующего дня я с группой генералов и офицеров вылетел в Севастополь, откуда на крейсере «Кутузов»20 отбыл через Босфорский пролив в Югославию.
К Босфорскому проливу мы подплыли на утро следующего дня. Здесь мне не приходилось бывать и я с интересом рассматривал такой важный, с оперативной точки зрения, пролив соединяющий Черное и Средиземное моря.
Ранним утром к крейсеру демонстративно подошел катер, на котором находились американские офицеры, которые со всех сторон сфотографировали наш крейсер «Кутузов». На берегах пролива, за исключением американских военнослужащих, не было видно ни одной турецкой души. Так было на всем протяжении Босфорского пролива. Греческие острова, которых в Средиземном море было масса, а также прибрежная полоса греческой территории выглядели голо, мрачно и бедно.
Обогнув греческие и албанские берега, мы вошли в воды Адриатического моря. Вдали виднелась Италия. Югославские товарищи нас встретили на своих кораблях в море на подходах к порту. В порту нас встретили торжественно почетным караулом и было много югославского народа.
В Белграде мы имели встречу с Маршалом ТИТО, РАНКОВИЧЕМ, КАРДЕЛЕМ, ПОПОВИЧЕМ, государственным секретарем по делам обороны и многими другими.
Через пару дней товарищ ТИТО пригласил нас в горы на охоту на горных козлов. Для меня охота была очень удачной. Я убил четырех козлов. ТИТО убил только одного и мне показалось, что он не особенно доволен своими результатами, а стрелял он не менее шести раз.
После охоты нам была предоставлена возможность поездки в Хорватию, Сербию, Долматию и другие места. Везде и всюду мы встречали бурные восторги и радость в адрес советских людей, которые так много сделали для освобождения югославского народа от немецкой фашистской оккупации.
Нам приходилось вести многочисленные беседы с военными, партийными и государственными работниками, с рабочими, с интеллигенцией. Я был тронут той любовью и симпатией, которую все они выражали в адрес Советского Союза.
Перед отлетом в Албанию я послал ХРУЩЕВУ шифртелеграмму, в которой сказал, что югославский народ и его руководство с большой симпатией относятся к Советскому Союзу, что наши люди, которые здесь побывали, видимо, тенденциозно освещали недружелюбие югославских руководителей. Я предлагал пересмотреть наши взаимоотношения в сторону их улучшения.
Оказывается в Президиуме ЦК мое предложение было истолковано так, как будто я пытаюсь диктовать свою линию Президиуму, и как будто не отвечающую марксистско-ленинской линии ЦК по югославскому вопросу.
Однако, несколько лет спустя, после поездки ХРУЩЕВ А в Югославию, Югославия была признана действительно социалистической страной и, безусловно, дружественной нашему народу, а тогда в 1957 г. меня за такую точку зрения выругали по возвращении в Москву из Югославии, хотя за эти минувшие годы ничего в Югославии и не изменилось.
Из Югославии мы вылетели на ТУ-104 в Албанию, где нас очень гостеприимно встретил албанский народ, его армия и руководство партии.
Находясь в Албании, я получил сведения о том, что Президиумом ЦК созван партактив военных работников и что до моего возвращения в Москву мне из Москвы не могут передать по каким вопросам проходит партактив, на котором присутствует весь руководящий состав Армии и флота и в полном составе Президиум ЦК партии.
Вполне естественно, меня не могло не насторожить и не взволновать то обстоятельство, что актив собран почему-то в моем отсутствии. Я запросил своего первого заместителя КОНЕВА. Он ответил через мой секретариат в том же духе. Настроение было испорчено. Через пару дней мы вылетели из Албании в Москву.
Приземлились мы в аэропорту Внуково.
В окно самолета я увидел встречающих меня всех маршалов Советского Союза и главнокомандующих всеми видами вооруженных сил, среди которых был ЧЕРНУХА — технический работник при Президиуме ЦК.
После того, как мы все перездоровались, ко мне подошел ЧЕРНУХА и сказал, что меня сейчас же приглашают на Президиум ЦК. Там, говорит ЧЕРНУХА, все в сборе.
Я сказал, что заеду домой, переоденусь и сейчас же приеду.
Явившись в Президиум,[320] я увидел за общим столом всех членов и кандидатов Президиума, а также всех тех маршалов, кто встречал меня на аэродроме. Мне предложили коротко доложить о поездке в Югославию и Албанию. Я доложил основное.
ХРУЩЕВ предложил утвердить отчет, за исключением моего мнения о Югославии, руководство которой, якобы, проводит явно не коммунистическую линию в строительстве Югославии и во взаимоотношении с Советским Союзом. Затем ХРУЩЕВ сказал: «За время Вашего отсутствия Президиум ЦК провел партполитактив Министерства Обороны. По этому вопросу доложит СУСЛОВ.
СУСЛОВ начал с того, что «на партактиве установлено, что Министр Обороны Маршал ЖУКОВ в своей деятельности проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников, игнорируя Главное Политическое Управление, а политработников считает бездельниками. Маршал ЖУКОВ груб во взаимоотношениях с подчиненными и поощряет тех, кто прославляет его, как выдающегося полководца».
Взял слово МИКОЯН: «Мне непонятна и до сих пор волнует одна фраза, сказанная ЖУКОВЫМ на Президиуме ЦК во время борьбы с антипартийной группой МАЛЕНКОВА—МОЛОТОВА. ЖУКОВ сказал: «Если будет принято решение, предложенное МАЛЕНКОВЫМ, то он — ЖУКОВ не подчинится этому решению и обратится к армии. Как это понимать?» Я тут же ответил, что: «Да, это было сказано, но я говорил, что обращусь через парторганизации Армии к партии, а не к армии». «Значит Вы сознательно об этом говорили? — сказал МИКОЯН. — А я думал, что Вы тогда оговорились». «Вы что забыли ту обстановку, которая тогда сложилась» — ответил я МИКОЯНУ.
Затем выступил БРЕЖНЕВ. Он наговорил что было и чего никогда не было. Что я зазнался, что я игнорирую ХРУЩЕВА и Президиум, что я пытаюсь навязывать свою линию ЦК, что я недооцениваю роль Военных Советов и пр.
Затем выступил ХРУЩЕВ. Он сказал: «Есть мнение освободить товарища ЖУКОВА от должности Министра Обороны и вместо него назначить маршала МАЛИНОВСКОГО».
Есть также предложение после завтра провести Пленум ЦК, где рассмотреть деятельность товарища ЖУКОВА».
Предложение было, конечно, принято единогласно.
Вся эта история против меня, подготовленная как-то по-воровски, для меня была полной неожиданностью. Обстановка осложнилась тем, что в это время я болел гриппом. Я не мог быстро собраться с мыслями, хотя и не в первый раз мне пришлось столкнуться с подобными подвохами. Однако, я почувствовал, что ХРУЩЕВ, БРЕЖНЕВ, МИКОЯН, СУСЛОВ и КИРИЧЕНКО решили удалить меня из Президиума, как слишком непокорного и опасного политического конкурента, освободиться от того, у кого ХРУЩЕВ остался в долгу в период борьбы с антипартийной группой МАЛЕНКОВА — МОЛОТОВА.
Эта мысль была подтверждена речью МИКОЯНА на Пленуме. Он сказал: «Откровенно говоря, мы боимся ЖУКОВА».
Вот, оказалось, где зарыта собака. Вот почему надо было меня отослать в Югославию и организовать против меня людей на то, что было трудно сделать при мне.
Возвратясь на квартиру с Президиума ЦК, я решил позвонить ХРУЩЕВУ, чтобы выяснить лично у него истинные причины, вызвавшие столь срочное освобождение меня от должности и постановку обо мне вопроса на созванном Пленуме ЦК КПСС. Я спросил: «Никита Сергеевич! Я не понимаю, что произошло за мое отсутствие, если так срочно меня освободили от должности Министра и тут же ставится вопрос обо мне на специально созванном Пленуме ЦК?» ХРУЩЕВ молчал. Я продолжал: «Перед моим отъездом в Югославию и Албанию со стороны Президиума ЦК ко мне не было никаких претензий и вдруг целая куча претензий. В чем дело? Я не понимаю, почему так со мною решено поступить?»
ХРУЩЕВ ответил сухо: «Ну, вот будешь на Пленуме, там все и узнаешь».
Я сказал: «Я считаю, что наши прежние дружеские отношения дают мне право спросить лично у Вас о причинах столь недружелюбного ко мне отношения».
ХРУЩЕВ: «Не волнуйся, мы еще с тобой поработаем».
На этом, собственно говоря, и закончился наш разговор.
Я ничего не узнал от ХРУЩЕВА, но понял, что ХРУЩЕВ лично держит в своих руках вопросы о моей дальнейшей судьбе, перспективы которой были втумане.
На Пленуме первыми выступили СУСЛОВ, БРЕЖНЕВ, КИРИЧЕНКО, ФУРЦЕВА и МИКОЯН. В их речах сквозила какая-то недоговоренность, но я понимал, что все дело клонится к тому, чтобы избавиться от меня, удалить меня из ЦК.
БРЕЖНЕВ и МИКОЯН сказали, что я игнорирую ХРУЩЕВА, как первого секретаря ЦК. В качестве примера они ссылались на два факта.
Первый факт. Лето 1957 г. ХРУЩЕВ по приглашению ЦК СЕПГ посетил ГДР. Накануне прибытия ХРУЩЕВА в Берлин, мне позвонил К.К. РОКОССОВСКИЙ, который проверял боевую готовность советских войск в ГДР. РОКОССОВСКИЙ сказал: «Завтра в Берлин прилетает ХРУЩЕВ, а мы вывели войска в поле, учение закончится не раньше как через пару дней. Что нам делать с А.А. ГРЕЧКО?»
Я ответил: «ХРУЩЕВ прилетает в Берлин по приглашению ЦК СЕПГ. Вам надлежит проводить начатое учение. Когда оно будет закончено, тогда Вы и ГРЕЧКО представитесь товарищу ХРУЩЕВУ».
Когда ХРУЩЕВ прилетел в Берлин, среди встречающих не оказалось командования группой советских войск и Маршала РОКОССОВСКОГО, не оказалось и почетного караула от наших войск.
Второй факт. В то же лето ХРУЩЕВ был в Эстонии и собирался проехать на машине в город Ленинград.
Из Ленинграда мне позвонил командующий Ленинградским округом генерал ЗАХАРОВ и сказал, что ленинградцы собираются ехать встречать ХРУЩЕВА на границе Эстонии и Ленинградской области, ехать ли и ему с областными руководителями.
Я дал указание ЗАХАРОВУ встретить ХРУЩЕВА в Ленинграде. Генерал ЗАХАРОВ доложил ХРУЩЕВУ, что я, якобы, запретил ему встречать его вместе с областным руководством на границе области.
Эти два факта, видимо, серьезно задели самолюбие и все возрастающее тщеславие ХРУЩЕВА. Мне он тогда ничего не сказал, но, видимо, излил свою обиду на меня перед БРЕЖНЕВЫМ и МИКОЯНОМ.