Уже упомянутая дискуссия о единоначалии в армии имела под собой более широкую основу. Речь шла о месте армии в обществе, ее основных функциях как вооруженной организации государства.
Для Жукова армия — орудие защиты государства от внешних врагов. Следовательно, первоочередная задача — содействовать (любыми средствами, не считаясь ни с какими последствиями) повышению ее боеспособности. Недаром Хрущев, анализируя позицию министра обороны, заметил, что в ней нет места партии: главное у Жукова — армия, ее сила.
Для Центрального Комитета, как говорил на октябрьском пленуме Микоян, армия — «орудие диктатуры пролетариата», «важнейший инструмент» сохранения власти партии, ее ЦК, подавления сил, враждебных политическому режиму, всех недовольных партийной политикой. Это для ЦК важнее повышения обороноспособности армии. В системе карательных органов советского государства, по словам того же Микояна, она — на первом месте, перед КГБ и милицией.
Таким образом, налицо было столкновение интересов государства, за которые выступал Жуков, и интересов партийной верхушки, которые отстаивал Президиум ЦК. Такой подход к партийным и государственным интересам — не исключительный случай в советской истории. Например, в 30-е годы партийному руководству показалось, что армейское командование может совершить «бонапартистский» переворот. Тогда во имя интересов Сталина и ближайшей его свиты была уничтожена значительная часть высшего и среднего командного состава РККА. Это подорвало боеспособность армии, ослабило ее накануне войны и явилось одной из причин тяжелых поражений.
Следует сказать, что Жуков отнюдь не был «антипартийщиком», как облыжно, стремясь как можно больше его опорочить, утверждал на октябрьском пленуме Хрущев. Таким маршал только изображался партийной номенклатурой. Жуков не выступал против партии, ее присутствия в армии, наоборот, считал, что, сокращая на треть число политработников, необходимо одновременно активизировать армейские партийные организации: именно им должна принадлежать ведущая роль в воспитании личного состава. Стремясь освободить армию от двоевластия, министр обороны полагал, что предлагаемые им меры приведут к созданию сильной своим единством организации. Это было расценено партийно-государственным руководством страны как покушение на партию, на ее власть.
Жуков, конечно, искренне верил в историческую миссию партии, ее идеалы, в ее способность построить общество, в котором будут царить справедливость, демократия, будет обеспечен высокий уровень благосостояния народа. Он неукоснительно следовал принятым партийным руководством решениям, будь-то ввод советских войск в Венгрию в 1956 г. или использование армии на ежегодных сельхозработах (по поводу сельхозработ он возражал, но только допринятия решения).
До известной поры Жуков также верил в высокую идейность высшего партийносоветского руководства. В июне 1957 г. он вполне искренне сказал о вождях, что вместе с народом носил их в сердце как знамя. Однако на том же пленуме назвал Маленкова, Кагановича, Молотова главными виновниками репрессий: «…они, засучив рукава, с топором в руках рубили головы… как скот по списку отправляли: быков столько-то, коров столько-то, овец столько-то… Если бы только народ знал, что у них с пальцев капает невинная кровь, то он встречал бы их не аплодисментами, а камнями».
Акцию против Жукова планировалось осуществить путем тайного сговора, лишив маршала, находившегося в это время с официальным визитом в Югославии и Албании, информации о кампании, начатой Президиумом ЦК. Принимались меры к тому, чтобы сведения о партийных активах, содержании и характере прений на них не стали известны министру обороны.
Перед организаторами акции стояла трудная задача. С одной стороны, решения XX партсъезда по разоблачению сталинщины в значительной мере уронили авторитет партии в армии. Изменялось отношение к партийно-политическим работникам. Их привилегированное положение порождало недовольство. На армейских политработников смотрели как на глаза и уши партии, а часто и как на представителей карательных органов в армии. Мало ли что долетит до уха партийного функционера… Конечно, настали другие времена, но еще свежи были в памяти события недалекого прошлого.
С другой стороны, в вооруженных силах произошли положительные сдвиги: укрепилась дисциплина, сократилось число чрезвычайных происшествий, улучшились материальное довольствие и условия службы. Все это так или иначе связывалось с именем Жукова, работало на его авторитет. Конечно, не все в армии относились к маршалу с пиететом, но большинство строевых офицеров, да и солдаты, были удовлетворены тем, что во главе вооруженных сил стоит не паркетный генерал, а герой Великой Отечественной войны. Жуков пользовался уважением и у значительной части гражданского населения. По этим причинам власти боялись широкого обсуждения вопроса о министре обороны. Оно могло принять нежелательную, опасную для инициаторов гонений форму. Чтобы ослабить негативную реакцию, сообщение о его снятии предполагалось дать неожиданно, перед октябрьскими праздниками, после планировавшегося запуска второго искусственного спутника Земли.
Сталинские приемы расправы с неугодными деятелями отчетливо прослеживаются в форме и характере выдвинутых против Жукова обвинений. Для того чтобы выказать министру обороны политическое недоверие и вывести из состава ЦК и Президиума ЦК, необходимо было дискредитировать его и как личность, и как политика. Жукову были предъявлены серьезные обвинения, в первую очередь, в подготовке захвата власти и установления личной диктатуры. Такие деяния могли быть квалифицированы как государственная измена и в соответствии с действовавшим в те годы законодательством караться высшей мерой наказания.
Подавляющее число обвинений было голословным и нелепым. Свои предположения члены Президиума ЦК выдавали за намерения Жукова, которые, в свою очередь, преподносились как действия. Не было приведено каких-либо серьезных аргументов и конкретных фактов. Скудный перечень прегрешений министра обороны, озвученный Хрущевым еще накануне пленума, так и не был пополнен.
Не все получилось так, как задумывали организаторы пленума. В сценарий приходилось вносить поправки по ходу спектакля. Отсутствие доказательств не позволило выстроить обвинения в убедительную линию, свидетельствующую об антигосударственной или антипартийной деятельности маршала. Жуков получил, — как он потом напишет, — «политический расстрел», а ему готовили расстрел физический.
Первому секретарю и членам Президиума ЦК приходилось лавировать, в чемто уступать, от чего-то отказываться. Это показала генеральная репетиция пленума. Ею стало устроенное в Кремле собрание партийного актива центральных управлений министерства обороны, Московского военного округа, Московского округа ПВО, на котором присутствовали члены Президиума ЦК, командный состав вооруженных сил, крупные политические работники военных округов, флотов, но не присутствовал Жуков.
Обычно такие собрания проводились после пленумов Центрального Комитета партии для одобрения их постановлений. Здесь же была развернута интенсивная подготовка командного состава и политработников к предстоящим партийным решениям.
Глухое неодобрение позиции начальника ГлавПУРа Желтова со стороны командующих заставило Хрущева резко отмежеваться от его слов о приниженной роли армейских политработников. Первому секретарю пришлось, ссылаясь на права партии, пуститься в пространные рассуждения об усилении партийной работы в армии. Не случайно всего несколько дней спустя, на пленуме, вспомнили о диктатуре пролетариата, а по существу о диктатуре партии. Все это свидетельствовало о том, что Президиуму ЦК так и не удалось выработать формулу, которая бы, с одной стороны, удовлетворяла желаниям о наиболее полном контроле над армией, а с другой, сохраняла в вооруженных силах единоначалие.
Несмотря на то, что партактив единодушно одобрил постановление Президиума ЦК от 19 октября 1957 г. об улучшении партийно-политической работы в армии, среди участников актива нашлись люди, которые осмелились высказать, хотя бы косвенно, иное мнение. Хрущева неоднократно спрашивали, как могло получиться, что вопрос о Жукове обсуждается в его отсутствие? Было проявлено и открытое несогласие с той кампанией, которая развернулась против министра обороны. В речи начальника Главного управления кадров Министерства обороны Кузнецова прения были оценены как «пускание пузырей», то есть как пустое дело. Хрущев пытался объяснить это проявлением подхалимства перед Жуковым.
Да и на самом пленуме не все складывалось гладко для партийной верхушки, хотя первый секретарь, как главный постановщик партийного спектакля, активно вмешивался в его ход. По обыкновению Хрущев перебивал ораторов репликами, пытаясь поддержать сфальсифицированные либо бездоказательные обвинения, выдвигавшиеся против Жукова, собственным авторитетом, направить обсуждение в нужное русло.
Не «вписался» в уготованную ему роль сам обвиняемый. В соответствии с традицией, а подобного рода «проработочных» форумов было немало в истории КПСС, маршал должен был признать свою вину и смиренно покаяться. Поведение Жукова рушило заготовленный сценарий. Перед собравшимися выступил не «подсудимый», сломленный тяжестью несправедливых обвинений, а человек с чувством собственного достоинства, желавший объяснить свои действия и установить истину. Его речь произвела большое впечатление на высший командный состав, приглашенный на пленум. Не случайно Хрущев, ссылаясь на регламент, попытался прервать маршала.
После выступления Жукова многие из предъявленных ему обвинений, казалось, рассыпались на глазах. Но существовал сценарий пленума, и выступающие сделали вид, что ничего не слышали. Не реагируя на доводы Жукова, члены Президиума ЦК и другие ораторы, передергивая и искажая факты, повторили то, что было задумано. Более того, при подготовке стенографического отчета пленума к печати многие из них — прежде всего Брежнев и Фурцева — переписали тексты своих выступлений, задним числом они обвинили маршала во всех смертных грехах, тем более что ответить им он уже не мог.