Сеньор этот пришел домой и по секрету рассказал жене о выдумке короля, признавшись, что ему легче умереть, чем исполнить то, что он обещал, ибо, хотя и нет на свете человека, на которого в гневе он не решился бы напасть, он скорее предпочтет очутиться в засаде и погибнуть сам, чем убивать без всякого к тому повода. И только долг чести может заставить его стать убийцей. Так вот и тут, поелику он не одержим безумной любовью, которая способна ослепить человека добродетельного, он готов скорее умереть, чем, исполняя чужое желание, изменить жене. Жена его, видя, что в столь молодые годы он так неподкупен и честен, прониклась к нему еще большим уважением и большей любовью и только спросила его, как он сумеет отговориться; нередко ведь, дабы не навлечь на себя немилость государя, человек бывает вынужден хвалить то, что государь этот любит.
– Мне приходилось слышать, – отвечал ей молодой сеньор, – что у человека сообразительного всегда есть наготове либо путешествие, либо недуг и что в крайнем случае он может воспользоваться ими. Вот почему я решил, что за четыре-пять дней до этого вечера скажусь больным, и вы должны будете помочь мне сыграть эту роль.
– Вот это действительно ложь во спасение и благостное притворство, – отвечала жена, – и можете быть спокойны: я буду выглядеть так печально, как только смогу, ибо счастлив тот, кто может прожить, не оскорбляя Бога и не возбуждая гнева своего государя.
Так они и поступили. Король очень огорчился, когда жена молодого сеньора известила его о том, что муж ее заболел. Но огорчение это длилось недолго, ибо какие-то неотложные дела заставили короля позабыть о готовившихся утехах и покинуть Париж, чтобы исполнить свой долг. И вот как-то раз, вспомнив об этом замысле, который так и не был приведен в исполнение, король сказал молодому сеньору:
– Какие мы дураки, что уехали так неожиданно и даже не повидали этих четырех молодых девиц, – мне ведь клялись, что красивее их не найти во всем моем королевстве.
– Я только рад, что вам не удалось это сделать, – ответил ему молодой сеньор, – я ведь в это время был болен и очень огорчался, что из-за болезни моей буду один лишен возможности участвовать в таком приятном деле.
Король поверил этим словам и никогда не узнал о притворстве молодого сеньора, тот же снискал себе еще большую любовь жены.
Тут Парламанта не могла удержаться от смеха и воскликнула:
– Ну, если он все это сделал только из любви к жене, значит он должен был любить ее больше, чем это было на самом деле. Как бы то ни было, он заслуживает величайшей похвалы.
– Мне кажется, – сказал Иркан, – что не такая уж это большая заслуга для мужчины – бояться нарушить целомудрие из любви к жене; есть ведь немало причин, которые и без этого заставляют его хранить ей верность. Прежде всего, это велит ему Господь, этого требует данная им клятва, да и природа его бывает удовлетворена, и поэтому ни соблазн, ни желания уже не имеют над нею власти. Другое дело, если человек остается верен своей возлюбленной, от которой он не получает ни награды, ни удовлетворения, и может только наслаждаться, глядя на нее и говоря с нею. К тому же, когда она неподатлива и тверда, он чаще всего слышит от нее только суровые речи. И ничто не может изменить его жизни. Вот тогда целомудрие – не только заслуга, но и настоящее чудо.
– Чудом-то это уж никак не может быть, – возразила Уазиль, – ибо там, где сердце отдается любви, нет ничего невозможного и для тела.
– Да, для таких людей, чьи тела приняли уже ангельский облик, – заметил Иркан.
– Я говорю вовсе не о тех, – сказала Уазиль, – кого благодать Божья совершенно преобразила, а о натурах самых грубых, какими обычно и бывают мужчины. И если вы хорошенько вглядитесь в них, вы увидите, что те из них, кто все чувства свои и помышления употребляет на искание истины в науках, забывают не только о плотских наслаждениях, но и о вещах самых насущных, как еда и питье. Когда душой овладевает какое-то сильное чувство, плоть как бы замирает. Поэтому мужчины, которые любят женщин красивых, честных и добродетельных, испытывают такую радость, видя и слыша их речи, и дух их так ликует, что плоть умиротворена и желания угасают. Те же, кому не удается изведать это умиротворение, эти люди, погрязшие в чувственности, заплывшие жиром, они сами даже не знают, есть у них душа или нет. А ведь когда тело находится в подчинении у духа, оно почти не испытывает плотских вожделений, настолько сила высокого чувства может сделать плоть нечувствительной. И я знала одного дворянина, который, для того чтобы доказать, что любит свою даму так, как никого на свете, в присутствии друга взял в руки горящую свечу и, не спуская с дамы глаз, так крепко держал эту свечу, что пальцы его обгорели до самых костей. И при этом, по его словам, он не чувствовал никакой боли.
– Мне думается, – сказал Жебюрон, – что дьяволу, мучеником которого он был, следовало сделать из него второго святого Лаврентия[223]: не очень ведь много людей, в которых жар страсти так силен, чтобы они могли не почувствовать жара свечи. И если бы какая-нибудь дама заставила меня выносить из-за нее подобную боль, я потребовал бы от нее самой великой награды или постарался совсем о ней позабыть.
– Выходит, вы хотели бы, после того как ваша дама показала свой характер, в свою очередь показать ей свой, как это сделал дворянин, живший в испанском городе Валенсии, о котором мне рассказал командор – человек, вполне заслуживающий доверия, – сказала Парламанта.
– Прошу вас, сударыня, – сказал Дагусен, – займите мое место и расскажите нам эту историю, я уверен, что она окажется интересной.
– История эта, благородные дамы, – сказала Парламанта, – научит вас по два раза обдумывать то, что вы собираетесь отвергнуть, и не считать, что все существующее неизменно. А знать, что все может перемениться, необходимо, чтобы поступать правильно!
Новелла шестьдесят четвертаяМолодая девушка, которая в течение пяти или шести лет испытывала любившего ее дворянина, решила подвергнуть его еще более тяжкому испытанию, и это довело влюбленного до такого отчаяния, что он удалился в монастырь, – и, когда она смилостивилась над ним, вернуть его назад ей уже не удалось
В городе Валенсии жил некий дворянин, который пять или шесть лет был влюблен в одну девушку, и любовь его была так велика, что и честь, и совесть обоих оставались незапятнанными. Он твердо намеревался жениться на ней и надеялся на то, что она согласится, так как был хорош собой, богат и происходил из знатного рода. И прежде чем стать ее поклонником, он твердо знал, чего хочет: он намеревался жениться на ней с ведома ее родных, которые, собравшись все вместе, одобрили это его намерение, и нужно было только, чтобы она сама снизошла к его просьбе. Она же, не то рассчитывая найти лучшую партию, не то решив скрыть от всех любовь, которую питала к этому сеньору, не дала ему никакого ответа. Все родственники и близкие друзья разъехались по домам и сожалели, что не могли склонить девушку к согласию, ибо были уверены, что и та и другая сторона достоинствами своими не уступают друг другу. Но кто был в отчаянии, так это несчастный сеньор, которому было бы много легче перенести свое горе, если бы полученный им отказ исходил от родственников его любимой, а не от нее самой. Как только он узнал об ее решении, которое было для него тяжелее смерти, он, ничего не сказав ни ей, ни другим, вернулся к себе домой. А потом, отдав все необходимые распоряжения, удалился в глухие края, где всячески старался забыть о своей любви, безраздельно претворив ее в любовь к Господу нашему, которому он чувствовал себя более всего обязанным.
И в течение всего этого времени он ничего не знал ни о своей возлюбленной, ни о ее родных. И он решил, что, коль скоро ему не суждено увидеть той счастливой жизни, о которой он столько мечтал, он сделает жизнь свою такой суровой и тягостной, какую только можно себе представить. И с этой мрачной мыслью, доводившей его до отчаяния, он собрался принять монашество в обители Святого Франциска, неподалеку от которой жили многие его родные. Те, увидев, в каком отчаянии он пребывает, сделали все возможное, чтобы воспрепятствовать его намерению. Однако мысль о монашестве столь прочно укрепилась в его сердце, что никакие уговоры не могли повлиять на несчастного и заставить его изменить свое решение. Тогда, зная, что было тому причиной, они стали искать другого средства и направились к той, из-за которой он столь неожиданно решил посвятить себя Богу. Она была очень удивлена и огорчена этим горестным для нее известием, ибо думала, что отказ ее всего-навсего явится испытанием его мужества и уж никак не сможет разлучить их навеки. Увидав же, чем это все угрожает, она послала ему письмо, которое в довольно приблизительном переводе звучит так:
Чтоб, полюбив, в любви не лицемерить,
Должны мы глубь любви своей измерить,
Так я твою задумала проверить,
Хоть сердцу и хотелось ей поверить,
Чтоб тот, кто о любви меня молил,
Свою со мной до гроба разделил.
И вот, отца и мать увещевая,
Просила их помедлить год иль два я
Со свадьбой нашей, чтоб сомнений зло
Потом на жизни тенью не легло.
Хоть с уст моих мольба тогда слетела,
Поверь мне: никогда я не хотела
От счастья отрекаться моего, —
Я больше не любила никого.
И что ж я слышу, горе мне, что сталось!
Ужель я навсегда с тобой рассталась?
В обитель удалясь от суеты,
Себе удел суровый выбрал ты.
И я свое забыть хочу решенье,
Я плачу, друг мой, нет мне утешенья.
Как ты меня искал, тебя ищу,
Как ты меня прощал, тебя прощу.
Ты – жизнь моя, пусть я за все в ответе,
Но без тебя мне жизни нет на свете.
Молю тебя, любимый, оглянись,
Опомнись и назад ко мне вернись!
Расстанься с жизнью строгой, с кельей темной,