еще помнили всякие истории о барском доме и его обитателях.
Неожиданно его лопата наткнулась на что-то отличное от грунта вокруг фундамента колонны. В азарте Гера бросился разгребать землю руками. Это была закладка, о которой упомянул в письме Николай Игнатьев. Сверток из сгнившей ткани и остатков бумаги рассыпался в руках, и по земле покатились какие-то кольца, сверкнули на солнце монеты, золотой портсигар, кулоны, змейками выскользнули цепочки, тяжело зарылся в землю массивный перстень. В ладонях остались только изящные золотые часы с цепочкой.
У Геры мелькнула забавная мысль — «вот оно, застывшее время»…
Вытерев испачканные в земле руки об одежду, ошалелый от удачи кладоискатель осторожно нащупал выступающую кнопочку на гладком корпусе карманных часов и надавил на нее. Откинулась крышка, на обратной стороне которой была выгравирована короткая надпись с вензелями.
«Милому другу Николеньке в день ангела. 1972».
Он сразу вспомнил слова Николая о каком-то «хантере». Вот, значит, что это! В наше время такое значение слова совсем вышло из обихода. Это было так трогательно прикоснуться через полтора столетия к жизни человека, сложившего свою голову далеко отсюда. Открыть для себя его романтические отношения с барышней, сделавшей такой дорогой подарок. Бури и пожары пронеслись над барским домом и, казалось бы, стерли его с лица земли. Ан, нет! Все живо еще. Только затаило свое дыхание в земле, а увидело свет и вздохнуло. Неверное, заведи пружинку и застучит сердечко «хантера» и еще что-нибудь расскажет. Как долго ждал он своего часа, и вот он пробил.
Кладоискателю вдруг стало так хорошо на сердце. Не от находки дорогой, а от сознания, что он как-то сопричастен к той далекой жизни, протекавшей здесь когда-то. Просто он окошко распахнул, а свет вдохнул жизнь вновь во все то, что окружало Николая Игнатьева и все его семейство. Вот он русский дух. Жив…
Тщательно собрав все из земли, пересчитал. 327 предметов. Самое ценное и хрупкое распределил по карманам, так, чтобы не было заметно, Остальное упаковал в свой, видавший виды рюкзак. Затем Гера принялся маскировать следы своей необычной находки. Пришлось потрудиться, повторяя освобождение фронтальной части фундамента от травы, чтобы навести на мысль проведение измерений периметра барского дома и особенного его парадного крыльца. За пару часов Гера управился, сделав фотографии открывшихся остатков кладки и фундамента своим коммуникатором.
Затем он отыскал по описаниям «девчонок» старый погост около разрушенной церкви. Пришлось опять работать лопатой, расчищая затянутые дерном и поросшие травой могильные холмики. Отыскалась среди них и раба божия Антонина Владимировна Игнатьева. Уставший Гера посидел на бугорке рядом с ее могильным камнем и повторил слово в слово второе письмо сына к матери. Он сразу запомнил его наизусть, уж слишком оно показалось близким его душе. Рассказал все, что знал о Николае, будто и на самом деле поговорил с его матерью. У каждого народа свои традиции. У русских они такие. Принимать их или нет — это уже выбор потомков, которым иногда так хочется вновь пообщаться с теми, кто был дорог, а то и просто жил здесь.
Уже вечерело, когда студент присоединился к таксисту и нескольким старожилам Аркадьево. Они сидели по старой традиции за нехитрым столом и что-то напевали. Сергеич, похоже, не удержался и приложился к чарке с зельем. Гера не стал ничего обсуждать, понимая его настроение, только предложил самому сесть за руль. Дорога тут разбитая, но почти безлюдная, так что и его навыков вождения хватит подвести «усталого» водителя до дома в Бежецке.
Прощаясь, обещали обязательно навестить, а еще и поставить памятник Николаю Игнатьеву, дабы просьбу его последнюю исполнить. Таксист дремал на пассажирском сидении, время от времени просыпаясь и давая какие-то советы. Изредка на дороге встречались пацаны, возвращавшиеся то ли с рыбалки, то ли ходили по грибы. Чаще дорогу перебегали лисы да ежики.
На одном из поворотов около какой-то деревеньки им навстречу попался внедорожник. Гера удивился — для местного фермера слишком дорогая машина. Когда машины поравнялись, удалось мельком разглядеть номер. Он был столичный.
— Ты что побледнел-то? — удивился таксист.
— Показалось… — отмахнулся Гера, но остановился и выключив сотовый, вытащил из него аккумулятор.
— М-да, машинка не здешняя и больно крутая… Не за тобой ли, паря?
— Похоже…
— Вона как! — Сергеич набычился. — А ну-ка вот на том перекрестке направо сверни… Давай-давай. Знаю, что говорю. Указатель на Лопуськово видишь? Вот… Там у меня брательник двоюродный. Я у него остановлюсь, а тебя он до станции подбросит. О деньгах не думай. Я эту братву жуть как не люблю. Шакалы…
Действительно, только такси подкатило к большой избе с резными наличниками и почему-то окрашенной в желтый цвет скамейке у калитки, как вышел коренастый, с животиком улыбающийся мужик. Насторожился, заметив незнакомца за рулем, но, увидев Сергеича, раскинул ручищи для объятий. Объяснения были недолгими, и минут через пять старенькая «шестерка» затряслась в сторону Бежецка.
— А что скамейка-то в желтый цвет окрашена? — полюбопытствовал Гера.
— Маяк, — хохотнул «брательник». — Это у вас в столицах иллюминация всю ночь, а у нас бывает ни зги не видать, и света нет. Тогда моя старшенькая свечку в старой лампе запилит и на скамеечку ее. Далеко видать…
— Да, голь на выдумку хитра.
— А-то!
— Мне бы на какой-нибудь поезд или электричку до узловой станции успеть.
— Дык, ближайший на Бологое или Питер в 22:50, — поджал губы «брательник». — Ты, мил человек, лучше на попутку. Мы сейчас на автостанции кого-нибудь поймаем. Все так делают. Соточку, и ты в Волочке. За разговорами дорога короче.
Через четверть часа Гера оказался в кабине разговорчивого Игорька. Поджарый и улыбчивый мужичок живо заинтересовался историей семьи Игнатьевых, даже в шутку настаивал ехать вместе до Питера.
— Смотри, до Вышнего Волочка нам пару часов, если все будет тип-топ. На семичасовой в Москву не успеем, а в десять с чем-то останавливается мурманский. Договоришься с проводником плацкартного до столицы, а то и в купе такого голубоглазого позовет. Эх, мне бы твои заботы…
После рассказа попутчика об Игнатьевых, водитель помолчал и спросил:
— А ты серьезно на счет памятника-то… Ну, деньгами мы не богаты, а вот ежели соберешься что везти в Бежецк, ты это… Вон там возьми мою визитку… Позвони. Мы с мужиками решим, как помочь. Сто пудов решим… А то эти новые русские только «Ельцин Центры» и могут строить…
Он скрипнул зубами.
— Ну, пока время есть, расскажи еще про этого Игнатьева… Как бишь там его… Да, Николай!
ГРАФ
Его разбудил аккуратный, но настойчивый стук в дверь. Гера глянул на часы. Ого, как он знатно поспал. Привык уже к общаге… На пороге стояла взволнованная Наташка.
— Ты куда пропал? — ее глаза заблестели от нахлынувших слез. — Не предупредил. Сотовый отключил. Совсем, что ли…
Гера молча обнял ее за плечи, прижимая к себе. Девушка не сопротивлялась, только шагнула к нему навстречу. Они так и стояли обнявшись у открытой двери в комнату общежития.
— Все, можем сойти с этой тряпочки, комнату твою не зарыдаю, — попробовала она пошутить и улыбнулась.
— Извини… Проходи, я только умоюсь… И чайник поставлю.
Через четверть часа они сидели за столом напротив друг друга и пили чай.
— А в розеточку не пробовал варенье из трехлитровой банки положить?
— Не получается, — усмехнулся он, — заканчивается быстро, а так вроде и не убывает.
— А эту ложку с длинной ручкой специально купил? — не сдавалась гостья.
— Не-е, это наследство…
— Ложка?
— Ну, это же «доставалка», видишь вырезано на обратной стороне… Достояние этой комнаты, передается по наследству. Выносить из комнаты категорически запрещается.
— А что за год вырезан? — она прищурилась, чтобы разглядеть что-то.
— Год рождения 2002-й, — гордо произнес Гера. — Мы — пятое поколение наследников… Извини, кроме варенья и этой горбушки к чаю без сахара больше ничего нет.
— Бедненький…
— А вот тут ты не угадала, — вскинулся хозяин комнаты. — Никуда не уходи…
Через несколько минут Гера аккуратно положил на стол перед гостьей что-то увесистое, завернутое в махровое полотенце. Развернул, и комната заиграла отблесками золотых монет и гранями бриллиантов. Девушка ахнула, даже боясь дотронуться, но видя его торжествующий взгляд, аккуратно взяла монетку. Разглядывала со всех сторон, потом взвесила на ладошке.
— Золотая?
— Обижаешь… Граф медяки не стал бы прятать.
— Какой такой граф? — подыграла ему Наташа, догадываясь о ком идет речь.
— Николай Николаевич Игнатьев 1852 года рождения. Погиб 23 августа 1776 года в городке Кур, Швейцария. Там и похоронен. Я был на его могиле, даже фотка есть.
— А это добро? — девушка кивнула на сверкающую горку ценностей.
— Это его личные вещи. Хочу открыть фонд его имени и музей. Вот начал собирать материал. Еще есть два письма…
— Герка, какой ты молодец!
— Я тут ни при чем. Тут еще есть одна тайна. Не моя…
Он бережно взял золотые карманные часы с цепочкой и, открыв крышку, положил их перед ней. Девушка прочитала надпись на ее обратной стороне.
«Милому другу Николеньке в день ангела. 1972».
— Кто эта незнакомка?
Гера положил фотокарточку дамы с грустными глазами рядом с карманными часами, и протянул Наташке второе письмо поручика. Потянулись минуты тишины. Сложенный вчетверо пожелтевший лист едва вздрагивал.
— Как трогательно. Вот ведь были мужики! — она едва сдерживала слезы. — мне почему-то вспомнилось последнее письмо князя своей дочери Ксении, которое мы прочли в хранилище Эрмитажа. Что-то есть между ними общее…
— Судьба, — коротко ответил на ее вопрос Гера, — точнее, судьба России. Они были едины.
— Значит, «хантер» это карманные часы? — он кивнул. — Странно. Никогда не слышала такое название.