А ты овечий помет! — под хохот толпы ответствовал рыжий детина, подбадриваемый собравшимися.
Твоя мать-самка шакала!
А ты сам скоро станешь беременной бабой!
Сверкнули кинжалы: Лысый, с пеной у рта, кинулся на рыжеволосого.
Поединок! Поединок! — зашумела толпа, чьи симпатии были полностью на стороне Красной бороды.
Тотчас люди-птицы расступились, образовав круг. На Геракла никто не обращал внимания, но он сам не хотел пропустить занятное зрелище. Ужонком протиснулся мальчик между ног людей-птиц, чтобы оказаться в первых рядах.
Красная борода стоял неприступной скалой, а низкорослый Лысый скакал вокруг. Рыжеволосый ловко парировал удары: молнией сверкали кинжалы в его руках. Лысый подпрыгнул, стараясь неприметно поддержать тело крыльями.
Мухлюешь! — сурово осудили разбойники: пользоваться крыльями считалось нарушением правил.
Красная борода, разозлившись на такой откровенный обман, всерьез пошел в атаку, тесня Лысого. Тот засуетился, пропуская удары. Взмах — и по крылу Лысого потекла кровь. Вид крови лишь разжег накал поединка.
Наподдай ему, Красная борода! Бей, не отступай, Лысый! — слышался возбужденный рев.
Следя за движениями Лысого, Красная борода сделал несколько обманных взмахов кинжалами, не достигшими цели, но заставившие противника раскрыться. Лысый пошатнулся, отслоняясь от разящей молнии в руках врага. Попытался удержать равновесие, но упал, откатываясь.
Сдавайся! — тут же подскочил Красная борода, приставив лезвие кинжала к горлу жертвы.
Еще нет! — хрипло пискнул Лысый, со спины поворачиваясь на живот.
Красная борода снисходительно отступил, давая противнику возможность подняться на ноги, чтобы продолжать бой.
Но если для Красной бороды и прочих битва была лишь шуточным развлечением, пробой сил в преддверии настоящих схваток, то для Лысого победа стала смыслом жизни и смерти. В гибели Красной бороды видел Лысый расплату за все обиды, что наносила ему судьба.
Готовься к смерти! — вскричал Лысый.
Но лишь вызвал новый хохот толпы: так нелепо смотрелась тщедушная фигурка Лысого на фоне его противника-крепыша.
Встревожился лишь Геракл: лежа на траве вниз животом и подперев голову ладонями, лишь мальчик видел то, что проделал Лысый перед тем, как подняться на ноги. Геракл не был уверен, но ему показалось, что Лысый, покопавшись в одежде, выудил маленький кожаный мешочек, спрятанный на груди. Немного белого порошка поднялось в воздух, когда Лысый посыпал содержимым мешочка лезвие своего кинжала.
Геракл не мог больше лежать молча. Он вскочил на ноги, привлекая всеобщее внимание:
Он обманщик! Он заколдовал свой кинжал!
Кто? Что заколдовал? — забеспокоились разбойники.
Я видел, как он посыпал чем-то оружие!
Первым сориентировался длинный и тощий, как сухой гороховый стручок, человек с непропорционально вытянутым лицом.
Быстрее молнии метнулся он в круг к сражающимся и ударил Лысого по кисти ребром ладони. Кинжал со звоном вывалился из онемевшей от удара руки.
Длинный поднял оружие, осторожно понюхал лезвие.
Это не колдовство! Это — яд! — возвестил длинный, показывая кинжал толпе.
Лысый попятился. Слово было произнесено: предателю не будет пощады. Разбойники, плотно сомкнувшись, наступали на Лысого, осмелившегося в честном поединке нанести смертельное оскорбление. Лысый размахивал в отчаянии крыльями:
Это не я! Я больше не буду!
Но толпа неумолимо прижимала его к каменной стене ущелья. Когда спина Лысого коснулась гранита, он понял, что пощады не будет. В последнее мгновение жизни мужество вернулось к трусу. Отчаянным взглядом Лысый нащупал среди людей того, кто стал причиной его смерти и за секунду до того, как десятки кинжалов вонзились в его плоть, Лысый выкрикнул:
Алкид! Твое имя-Алкид! — злорадствуя, что теперь душа глазастого гаденыша покинет тело мальчишки. Бронзовые лезвия вспороли живот и грудь Лысого — свет в глазах умирающего померк.
А разбойники, оставив тело двуличного Лысого на съедение червям, с сожалением сгрудились вокруг Геракла.
Бедный ребенок! — сокрушались в толпе. — Такой юный возраст, а уже должен принять смерть!
Несчастное создание!
Геракл удивленно взирал на переполох: видимо, никто его убивать, пока, по крайней мере, не собирался, но люди-птицы почему-то были уверены в его скорой кончине и говорили о смерти мальчика, как о деле решенном.
Надо его чем-нибудь одарить напоследок, чтобы его душа могла замолвить за нас словечко перед богами!
Все одобрительно подхватили дельную мысль. Разбойники разлетелись. Лишь шум и хлопанье крыльев указывали направление их полетов: не доверяя друг другу, у каждого из разбойников был свой тайник в горных пещерках. Теперь каждый торопился первым вернуться и принести мальчику подарок: золотую чащу, украшенную рубинами, колечко, стянутое с хорошенького пальчика молодой красавицы, горсть монет из заповедного бочонка с драгоценностями. Разбойники торопились спасти свою душу: всем известно, что боги прощают смертного, если за его грехи вступится безвинное дитя.
Только-только ущелье было наполнено гулом и голосами — и вот Геракл остался один с мертвецом. Лишь похлебка булькала на оставленном костре. Мальчик подивился странному развитию событий, но, здраво рассудив, что у каждого племени свои обычаи и привычки, махнул на все рукой и принялся за еду, пальцами вылавливая из похлебки разваренные грибы и кусочки мяса и обжигая губы о горячий край посудины. Когда с ужином было покончено, Геракл подобрал валявшуюся у костра палку, которой разбойники ворошили уголья, и двинулся вдоль ущелья туда, где, по его меркам, мог быть выход к морю.
Первый из вернувшихся людей-птиц был потрясен боги живым забрали ребенка на небо!
Расчет Геракла оказался верен к рассвету он оказался у выхода из ущелья. Тут горы смыкались почти вплотную, оставляя узенькую щель, в которую, плескаясь, вливалось море. Мальчик побрел по воде, пока вода не достигла груди, а потом поплыл вдоль острова, рассудив, что так он, конечно, быстрее вернется в лагерь, чем пробираясь по суше.
Но все же солнце стояло высоко над горизонтом, когда Геракл предстал перед разъяренным Амфитрионом.
За плечом отца ехидно выглядывал Аристид.
Где ты был, негодный? — плюнув на церемонии, заорал Амфитрион. — Ты должен был охранять лагерь, а сам прошатался невесть где?!
Отец! — смело отвечал Алкид. — Не стоит ждать, пока опасность придет к тебе — лучше самому первым найти ее источник.
Царь, удивленный смелыми речами, внимательно внимал рассказу сына Узнав о странных крылатых людях, Амфитрион недоверчиво потиснул плечами:
Ну, не знаю, уж не придумал ли ты все это, чтобы избегнуть наказания за провинность!
Геракл обидчиво насупился
О великий царь! — запальчиво выкрикнул ребенок, — разве хоть раз я сказал тебе неправду, что ты унижаешь меня подозрением в обмане?!
И, словно в ответ на оправдания ребенка над горизонтом, почти задевая кроны деревьев, медленно пролетели крылатые люди.
Пришлось поверить и остальному в рассказе Алкида Задумался Амфитрион: одно дело — муштровать мальчиков на пустынном острове, и совсем другое — подвергать их опасности, что в любую минуту из темного облака вынырнет крылатый демон и украдет у отца сына.
Собирайте лагерь! — приказал Амфитрион, поразмыслив. — А испытаний для вас достанет и в моем саду!
Путь обратно был куда короче, потому что хитрый Амфитрион лишь кружил на одном месте, море-то, сколько не плавай, везде одинаково.
Возрадовалась Алкмена, все глаза проплакавшая после внезапного исчезновения мужа и сыновей. Тигрицей набросилась на Амфитриона. Увела, лаская, мальчиков на свою половину. И лишь ночью, оттаяв в объятиях мужа, простила нелепую выдумку.
А Амфитрион, сдерживая обещание, каждое утро начинал с обучения мальчиков боевым искусствам, чтобы и меч был послушен в умелой руке, и стрела била без промаха, но больше всего любил Амфитрион верховую езду, привив и сыновьям нежность к животным.
Уже погаснут огни. Спит дворец царя. А Амфитрион, прохаживаясь мокрой щеткой по холке любимой пегой кобылы, посвящает мальчиков, тесно прижавшихся друг к дружке на куче соломы, в секреты конного мастерства.
Главное, — говаривал Амфитрион, — чтобы животное подходило тебе по характеру. А характер дается от природы — и не будет добра, если тихоня сядет на горячего скакуна — непременно скинет. Нет худшей беды, если смельчаку и отчаянной голове попадется смирная животина. Хлещет тот бедную, истязает бока плетеным хлыстом, а та лишь косится на удары! Так и в жизни: старайтесь найти того, кто сумеет тебя понять — только тогда возможно согласье.
Отец! — удивился Геракл, округляя глазенки. — Но вот мы с братом совсем не похожи, а дружим, как лошади в упряжке!
Не нашелся, что ответить Амфитрион: его самого тревожило различие сыновей. Один был могуч и силен, а другой по ночам кашлял и покрывался потом. Алкид готов был с утра до ночи гонять по полям, а его брат быстро уставал, опускаясь на траву и жалобно просясь:
Давай передохнем! Что-то кружится голова!
А первенец рос и крепчал, умом и ловкостью поражая даже отца. Среди сверстников выделялся Алкид не по годам, и настал день, когда вынужден был признать Амфитрион, что некоторые вопросы ребенка ставят отца в тупик, а любознательность не находит поддержки.
Тогда призвал царь мудрейших мужей страны и повелел их научить мальчика всему, чему тот захочет обучиться сам.
С жадностью приступил мальчик к ученью, поражая даже убеленных сединами учителей смышленостью и умом.
Как не было равных Гераклу в боевых искусствах, так не было равных в различных науках. Лишь музыка давалась ребенку с трудом. Простейшая мелодия приводила мальчика в отчаяние — у Алкида от рождения не было ни малейшего намека на музыкальный слух. Напрасно бился преподаватель, напрасно терзал Алкид многострадальные струны кифары — окружающие бежали, зажав ладонями уши, услыхав упражнения в музыке царевича.