Можно, пишет Уэллс, по преимуществу интересоваться прошлым человечества, можно будущим. Но в начале XX века человечеству особенно необходимо видеть свое будущее, исследовать все возможные его варианты, добиваться, чтобы осуществились наиболее благоприятные из них. Людям, смотрящим в будущее (Уэллс относит себя к их числу), «мир представляется одной огромной мастерской, настоящее же — не более чем материалом для будущего».
Уэллс поставил себе целью писать не об отдельных человеческих судьбах, но о судьбе всего человечества, о движении истории, о грандиозных мировых потрясениях, о взлетах и падениях человеческого разума — обо всем, что может случиться впереди. Сегодняшний день он тоже оценивал с точки зрения будущего. В настоящем, считал он, важнее всего то, какое будущее оно готовит. Уэллс не был писателем-фантастом в узком понимании слова. Сделанное им очень много значило для литературы в целом. Своим творчеством он помог расширить ее горизонты, ведь он первый уловил, насколько увеличились масштабы действительности, убыстрилось движение времени, какие предстоят перемены. И современники быстро его оценили. «Машина времени» сразу принесла ему известность, и успех его упрочился, когда ранний цикл романов был завершен. Но нам все же легче, чем современникам Уэллса, судить о достоинствах этих книг. Мы знаем, как плодотворно отозвалось сделанное Уэллсом на мировой литературе. Знаем и то, что он — сколько интересных и умных произведений в дальнейшем ни написал — никогда больше не поднялся до вершин, достигнутых в первые годы. Молодой писатель был уже классиком.
Идея прогресса — это главное, чему посвящено все творчество Уэллса. Из множества проблем, притязавших на первенство, он выбрал ту, которая действительно значила больше других.
Понятие прогресса — не из очень давних. Оно сформировалось по-настоящему только в XVIII веке и тут же выявило сложную свою диалектику. Является ли материальный прогресс гарантией прогресса в социальной и нравственной области? Этот вопрос поставил в 1750 году Жан-Жак Руссо в своем «Рассуждении по вопросу: способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов» — и ответил на него отрицательно. Более того, Руссо обрисовал ситуацию, при которой материальный прогресс ведет к нравственному регрессу. Этот кажущийся парадокс становится законом в обществе, где на одном полюсе сосредоточено богатство, на другом — бедность; на одном — могущество, на другом — беззащитность; на одном — власть, на другом — рабство. Учение Руссо сделало его главным философом Великой французской революции. Прах его был перенесен в Пантеон, вожди революции пользовались его терминологией. Но общество, созданное этой революцией, заставило снова поставить тот же вопрос и дать на него тот же ответ.
Молодой Уэллс был из тех, чей ответ прозвучал достаточно определенно.
Годы, проведенные в Лондонском университете, были отданы не одной только науке. Уэллс не придумал еще термина «роман, вобравший в себя всю жизнь», но сам с юношеской страстностью стремился словно бы вобрать ее всю в себя и жадно впитывал все, что могло помочь ему в ней разобраться. А жизнь, с которой он столкнулся, требовала новых ответов. Королеве Виктории предстояло царствовать еще немало лет, но век ее высшей славы уходил в прошлое. Восьмидесятые годы поколебали устойчивое, респектабельное, с пышным фасадом здание викторианства. Оно стояло еще прочно, но в нем все чаще начинали звенеть стекла, шли трещины, отваливались куски штукатурки. Отлаженный десятилетиями механизм отношений между классами начинал давать перебои. Возникли новые профсоюзы, более широкие по составу, чем старые, и менее склонные к компромиссам. Оживилось стачечное движение. Во всей общественной жизни страны обнаружился сдвиг влево. И молодой студент с восторгом приветствовал новые веяния. Он бегал на митинги, читал труды историков, философов, социологов, строил наедине с собой планы нового общества.
Интерес к социалистическим теориям исключительно много дал Уэллсу как художнику. Он помог ему увидеть противоречия буржуазного общества и взглянуть на него со стороны, из будущего. Как говорил потом Уэллс, Маркс заставил его поверить, что буржуазное общество, однажды, в силу исторических закономерностей, возникнув, таким же путем — ведь историю не остановишь — уйдет в прошлое. Это убеждение придавало силу и масштабность критике Уэллса, углубляло его анализ.
Уэллс пошел дальше Хаксли. Если тот считал, что классовая борьба ослабляет человеческое общество перед лицом природы, и стоял за «союз труда и капитала», то Уэллс в первом своем романе показал, к чему может привести подобный «союз».
Мир, в который попадает Путешественник по Времени, не похож на наш. Человечество исчезло. Вместо него появились две породы полулюдей: прекрасные, но нежизнеспособные и невежественные элои и звероподобные, обросшие шерстью морлоки. Почему человечество постиг такой печальный удел? Путешественник (а он надеялся попасть в настоящую Утопию) так объясняет причины своего разочарования: «Это не был тот триумф духовного прогресса и коллективного труда, который я представлял себе. Вместо него я увидел настоящую аристократию, вооруженную новейшими знаниями и деятельно потрудившуюся для логического завершения современной нам индустриальной системы. Ее победа была не только победой над природой, но также и победой над своими собратьями — людьми».
В этом мире был достигнут своеобразный хакслианский идеал — труд и капитал выступали как союзники. Противоречия между ними исчезли. «Человечество дошло до того, что жизнь и собственность каждого оказались в полной безопасности. Богатый знал, что его благосостояние и комфорт неприкосновенны, а бедный довольствовался тем, что ему обеспечены жизнь и труд. Без сомнения, в таком мире не было ни безработицы, ни нерешенных социальных проблем». Но «за этим последовал великий покой». Человеческий разум «совершил самоубийство». В конце «Машины времени» показан мир, гибнущий от энтропии. Но еще до этого люди погибли от некоей «социальной энтропии».
Конечно, Уэллс не верил, что капитализм проживет столько тысячелетий. В этом романе он в полемических целях выстроил искусственную логическую схему. Уэллс использовал метод экстраполяции, при котором каждая ситуация доводится до логического предела, и тем самым выясняются ее скрытые от современников тенденции. Предложенный Уэллсом вариант будущего должен был служить критике настоящего.
Однако роман Уэллса представлял не только социологический интерес. Это было большое художественное открытие, предвещавшее целый пласт литературы XX века. Именно после выхода этого романа писатели начинают изучать художественные возможности, которые представляют совмещение временных отрезков, подчеркнутое замедление или ускорение хода времени и т. п. Не случайно и то, что в научной фантастике после Уэллса появилось обилие всевозможных «машин времени». Перенося героя по желанию в любую эпоху, эти «машины времени» придают художественную достоверность очень порою сложным построениям автора. «Машина времени» способствовала интеллектуализации литературы, насыщению ее социальными, политическими и мировоззренческими концепциями, а заодно и преобразованиям в художественной сфере.
«Машина времени» поразила современников своей необычностью, но была ими принята. «Остров доктора Моро» был встречен взрывом негодования. Книгу осуждали за жестокость, грубость, пессимистичность. Этот роман действительно не был «заглажен» соответственно викторианским вкусам и в известном смысле «выпадал из времени». Его могли бы по достоинству оценить либо читатели начала XIX века, современники романтической писательницы Мэри Шелли, роману которой «Франкенштейн» Уэллс многим обязан, либо современники Фриша, Дюрренматта, Воннегута и других писателей нашего времени, широко использующих в своем творчестве «Эстетику безобразного». Но существовала и еще одна причина — главная. Пессимизм нового романа Уэллса, за который его так осуждали, не был, конечно, глубже пессимизма «Машины времени». Зато он был злободневней.
Общественный подъем восьмидесятых годов сменился контрнаступлением реакции в девяностые годы, и Уэллс, как и многие другие люди левых убеждений, воспринял этот поворот очень остро. Он не сложил оружия, напротив, его борьба за социальный прогресс стала особенно ожесточенной, но теперь в нем зрело негодование против человеческой глупости и какое-то сложное чувство по отношению к людям, принявшим существующие социальные условия,— смесь жалости и презрения. История зверей, почти уже сумевших подняться до человеческого уровня, но снова вернувшихся к животному состоянию, рассказанная в «Острове доктора Моро», выражала это чувство достаточно определенно.
Потом, много лет спустя, основатель современной американской драматургии Юджин О’Нил скажет про свою пьесу «Косматая обезьяна», что она «показывала человека, утратившего ту гармонию с природой, которая существовала, когда он пребывал в животном состоянии, и не достигшего новой духовной гармонии». Не в состоянии обрести гармонию ни на земле, ни на небесах, он оказался где-то посредине и пытается примирить их, но получает лишь «с обеих сторон удары кулаком». Зверолюди Уэллса тоже «от одного ушли, к другому не пришли». Их внешняя незавершенность, их гротескное обличье, где соседствуют черты людские и звериные, служат выражением их внутренней дисгармоничности. Звериные инстинкты ведут в них непрерывную борьбу с разумом. Они одновременно опасны и жалки. Да и могут ли они претендовать на право считаться хотя бы наполовину разумными существами? Увы, то, что кажется им собственными суждениями, на самом деле лишь подкрепленное страхом наказания внушение общества. Это хорошо понял Бернард Шоу, который вспоминал роман Уэллса в начале двадцатых годов в связи со своей полемикой против тех, кто считает, что мораль надо внедрять силой. Подобный реформатор морали, пишет Шоу,— «это навязчивый хлопотун, шарлатан, мнимый Бог Всемогущий, доктор Моро из самого страшного романа Уэллса, которому не терпится наложить руки на живые существа и, безжалостно насилуя их души и тела, превратить их в чудища, олицетворяющие его идеал Хорошего Человека, Примерного Гражданина или Образцовой Жены и Матери». Говоря об этой стороне романа Уэллса, Шоу наверняка имел в виду знаменитую сатирическую сцену в пещере, где зверолюди нараспев заучивают «Закон» — элементарные правила человече