–А нечего сопротивление оказывать,– огрызнулся полицейский.– Сидите теперь.
Ну, мы стали сидеть.
Внутри автобуса было не очень много народу. В основном нетрезвая молодежь всякого сорта, от лохматых студентов в белых мокасинах до стриженых парней в коротких ветровках. Ну, еще парочка совсем посторонних товарищей неопределенного возраста, непонятно как сюда вообще попавших, видимо, за компанию. Имелись в автобусе и какие-то другие люди, пристегнутые, видимо, «по-жесткому», с заведением рук за спину, эти выглядели так… Так, что было ясно – «по-жесткому» их взяли не зря.
–Ты что, первый раз?– спросила Сашка.
–Ага.
–Понятно,– Сашка устроилась поудобнее на сиденье.– Не переживай. Скоро выпустят.
–Да я и не переживаю…
–Переживаешь,– Сашка улыбнулась.– Все переживают, когда первый раз в обезьянник попадают. Я тоже переживала. Сейчас нет. Да мы до обезьянника и не доберемся, скоро Борис подъедет.
–Какой такой Борис?– спросил я.
–Старший офицер… Короче, он решает проблемы. Серьезный мужик. Сейчас.
Сашка достала телефон, позвонила.
–Да, я. Да, приняли, представляешь? Кукуев ручей, автозак. Не, пока по-мягкому. Да, ждем.
–Телефон!– крикнул омоновец.– Убери телефон.
Сашка послала ему воздушный поцелуй.
Омоновец оказался рядом и попытался телефон отобрать, но Сашка ловко спрятала его в жилетку. Боец протянул было руку, но Сашка вдруг дико взвизгнула. Громко и истерично, омоновец отскочил.
–Шмонать меня не советую,– сварливо сказала Сашка.– Очень потом пожалеешь.
Омоновец плюнул и отступил в сторону.
Глава 5Инсекторцизм
–Может, еще капнуть?– спросила Алька.– Что-то медленно бегут. Капнуть каплю?
–Я те капну.
Я отобрал у Альки пузырек и прочитал:
–«Одну каплю на десять килограмм веса». Капнули уже три. Я думаю…
Я поглядел на собаку.
Она послушно сидела на полу и смотрела на нас. Терпеливо и внимательно, улавливая каждое движение; так могут смотреть только псы.
–А вдруг она больше весит?
–Может быть.
Наверное, больше. Вон какая здоровенная. А после трех капель на самом деле бегут не очень шибко, с прохладцей.
–Ладно, еще три капли добавим,– сказал я.– Для эффекта.
–Ты на спину еще капни,– посоветовала Алька.
–На спину нельзя. Со спины она слизнуть может, только на затылок можно.
Я скрутил с пузырька крышку, капнул на собачью голову три зеленые капли. Ну, и четвертую для верности.
Стали ждать.
Я ждал молча, размышлял о прогрессе. Прогресс все-таки благо. Вот в девятнадцатом веке с блохами была сплошная засада, везде они были. На лошадях, на людях, на собаках, так и скакали, как бешеные. И кусали всех подряд, и какого-нибудь занюханного извозчика под Костромой, и государя императора в Гатчине, и все были перед ними равны и беззащитны. Ну, разве что государь надевал под золоченый камзол серебряную блохоловку, а извозчик дышал на насекомых чесночным духом, от которого те несколько соловели.
А еще клопы, кажется. Чичиков страдал от клопов, и чтобы они не очень сильно его терзали, мылся особым мылом.
–Хорошая собака,– Алька потрепала псину за шею.– Очень хорошая собака. Вообще-то, я, конечно, хотела тойтерьера, чтобы в карман умещался. Но сейчас я думаю, хорошо, что мы его не купили. Вон у Надьки этот тойтерьер есть, так она с ним намучилась. Он ей то ноутбук сгрызет, то в тапки нагадит. И все время у него то понос, то дисплазия. А у этой зверюги никакой дисплазии не будет, да?
Алька постучала собаку по голове.
Забавно. Никогда не думал, что у нас будет собака. Что у меня будет собака. Собака – это что-то…
Трудно передать, странное ощущение. Всю жизнь жил сам по себе, а тут собака. Да еще такая. Ходит, смотрит, чешется. Блохи на ней живут, оказывается, а мы их травим с Алькой.
Странно. Неожиданно. И вчера, на концерте, тоже… То есть после концерта. К чему бы это?
Вокруг собаки Алька положила веревку, пропитанную керосином – она где-то прочитала, что ни одно вменяемое насекомое не может перебраться через веревку, пропитанную керосином и свернутую кольцом. Пока Алька была права. Блохи, в изобилии спрыгивающие с собаки, действительно через веревку перебраться не могли. Влезали на нее и, одурманенные керосиновыми парами, обрушивались вниз, на пол. А я собирал их мыльницей. Довольно много их скопилось, мерзкие такие, жирные, шевелятся. Трудно быть собакой, жрут тебя такие твари, а ты терпи, терпи, ну, зубами можешь поскрежетать.
Я предложил блох просто давить, но Алька не согласилась – во-первых, блохи неприятно щелкали, во-вторых, Альке их было жаль. Я ей сказал, что блохи все равно сдохнут, мы же их травим, Алька возразила, сказала, что она отнесет их к забору и выпустит там, они полежат на воздухе, очухаются и расползутся, и никакого кровопролития. Я не стал переубеждать, пусть. Алька хитрая, и всегда ведет себя как ей удобно. Иногда как первоклашка, иногда как пэтэушница, а иногда как взрослая тетенька, театральная студия, одним словом. Иногда я сам забываю, сколько ей лет. Наверное, поэтому, мне с ней интересно. Зачем ей эти блохи?
–Надо еще глистов выгнать,– с авторитетным видом заявила Алька.– Мы и специальные таблетки купили, от всех самых известных и от некоторых неизвестных.
Интересно, собирается ли Алька проявлять гуманизм в отношении бычьих цепней?
–Лови. Вон побежала.
–Ловлю.
Я ловил блох, Алька разбирала вчерашние покупки. Покупок много, большая коробка, которую Алька притащила из гаража чуть ли не волоком, я не очень удивился; мама полумерами не ограничивалась, покупала так покупала. С запасом.
Алька извлекла толстый ошейник с кармашками, в которых торчали квадратные свинцовые гирьки.
–Это зачем?– не понял я.
–Как зачем? Утяжелители. Ну, чтобы мускулатуру качать.
–Понятно…
Алька вытащила коробочку с зажимом на липучке.
–А это что?– спросил я.
–Маяк.
Алька ткнула пальцем в потолок. Собака тоже поглядела в потолок.
–Джипиэс маяк,– сказала она.– С независимыми аккумуляторами, они могут год работать. Если собака потеряется, ее можно по обычному телефону проследить. Незаменимая штука. В случае чего, ее можно будет вернуть.
Точно. Как мать не додумалась раньше приобрести такие ошейники для нас? А что, очень удобно, всегда на поводке.
–Попонка,– Алька извлекла из коробки собачий жилет.– На случай плохой погоды.
Я подумал, что следующим собачьим аксессуаром достанутся калоши, но это оказался электроповодок. Длинный шнур, который втягивался сам с помощью моторчика.
Свисток, бесшумно-ультразвуковой, его звук должна различать каждая собака. Алька тут же приняла дуть в свисток, барабанные перепонки у меня тотчас заболели, а собака даже ухом не повела.
–Наверное, для китайских собак предназначено,– заключила Алька.
А еще были никелированные миски, которые не скользили по полу. Неизгрызаемые кости. Мячи-дразнилки. Автопоилка. Несколько чесалок. Все, что нужно для счастья, так и есть.
–Вы, я смотрю, уже разобрались?
Мать потихонечку спустилась со второго этажа, выглядела заспанно, сиеста после фруктового ленча.
–Как успехи?– спросила она.
–Бегут,– ответила Алька.
–Это хорошо, что бегут. А то как-то мне не хочется, чтобы в диване завелись какие-нибудь клещи.
–Они там и так есть,– заверила Алька.– Просто невидимые.
–Видимых нам еще не хватало. Мерзость какая….
Алька пожала плечами.
–В среднем человеке живет до полукилограмма паразитов,– сообщила она.– Если с нас паразиты побегут, тоже мало не покажется.
–Ну да,– согласилась мать.– Долго вы еще?
–Еще мыть будем. Потом ногти надо подстричь, а то они длинные, как у орла, и уже кое-где расслаиваться начали. Потом выгулять…
–К двум часам заканчивайте,– велела мать.
–А что? Почему к двум? Я хотела еще расчесать…
Алька заканючила. Что она хотела расчесать, и уже приготовила массажную расческу, и вообще за собакой требуется уход, у нее проблемы с шерстью, нужен специальный корм для блестящести.
–К двум,– сказала мать.– Времени еще целый вагон. А у меня сегодня мероприятие, вы же знаете.
–Я не могу,– тут же ответила Алька.– У меня доктор же. Мозголог.
Мать поглядела на Альку с прищуром.
–Но мы же договаривались,– настойчиво напомнила мать.
–Так и с доктором я тоже договаривалась,– возразила Алька.– Нет, если вы хотите, я могу от него отказаться, мне он самой не нравится…
Мать стала нервничать щекой.
–Ладно, я поеду,– сказал я.
Мать кивнула молча и удалилась.
–Зачем я ей каждый раз нужна,– не пойму,– вздохнула Алька.– Ну, ты, понятно, таскать коробки, они тяжелые. А я? Хожу как дурочка, стою, улыбаюсь…
–У тебя очень красивая улыбка,– сказал я.– Она вселяет надежду.
–Ага, три раза и всё невзирая. Надежда в канаве зебру доедает, сам знаешь…
Минут через двадцать блохи перестали сыпаться, Алька сказала, что все, можно идти мыться, она только ванну наберет. Ушлепала. А я остался один. То есть с собакой. Та продолжала сидеть в веревке, послушно, не смея переступить через круг. Меня это снова удивило. Тогда, в Горюново, это была просто Ракша-Сатана, а здесь…
Глаза. У нее были странные, какие-то не собачьи. Нет, я в собачьих глазах особо не разбирался вообще-то, но здесь совсем другое… Синие-синие. И смотрела она ими тоже странно, точно ощупывала помещение, точно стараясь увидеть то, чего нет.
Я разомкнул кольцо. Веревку скомкал и выбросил в мусор. Собака сделала шаг, подошла ко мне и положила голову на колени.
Тяжелая башка. То есть очень тяжелая. Как гиря. Я погладил ее по лбу, а собака издала неодобрительное урчание. Тогда я догадался и почесал за ушами. Урчание тут же приобрело другую окраску, я принялся чесать псину. За ушами, за шеей, по бокам, со смехом отмечая, что когда я скреб ее за бок, задняя лапа начинала дергаться.
У меня никогда не было собаки. И морской свинки тоже не было. Даже хомячка, даже самого паршивенького, джунгарского, который умещается в кулаке. Не то чтобы любовь к животным не поощрялась в нашей семье, просто у меня никакой тяги к живой природе не обнаруживалось, однажды завел двух бойцовских рыбок, но они друг друга убили, а аквариум засох, правильно отец говорил. Было мне, кажется, пять лет, и эта жестокость мира природы произвела на меня неприятное впечатление, желание и дальше с ней знакомиться отпало.