Сначала я вроде как не могла понять, что это они так на меня смотрят. А потом догадалась – наверняка мама про меня тоже тут рассказывала. Ну, что со мной случилось. И они вот так же, сидя в кружке, обсуждали мою проблему, мама советовалась, как ей правильно со мной себя вести, а они говорили, что главное не провоцировать, не обострять, во всем соглашаться, никаких психоэмоциональных нагрузок. Что неплохо бы найти хорошего психотерапевта, специализирующегося на посттравматических состояниях…
Поэтому они меня за игры в психушку не очень наругали, тоже из гуманитарных соображений. Меня ведь нельзя травмировать, я ведь и так в посттравматическом состоянии, меня психоанализом лечат.
И вообще я дура психическая.
Вот когда я это поняла, я очень разозлилась и хотела им всем сказать, что я о них думаю. О них самих и об их этой организации, но удержалась. Потому что это их только утвердило бы в своей жалости. А я просто ненавижу, когда меня жалеют.
Я сказала, что у меня болит голова. Сильно-сильно болит, пойду-ка я в машину, посижу в тишине пластика. Мама против не была, стоянка тут вполне себе охраняемая, амбалы и видеокамеры. Я забралась в машину и стала слушать музыку, стараясь успокоиться. Довольно быстро, кстати, успокоилась, там в машине в бардачке пузырь такой успокоительный имеется, если его жулькать минут пять, начинают очень нудно болеть пальцы и уже ни о чем больше не думаешь, только о них, надо посоветовать моему ментальному доктору или Петру Гедеоновичу, он тоже нервный, как-то раз искусал осветителя и плакал.
Мама явилась часа через полтора в непонятном настроении. То ли благотворительное ристалище на нее так повлияло, то ли рассказы про Пегую Соню, то ли вообще, во всяком случае, она сразу стала звонить домой и выяснять, не бродит ли кто-нибудь вокруг дома, ну, такой, подозрительно пегий, ха-ха.
Но дома все было вроде как спокойно, поэтому мама пожевала хербальных леденцов и стала заводить машину. Что-то у нее не получалось в этот раз, стартер фырчал и звенел, а когда, наконец, развеселился, то мама тронулась на ручнике и снова эпично заглохла.
–Можно еще лотерею устроить,– предложила я.– Благотворительную. Вот я у лимонадной заводчицы заметила бардовый «финик» новенький, так вот, пусть она его выставит в качестве приза, а вы билеты напечатаете. А потом возьмем слепого мальчика из интерната, и он будет тащить шары из лототрона. А?
Это, конечно, было свинство – такое предлагать, но мне-то можно. Мама стала заводить машину снова, упорно так, чих-чих-чих, пых-пых, тифозный паровозик. А я продолжила:
–А чтоб лимонадчица свой «финик» не проиграла, надо в толпу подставить своих людей, а шары охладить…
–Ты совсем как брат,– сказала мама.
–Как Мелкий?! Вот уж нет…
–При чем здесь Мелкий? Ты как Игорь. Копия. Вы вполне могли быть близнецами.
–Ага,– усмехнулась я.– Только в три года разминулись.
Но мама это даже и не услышала.
–Вы даже думаете одинаково, я же вижу,– сказала она.– У вас и гадости какие-то одинаковые на уме. Только он ненавидит меня потихоньку, а ты даже не скрываешь.
Мама сказала это несколько раздраженно, я хотела возразить и поругаться, но потом вдруг поняла, что тут не ругаться надо, тут надо думать. Тут есть о чем подумать, я, кстати, об этом уже много раз думала.
Об одинаковости.
Конечно, люди одинаковые, особенно если они в одной семье живут, одними клопами кусаемы, ходили в одну школу раннего развития «Форсаж», читали одни и те же книги, мне, правда, всегда больше нравились англосаксы, а брат мой всякое барахло американское читал, да и то в меру.
–А ты знаешь, что ты до двух лет была блондинкой?– к чему-то спросила мама.– Беленькой-беленькой, как Игорь сейчас, может, даже светлее…
Была беленькой, а потом стала черненькой, такое с людьми случается, причем довольно часто. Невзирая. Жизнь вообще часто преподносит сюрпризы.
–Он тебя на три года старше, а сам по себе мелкий такой был, да еще рахит. А ты наоборот, пухленькая была.
Мама завела все-таки машину и для демонстрации моей былой крупности совсем по-лягушачьи надула щеки, но я не умилилась, и мы поехали домой, но спокойно, конечно, не могли ехать, потому что маму пробило на впечатления из моего детства.
–Мы вас рядом садили, в одинаковые комбинезончики наряжали – и не отличишь. Вот и сейчас.
–Что сейчас?– не поняла я.
–Я иногда ваши шаги путаю… Аглая, мы ведь… Конечно, это мы виноваты, мы. Мы не уделяли…
Тут ожидаемо случилась сцена «да, я, наверное, плохая мать». Драматургия проста, но действенна – мама бичует себя, а я должна вовсю ей возражать и чувствовать себя виноватой. Я не стала доставлять ей это удовольствие, я не Гоша. Тут все просто, один раз пойдешь на поводу, и этим приемом тебя будут раскатывать раз за разом. Поэтому я молчала, дожидаясь финала. Он не замедлил.
–Боже, за что вы меня так ненавидите?– вопросила мама.
Тут я уже не удержалась и хихикнула.
Мама посмотрела на меня дико и всю остальную дорогу молчала.
А я думала над этим и вечером еще. Не об истерике, о нашей с Гошей похожести.
Интересно было понять, насколько это правда. Если у человека отсутствует ярко выраженная личность, то этот человек начинает невольно подстраиваться под личность более сильную и цельную. И в итоге начинает даже думать, как она, именно поэтому…
Кое-какие мысли мне пришли в голову, и я их записала в блокнот.
А дома выяснилось, что Мелкий пропал. Ну, сначала никто особенно не удручился, пошутили немного, позевали, но тут я и сказала:
–Это его Пегая Соня, наверное, сманила.
Мама как-то нехорошо побледнела, сама стала как Пегая Соня, и чуть было на меня не замахнулась, однако вовремя одернулась и рванула искать Мелкого. Ну, и мы тоже – что еще делать?
Дом у нас большой, построенный для комфорта и радости, и оттого дизайнерски-бестолковый, так что спрятаться, пропасть и исчезнуть навеки можно в любое время, завалишься за швейцарский диван – и поминай как звали. Кроме того, дизайнер, одержимая модной манией оптимизации, устроила в совершенно разных, подчас совсем неожиданных местах секретные хранилища, потайные шкафчики, интегрированные в пространство дома сундуки, ниши для ваз, декоративные гроты и провалы. Обилие углов, фальш-перегородок, колонн, арок и других предметов, искажающих пространство, первое время меня весьма пугало, сейчас же я привыкла. А Мелкий привык еще сильнее, изучил все эти джунгли и ориентировался в них как Тарзан. Прятаться он тоже любил, кстати.
Мы начали поиски по отработанной технологии – как бы невзначай и молча, если Мелкий услышит, что его ищут, он спрячется еще надежнее. Поэтому мы вышли в холл и стали методично проверять все закутки, включая подушки для дивана – хитрый Мелкий навострился забираться и в эти подушки, более того, он каким-то образом умел застегиваться изнутри.
Искали, искали, искали, нашли винтажную керосиновую лампу, потерянную в позапрошлом году.
–Стойте, а где собака?– спросила вдруг мама.
–Гуляет, наверное,– предположил Гоша.– Она любит гулять…
–Тебе было велено следить за ребенком, а ты опять его упустил,– злобно перебила мама.
–Да его все упускали,– попытался оправдаться Гоша.– Он же как ниндзя, бегает по стенам и за стенами…
–Дома бардак!– нервно сказала мама.– Пропадают вещи, теперь дети пропадать стали! У меня такое впечатление, что на нас…
–Герда – это и есть Пегая Соня,– сказала я.– Она на самом деле оборотень, то собака, то тетка.
Мама прожгла меня взглядом ярости.
–Не переживайте, захочет есть – вылезет,– я попыталась ее успокоить.
–Он с собой бутерброд взял,– сказал Гоша.
С бутербродом он может год просидеть, подумала я; Мелкий вообще к пищевым невзгодам равнодушен, возьмет сухарь, грызет его, счастлив, не то что я.
Мама начала нервничать уже выраженно. Обычно Мелкого удавалось обнаружить максимум за второй проход, сейчас же не получилось и за третий. Лично я относила это к тому, что Мелкий в последнее время усовершенствовал свое мастерство скрадывания, стал прятаться лучше.
У мамы же затряслись руки. Самым форменным образом, мелко так задрожали, никогда такого раньше не видела. Она тоже удивилась и некоторое время эти свои руки разглядывала и прикладывала к вискам.
–Так,– сказала мама и отправилась на кухню.– Так-так. Так-так-так.
Мы с Гошей отправились за ней. Нет, с чего это мы с ним похожи?
Мама достала ящичек с травяными бразильскими чаями, сделала микс, заварила в глиняном чайнике, по кухне пополз дровяной запах с примесями ванили, мама закрыла глаза, вздохнула, сверилась с эталонным образцом гармонии в глубине души, с током энергий, потом позвонила папе.
–Не нашли,– сказала мама, почти всхлипнув.– Что это такое, я не пойму? Что происходит? Мне, может, уже полицию пора вызывать?
Что ответил папа, я не слышала, но отвечал он долго и обстоятельно – мама то и дело кивала, соглашалась, а потом вдруг как рявкнет:
–Может, и ты будешь принимать участие в жизни семьи?!
Я едва не подпрыгнула. Гоша покачал головой. Интересно, это что? Кризис среднего возраста? Или как?
Заварился чай. Мама налила себе в большую глиняную кружку, исписанную майянскими иероглифами, символизирующими вечность, растворила в настое ложку похожего на парафин липового меда и стала пить. Мелкими глоточками, закрыв глаза, видимо, представляя себя в далеких просторах Мезоамерики, на вершине ацтекской пирамиды, в зарослях томатлей и шоколатлей.
–Мне кажется, Мелкий сбежал из дому,– сказала я.– Он явный бродяга, ему дома не сидится, вот он и решил немного прогуляться. В Гусь-Хрустальный.
Гоша ткнул меня в бок, а мама стукнула зубами о глиняный бортик кружки. Вообще-то, эти травяные чаи должны успокаивать, а мама как-то наоборот…
Она допила отвар, достала из холодильника два лимона, натерла ими виски. Пожевала жареных кофейных зерен. Минуту помолчала.
–Так,– сказала мама.