–Ты тут всегда живешь?!– поинтересовалась я.
–Ага.
–Классно!
–Что-то как-то…– покачал головой Гоша.– Чересчур ретро, наверное.
–Тут раньше моя бабушка жила,– пояснила Саша.– А теперь я.
Шторы с бешеными индийскими огурцами, они, наверное, удивили меня сильнее всего, я таких и в кино не видела. Ну, разве что еще в глухонемом, где Разин княжну с баржи топит.
–А почему ремонт не сделаешь?– поинтересовался Гоша.– Ну, не знаю, как-нибудь украсить здесь все, этажерку какую поставить… Повеселее чтоб?
–А зачем?– Саша села на подоконник.– Я тут всю жизнь не собираюсь торчать. Зачем тогда делать ремонт?
–Логично,– согласилась я.
–У меня все мои вещи в чемодане хранятся,– Саша указала пальцем под койку, из-под которой одним боком торчал зеленый дорожный саквояж на колесиках.– Берешь и уходишь.
–Куда?– не поняла я.
–Мало ли,– Саша пожала плечами.– Бухучет дело хорошее, но хочется чего-нибудь поинтереснее.
А мне понравилось. Взяла чемодан – и ушла куда-то. Невзирая. В дали. В нети. Вперед, дружище, «Мария Селеста» ждет тебя у причала, помню, раньше Гоша любил рисовать корабли.
–Интересная концепция,– кивнула я.– Надо обдумать. Минутная мобильность, это да.
Саша поглядела вниз, с улицы донесся грохот трамваев, я в очередной раз подумала, что мне его сильно не хватает, у нас дома тишина, а это тоже надоедает, хочется, чтобы рядом какая-то жизнь протекала.
–Моя бабушка прожила тут семьдесят лет,– Саша похлопала по стене ладонью.– И умерла тоже здесь, в январе как раз, на этой койке. Она умерла – и все трамваи остановились. Короткое замыкание. Почти три дня чинили. Может, морса принести? Вам надо обязательно попробовать морс, мама делает лучший в мире морс.
Саша вышла. Морс поверх лимонада. Бедная я, бедная.
–Она супер,– прошептала я Гоше.
–Комната?– прошептал он.
–Сашка. И комната тоже, впрочем.
–А я бы ремонт все-таки сделал…
Я скептически покачала головой.
–В тебе вскипает буржуазная близорукость,– сказала я.– Тут ничего не надо менять, тут и так хорошо. Я бы прожила в такой комнате всю жизнь. Под грохот трамваев. С печеньем и морсом. Хотя это тоже буржуазная близорукость, мечтать прожить в одном месте… Сашка права, надо раскидывать паруса и дышать простором.
Появилась Саша с глиняным кувшином и со связкой вяленой рыбы, разлила морс, раздала рыбу. Странное сочетание, конечно, но оказалось, что это очень и очень, вяленые подлещики оказались вполне себе изумительные, без костей, мягкие, со вкусом почему-то креветок, а совсем не рыбы.
Морс же…
–Это…– Гоша закрыл глаза.– Это просто…
Да, морс был тоже дежурно фантастическим. Кислый, сладкий, с ледяной крошкой, пахнущий лесом. Лучший морс в мире. Ктулху мертв. А я еще нет.
–Нужна специальная клюква,– сказала Саша.– С Алешкиных болот. Ну, и, конечно, особый рецепт. Кушайте на здоровье.
Никогда не думала, что буду есть вяленого подлещика, закусывая печеньем и запивая морсом. Настоящая еда, у нас почему-то совсем не так все, какая гадость этот тофу, жуешь, а по вкусу мочалка мочалкой.
–А это что?– спросил Гоша, указав пальцем на дверь.– Подкова? Настоящая?!
–Ага,– кивнула Саша.– Настоящая и очень старая, еще девятнадцатого века.
Саша сняла с двери подкову, протянула ее мне. Я взяла двумя руками, да и то с трудом.
–А что она такая здоровенная-то?– спросил Гоша.– На шею надеть можно такую подкову.
И действительно – взял и надел подкову на шею. Как хомут. Не, дурачок определенно мой брат.
–Тонну весит. Что за лошади-то раньше с такими подковами были? Как ногами-то ворочали?
–Обычные богатырские кони,– улыбнулась Саша.
–Богатырские?!
Саша кивнула.
–Ну да, конечно,– сказала я.– Тяжеловоз какой-нибудь. Костромской породы. Знаем-знаем. Вы, кстати, в курсе, что Илья Муромец был метр шестьдесят? Даже ниже меня.
–И зачем нам это знать?– спросил Гоша.– Ну, мелкий был Муромец, и что?
–Интересно просто,– пожала плечами Саша.
Гоша зевнул.
–На самом деле интересно,– согласилась я.– А вообще… Есть информация полезная, есть бесполезная, а есть та, что создает шум.
–Какой еще шум?– тупил Гоша.
–Ну, это как в цирке примерно. Пока два клоуна дерут друг друга за виски и прописывают пендели, а публика ржет, на арену незамеченным выводят слона.
Саша поглядела на меня с уважением. Кажется.
–Это же основы сценического искусства,– пояснила я.– То есть, не основы, конечно, а тонкости. Но в целом… Петр Гедеонович говорит, что почти девяносто процентов информации – это информационный шум, драка двух клоунов.
–Театр – великая сила,– согласилась Саша.
–Великая,– согласилась и я.
–Вы это о чем?– спросил Гоша.– Какую-то пургу несете, а я не въезжаю…
Поглядел на нас, как на идиоток.
Я взяла еще одного подлещика, стала грызть. Вкуснотища все-таки, кажется, с яблочным уксусом, с луковым настоем.
–И что, помогает?– скептически поинтересовался Гоша.– В смысле подкова?
–Ага,– кивнула Саша.– Раньше от домовых прохода не было, а теперь все разбежались.
Саша засмеялась.
–От домовых?– переспросила я.
–Ага. Дом старый, с историей, тут домовых полно. Пойдешь ночью попить водички, а они за ноги цапают. Волосы путают, топают, как носороги. Борщ оставишь, а он к утру скиснет весь. Ключи постоянно ломались в замках, проводка перегорала, посуда билась.
–А у нас вот нет домовых,– сказала я.
–Почему?
–Передохли все,– ответила я.– Сначала-то, конечно, тоже, о-го-го, а потом передохли. Даже и не знаю от чего, везде дохлые валялись, по всему дому. Заглянешь под койку, а там штуки три да лежит, тухнет.
Гоша поглядел на меня с испугом, а Саша рассмеялась.
–Так и живем,– сказала я.– Интересно.
И выглянула в окно.
По улице шагала Наталья Дмитриевна. Она тащила за собой тележку с термосами, кастрюлями и корзинами.
–Мамка к вечернему пошла,– улыбнулась Саша.
–К вечернему?– не поняла я.
–К поезду. Тут от нас Луговое недалеко, там техническая остановка. Мама всю жизнь ходит.
Саша помахала матери рукой.
–Пироги печет, печенье, грибы солит, морс варит. Проезжающим продает. Я ей сколько раз уже говорила бросить, а она ни в какую. Как раньше привыкла, так все и ходит, и ходит. А к осени денег накопит – и по пушкинским местам.
Мне показалось, что я ослышалась. Мама Сашки Наталья Дмитриевна работает на камвольном комбинате, в свободное время торгует пирогами, а в совсем уж свободное путешествует по пушкинским местам. Удивительно. То есть… Ну, вот едешь в трамвае, кондукторша с кожаной сумкой тебе хамит, в бок тебя толкает, и ты ее ненавидишь за это, а она вот на пушкинские места копит, хочет увидеть пролив Лаперуза.
–Это она с детства,– Саша смотрела в окно.– Со своего, само собой. Они в восьмом классе собирались ехать в Болдино, мать как раз победила на городской олимпиаде пушкинистов. Но ангиной заболела. И в Болдино поехала ее лучшая подруга. С тех пор мать на этих местах и помешалась. По пушкинским была, по лермонтовским, по чеховским, по всем, короче. Хобби такое.
Саша улыбалась. Глаза у нее в этот момент были интересные. Живые такие, лучистые, славные.
–А меня с собой не пускает,– сказала Саша.– Одна любит везде – и на вокзал меня давно не берет. А раньше мы всегда на вокзале вместе торговали, это так здорово было. Сидишь, вагоны считаешь, потом все бегают, туда-сюда, туда-сюда… И все время хочется куда-то уехать. Я даже места выбираю на карте, сейчас покажу…
Как мне. Как я.
Саша подошла к книжной полке и стала перебирать атласы.
Мне тоже хочется. Уехать. Или чтобы потоп всемирный, а я на острове оказалась. Лежала бы на песке и смотрела, как мимо проплывают дохлые волки и живые киты. Как на горизонте небо смешивается с водой, отчего кажется, что мир накрыт плоской миской. Как совсем высоко, в недостижимой дали воздушного океана, расправляют крылья солнечные корветы. И на одном из них есть местечко и для меня. Я тоже любила в детстве рисовать корабли.
–А отец где?– бестактно спросил Гоша.
–Он был летчиком-испытателем,– ответила Саша.
Я едва не хохотнула, но Гоша поверил.
–Разбился?– с сочувствием поинтересовался он.
–Утонул,– скорбно ответила Саша.– Заболел испытатель батискафов, и попросили отца, а он не смог отказать. У нас остались его фотографии…– вздохнула Саша.
–Да,– протянул Гоша.– А у нас мама домохозяйка. Она раньше журналистикой занималась, а теперь за детьми присматривает. Ну, и вообще, живет.
–Здорово,– кивнула Саша.– А зовут ее как?
–Ася,– ответил Гоша.
–Ася…– Саша почесала подбородок.– Ася, Ася…
–Да,– кивнул Гоша.– Ася Орлова. Она в «Материнском Рубеже», я тебе говорил. На редкость тупая организация.
Гоша поморщился презрительно.
–Это уж…– кивнула Саша.– Да нет, то есть наоборот…
С улицы послышался скрежет и какой-то механический вой.
–Это еще что?– спросил вдруг Гоша.– Грохот какой-то…
–Странный звук,– согласилась Саша.– На терку похоже. Трамваи, наверное, запутались. Они каждый день запутываются, старые уже все. Если ночью запутываются, то это красотища просто. Лежишь на койке, а на улице электричество вспыхивает синим.
Трамваи запутались. Действительно, здорово, наверное. Как-то тут иначе живут, на другом берегу реки, конечно, не солнечные корветы, но и трамваи тоже ничего, настоящие.
Саша оставила полку с книгами и выглянула на улицу.
Расхохоталась. Она смотрела в окно, указывала пальцем и смеялась. Я тоже выглянула. Улица была затоплена солнцем. Солнце отражалось от многочисленных окон, плясало в стеклах мансард и студий, посверкивало в кирпичах стен, и вообще, света было много, я даже немного зажмурилась. Потом разглядела.
Конечно же, это была Герда. Она самостоятельно тащилась по улице Весенней и тащила за собой ванну. В ванне стояла кадка с печальным засохшим фикусом. Встречные прохожие не очень удивлялись, наверное, они к таким сюрреалистическим картинам уже были привычны, культпросвет училище-то рядом. Дно ванны, соприкасаясь с брусчаткой, как раз и издавало этот противный наждачный звук, печальный, как погребальные песни слонов.