Мама гремела. Я дудела. Полицейский размахивал руками и слушал рацию. Василиса де Туле снимала. Герда вздыхала. Люди, прикованные к забору, взирали на наш милый цирк с печалью.
–Какое вы имеете право?!– вопросила мама коронное.– На каком основании?!
Я почувствовала, что она вот-вот сорвется. Еще чуть, и все. Видимо, Гоша почувствовал то же самое и решил вмешаться в ход дискуссии. Предотвратить эскалацию. Закрыл термосы и двинул было к скандалу, потянул поводок, но Герда не сдвинулась – как стояла, так и осталась, точно из свинца ее отлили.
–Герда,– Гоша потянул за поводок.
Герда упиралась. Он попробовал ее сдвинуть – и безуспешно. То есть совсем. Герда встала. Он навалился плечами. Бесполезно. Герда превратилась в упрямого осла и двигаться не собиралась. Она растопырила лапы, сделалась приземистее и как-то квадратнее, пошла мускулами, даже внешность стала какая-то упрямая.
–Герда,– позвал Гоша.– Пойдем.
Он поставил термосы на землю и попробовал сдвинуть Герду еще раз. Получилось.
–Это произвол,– провозгласила мама.
Мама нервничала. У нее начали подрагивать губы и нос – верный признак приближающейся истерики. Полицейский тоже нервничал, поглаживал дубинку и шмыгал носом.
Василиса де Туле снимала со стороны в явном ожидании, у кого первого сдадут нервы.
–Вы к чему призываете?– спросил полицейский.– Я не понимаю…
–Ктулху повергнет Макаронного монстра,– заявила я.– Макаронный монстр будет низринут.
–Аглая, замолчи!– выкрикнула мама.– Почему вы к нам прицепились?! Мы ничего противозаконного не делаем.
–Нет, я не пойму, к чему вы призываете?– Лейтенант тоже нервничал.– Кого вы называете Макаронным монстром? Кого вы собираетесь низринуть?!
–Я не знаю, о ком лично вы думаете, господин полицейский, но Макаронный монстр – это…
Мама запнулась, потому что сама толком не представляла, кто такой Макаронный монстр.
–Он подлец,– сказала я.– Подлец и негодяй. Ктулху низвергнет его во тьму.
–Замолчи,– потребовала мама.
–Вы смотрите «Час Пигг»,– влезла в кадр Василиса де Туле.– Здесь разгораются нешуточные страсти. Смотрите…
–Прекратите видеосъемку,– потребовал полицейский.– У вас есть разрешение?
–Здесь я могу снимать безо всякого разрешения,– огрызнулась Василиса.
–Снимайте-снимайте,– воскликнула я.– Снимайте происки Макаронного монстра.
–Это призыв к неповиновению законным требованиям сотрудника…
Гоша упал. Гоша оказался на асфальте, и прежде, чем успел понять, что случилось, его уже проволокло несколько метров и почти вывихнуло руку.
Герда.
Гоша сел. И тут же она дернулась еще, и он уже не выдержал и выпустил поводок.
Герда рванула вдоль забора. Молча. Я увидела.
Два помятых субъекта тащили прочь термос с сосисками и корзину с булками. Торопливо, не оглядываясь, почти бегом.
Герда неслась за ними. Мощными широкими скачками, чуть отбрасывая в сторону лапы. Беззвучно, только куски раскрошенного асфальта в разные стороны брызгали.
Кто-то закричал, кажется, со стороны прикованных. Они испугались, махали руками, указывали, а бухгалтер в серьезном костюме свистел.
Полицейский ругнулся и побежал. Гоша побледнел. Мама…
Я тоже побежала. Так быстро, как только могла. Потому что Герда уже почти догнала этих хмырей. Они оглянулись, уронили термосы и остановились, зажмурившись.
Герда пролетела мимо них. Даже головой не повела.
Мама закричала.
А я увидела. Метрах в ста пятидесяти, там, где заканчивался забор, стояла… Фигура. Я не успела ее рассмотреть. Потому что Герда врезалась в эту фигуру. Легко сбила ее с ног…
Гоша меня обогнал.
Это была побродяжка. Тетка, лет, наверное… Не знаю, сколько ей было, может, пятьдесят. Герда была в наморднике. Герда снесла ее и теперь валяла по земле.
Намордник тетку спас. Герда не успела его сбросить, и тетка не пострадала. То есть, она, конечно, пострадала, но не так, как могла бы. Герда толкала ее мордой, лязгала зубами и работала лапами. А еще она умудрялась прихватывать зубами бомжевскую одежду и рвать ее, раздирая на полосы. Причем все это происходило быстро. Очень быстро. Когда я подбежала, одежда тетки была разделана в лохмотья. Впрочем, может, она и раньше была растрепана.
Гоша попытался поймать за ошейник, но Герда увернулась и снова кинулась на тетку.
Все это происходило в тишине, только где-то далеко за моей спиной свистел полицейский.
Намордник рвался. Герда прокусила боковые ремешки, и теперь вся конструкция стремительно расползалась, с каждым рывком, с каждым движением челюстей. Бродяжка не пыталась бежать, она впилась в землю, прижимала к груди руки и старалась подтянуть ноги, прятала шею, было видно, что с собаками она уже имела дело. Но против Герды у нее не было шансов. Никаких, я знала это. Через несколько секунд намордник развалится окончательно. Наверное, тогда прорежется звук.
И цвет.
Гоша прыгнул и поймал Герду за шею. Ухватился за ошейник, повис, стараясь оттащить собаку хоть чуть-чуть в сторону. Попробуйте удержать крокодильчика. Ага.
Сбоку подскочил полицейский. Он поймал бродяжку за шкирку и отшвырнул ее в сторону, к забору. В руках у полицейского осталось пальто. Ну, или что там у нее было.
Бродяжка побежала.
Намордник слетел. Гоша повис на поводке. Герда резко развернулась и сжала руку Гоши зубами. Чуть ниже локтя. Левую.
Так все и кончилось.
Ну, и началось, конечно, тоже.
Глава 14Сетон-Томпсон мертв
–Животных перевозить запрещено,– неприветливо известила кондукторша.– Постановление администрации.
–Да ладно,– отмахнулась Саша.
Она устроилась на заднем сиденье, Герду усадила рядом. И я тоже рядом сел.
–Рука болит?– участливо поинтересовалась Саша.
–Не. Она только прижала. Автоматически. Машинально.
Я закатал рукав. Синяк. То есть сразу несколько, такая синячная гроздь от локтя до запястья.
Саша осторожно потрогала синеву пальцем.
–Сухожилия не задеты?
–Не, ты что. Она сразу остановилась. А потом прощения просила.
На самом деле просила. Ходила за мной полдня, вздыхала, утыкалась лбом, падала и прикидывалась мертвой.
Герда поглядела на меня, вздохнула.
–Плохая собака,– сказал я.– Очень плохая.
Герда отвернулась к Саше.
–Плохая собака,– сказала Саша и принялась чесать Герде уши.– Ужасная собака. Гадкая собака.
Теребила, оттягивала уши за кончики, и они делались, как у кролика, большие и длинные. Смешные. Саша смеялась и щелкала Герду по носу, а та подавала и подавала ей тяжелую лапу. Троллейбус перебрался через реку и стал натужно подниматься на Дровяной холм. Заречный район города вполне оправдывал свое название – стояли здесь почти исключительно деревянные дома, с редкими вкраплениями розовых кирпичных двухэтажек, все только послевоенной постройки, скучные и вчерашние.
–А тетка-то как, понимает чего?– поинтересовался я.– В собакологии?
–Ага,– кивнула Саша.– Понимает. Она вообще кинолог, лет тридцать уже. В военном питомнике работала. Профи настоящий. У нее бультерьеры горючими слезами обливаются.
–А ты ее откуда знаешь?
Саша пожала плечами.
–Ее у нас все знают. Примечательная тетенька. Увидишь.
Увидел. Мы прибыли в Заречье, сошли с трамвая, погрузились в Спортивные переулки и Лесные тупики.
Саша вела уверенно, а Герда отчего-то погрустнела, плелась, даже печенье ее не очень радовало.
Дошли до скучной трехэтажки на два подъезда. В одном подъезде был подвальный тир, на двери другого синела табличка с надписью «Детский кинологический клуб «Друг-2».
–«Друг-2»?– спросил я.– Красиво звучит.
–Есть еще «Друг-1», там Цыпляев работает.
–Понятно. И чему тут учат?
–С собаками заниматься. Кстати, бесплатно. Если тебе нет шестнадцати и ты любишь живую природу, можешь записаться в кружок.
Бум. Внизу что-то грохнуло, и из подвала тут же вылетела овчарка на красном поводке. За овчаркой волочилась девочка.
–Стоять,– кричала девочка.– Стоять!
Но собака ее мало слушала, неслась куда-то с выпученными глазами, прижав уши, девочка за ней едва поспевала.
Герда неодобрительно зевнула.
–Первый раз, наверное,– пояснила Саша.– На пятый все уже как шелковые.
Мы подошли к входу в подвал. Запахло псиной, причем так остро, что зачесалось в глазах. Саша чихнула, а Герда нервно перебрала лапами.
–Тетя Лена, можно?!– крикнула в темноту Саша.
Из глубин ответили грохотом.
–Можно,– кивнула Саша.– Пойдем. Только осторожно, тут ступени.
Саша взялась за поручни и стала осторожно спускаться, исчезла во мраке.
Письмо написать. То есть Саше. Как-то так. Письма ведь, кажется, пишут. Или Альку спросить? Не, Альку нельзя, она смеяться будет и тут же придумает мне наименований, и в пьесу вставит, я Альку знаю…
–Гош, ты где?– позвала Саша.– Застрял?
Я намотал поводок на руку и тоже вступил во тьму, с трудом нашаривая ногой очередную ступень.
Не, письмо глупо. То есть, очень глупо. Вот стану я его писать, и лицо у меня сделается глупое, с обязательным несчастным выражением, и я не смогу даже с одним словом справиться, ну и вообще глупо все.
Если честно, никогда не ходил по таким крутым и узкими ступенькам. Это была почти вертикальная лестница, и ступеньки на ней были шириной в ладонь, приходилось здорово выворачивать ноги, чтобы не падать.
Я думал, что у собаки возникнут трудности со спуском, но Герда в очередной раз продемонстрировала сообразительность и спустилась каким-то чрезвычайно ловким сороконожьим способом, так что я от нее даже отстал.
Подвал оказался широким, даже просторным, с узкими, почти под потолком, казематными окошками.
На высоком подоконнике были разложены черепа. Гладкие, полированные, клыкастые. Разных размеров, от совсем небольшого до просто огромного, такой, наверное, мог принадлежать собаке Баскервилей. С потолка свисали всевозможные собачьи принадлежности, гирлянды намордников, связки поводков, ошейники различных конструкций, вдоль стен валялись жеваные мячи, изгрызенные поленья, пластмассовые каски, резиновые утки, одним словом, весь подвал был заполнен кинологическим оборудованием. По стенам пестрели плакаты о прогрессивных методах дрессировки и особенностях внутреннего собачьего устройства, фотографии членов клуба с их увешанными медалями питомцами, грамоты в рамочках и кубки на полках. В потолок были ввинчены тяжелые чугунные крюки. Потолок, кстати, был низкий, я едва не задевал за него макушкой. Подвал, он и есть подвал.