Щенок пытался вырваться, но Герда аккуратно прихватывала его за шкирку и ставила перед собой. И снова лизала, в нос, в морду, в спину. Щенок визжал. Ему было страшно.
И вдруг Герда отскочила в сторону и посмотрела на нас.
Тогда я впервые услышал ее голос. Низкий, страшный, отчаянный, человеческий.
Алька, закатив глаза под лоб, в обмороке оседала на траву.
Глава 19Терминальная стадия
–Тебе выбирать,– сказал отец.
–И что я должен выбрать?
–Что-нибудь.
Отец вытянул ноги. Он достал из кармана плитку горького шоколада с мятой, стал есть. И мне предложил. Горький и мятный, можно целый килограмм съесть, правда, потом два дня спать не будешь. Но пару квадратиков можно. Даже сейчас. Это он от матери научился, ну, шоколад. А раньше курил.
Пару квадратиков можно.
–Просроченный, что ли?– спросил я.
–Почему?– удивился отец.
–Вкуса-то нет.
Герда требовательно проскулила. Отец отломил кусочек и кинул ей, она поймала на лету, проглотила, даже не чавкнув. Шоколад вызывает у собак диабет.
–Не переживай,– успокоил отец.– Собаки не знают, что такое будущее, в этом одно из немногих преимуществ собачьей жизни. А тот, кто не знает, что такое будущее, не знает, что такое смерть.
Утешение. То есть я должен утешиться.
–Это еще хуже,– сказал я.
Отец пожал плечами.
–Это убийство.
Отец промолчал. Он не особенно хотел меня утешать. После того, что произошло. После Золотого Берега. После Сашки с ее интернет-обращением. Кажется, у него теперь будут неприятности на работе. А мать выгнали из «Материнского Рубежа». Кажется, мэр подает в отставку из-за скандала с липовым коровьим бешенством. Хороший у меня выдался год. Коровье бешенство.
–Есть какие-нибудь варианты?– спросил я.
–Конечно, есть. Варианты всегда есть. Несколько. Тебе изложить?
–Изложи.
Отец снова захрустел шоколадом. Нервничает; он, когда нервничает, всегда шоколад ест. А раньше курил. Мать его научила.
–Пристроить в приют, как предлагала мама, бред полный, конечно,– сказал отец.– Какая жизнь в приюте? Сиди в клетке, вот и вся жизнь, зачем такое нужно? А потом, в приюте только три месяца держат, если собаку за это время не забирают… То сам понимаешь. В принципе, ее заберут. Но…
Отец поглядел на Герду.
–Но ведь это все равно что подарить людям часовую бомбу. Бомба обязательно взорвется. Мы-то это знаем.
Это точно.
–Отправить на дачу? Можно. Но это тоже… домашняя собака в будке, в холоде… Никуда не годится. Это тоже довольно подлый вариант, ты не находишь?
Отец откусил от плитки.
–Клубам она интереса не представляет,– продолжал отец.– Собака здоровая, но стерильная, значит, потомства от нее ждать не стоит. К тому же трехлетка. А потом, бойцовские породы, возможно, вскоре вообще запретят. Так что тут тоже перспектив немного.
Немного. Да.
–Можно, конечно, в тюрьму,– сказал отец.– В СИЗО, то есть. Там все время собаки нужны на периметр. Но в тюрьме они больше двух лет не заживаются, условия там не курортные. К тому же… К тому же их там здорово ломают. Для нужд системы.
–Тюрьма нам не подходит,– сказал я.
–Я тоже так думаю,– согласился отец.– А потом… Наша Герда и так уже… Побывала в хороших руках. Мне кажется, не следует умножать подлость без надобности, ее и так через край. Так что… вариант, собственно, один. Понимаешь меня?
Пальцы немели, то есть я чувствовал, как на кончике каждого образовалось мертвое пятно, точно я целый день играл на гитаре, в кровь не сыграл, но чувствительность всякую потеряли совсем.
–Можно отправиться куда-нибудь километров за пятьдесят, заехать в лес и выпустить. А самим домой. Это…
–Нет,– сразу сказал я.
–Молодец,– согласился отец.– Понимаешь, что это не выход. То есть, это… Это ведь предательство. И вообще… пора бы уже учиться отвечать, а не в кусты… Короче, вариант только один.
–Наверное…
–А ну-ка, перестань!– потребовал отец.– Перестань, я тебе говорю! Привыкай, вообще… Жизнь – это всегда потери. Всегда. Не бывает так, чтобы все гладко от начала до конца.
Он сказал это, но почему-то это не прозвучало ни пафосно, ни глупо. Жизнь – это потери, так оно и есть. Теряешь, теряешь, теряешь, друзей, надежду, веру. А не хочется.
–Решай быстро,– попросил отец.– В таких вопросах лучше не тянуть. Поедем сейчас, а то передумаешь. И только все усугубишь. У тебя и так положение незавидное. После этой премьеры в Интернете…
Отец помотал головой.
–Не знаю, как с тобой мама будет разговаривать.
–Куда поедем-то?– спросил я.
Отец достал из кармана визитку, сунул мне. Ветеринарная клиника «Холодный нос», весь спектр услуг, стерилизация, дератизация, иммобилизация. Выезд на дом. Эвтаназия.
–Звонить, что ли?– спросил я.
–Сам.– Отец достал трубку и принялся звонить в «Холодный нос».
«Холодный нос», «Счастливый пес», «Барсик и Мурзик», «Кот в сапогах».
А я отошел в сторону, не хотелось слушать, и Герда, конечно, отошла со мной, сунула нос в траву и принялась что-то жевать.
Я думал.
То есть я совсем не мог уже думать. И чувствовать не мог, просто… Просто стоял, просто шел, приближая то, что должно было случиться. Пытался понять, как…
Герда жевала траву, затем села возле решетки парка, просунула морду в чугунное литье, смотрит.
Герда смотрит.
Я сел рядом на решетку.
Алька верит в инопланетян. И я верю. Только они почему-то ни разу со мной не случались. Вот сейчас бы как раз, самое время. Но ничего. Никто не прилетает, только пыль да пух тополиный комьями катится. Отец расхаживает вдоль дороги, что-то говорит в трубку, ноги у меня как не родные, пальцы чужие, решетка шершавая и холодная, а я ее совсем не чувствую, Герда смотрит.
Сбежала бы, что ли…
Вот взяла бы, испугалась и сбежала.
Но она не сбежала. Надежда – неверная сестра, чудес не бывает, земля круглая, хотя раньше лежала на черепахе.
–Понедельник, не работает никто,– сказал отец.– Только муниципальная ветклиника. Едем туда.
–Едем.
Поехали. Я не очень понимал куда – за окнами мелькали пригородные пейзажи, заборы, заправки, шиномонтажи. Отец тоже не очень понимал, куда нам надо ехать, то и дело сверялся с навигатором. Я молчал, смотрел перед собой, в спинку сиденья. Герда ловила слепня, залетевшего в окно. Слепень летал по салону, Герда щелкала зубами, а когда слепень садился, пыталась прибить его лапой. Кончилось тем, что слепень каким-то чудом заполз под плафон салонного светильника и оказался вне Гердиной досягаемости. Герда пришла в азарт и стала пытаться достать слепня языком, обивка вокруг светильника немедленно встопорщилась ворсом и пошла грязными разводами, отец оглянулся, увидел подобное безобразие и промолчал.
Я стал смотреть в окно. Ехали полчаса. Слепень жужжал, ни достать, ни убить его было никак, отец включил лампу, но она оказалась светодиодной, и слепень остался жив и продолжал жужжать, завывать и рваться на свободу.
Остановились на самой городской окраине, там, где не было уже даже шиномонтажей, а только склады стройматериалов да пункты приема цветчермета, автостоянки с подержанными автомобилями и пустыри. Здание ветеринарной лечебницы походило на казармы, двухэтажное, приземистое, выкрашенное в хаки, с плоской крышей, на которой возвышались ржавые фермы непонятного предназначения. Отец остановил машину почти у входа.
–Ты как?– спросил он.
–Нормально,– ответил я.
–Хорошо.
Отец полез в бумажник, достал деньги.
–Зачем?– тупо не понял я.
–Бесплатно тут обслуживают только пенсионеров. Бери, пригодится.
Я взял деньги, почему-то они показались мне горячими, не знаю…
–Подождать?– спросил отец.
–Не,– ответил я.– Наверное, это долго…
–Вряд ли.
–Не надо ждать.
Я вылез из машины. Герда выпрыгнула из машины. Захлопнулись дверцы. Отец уехал. А раньше он курил. На целом свете остались только мы, я и Герда, только мы. Она сразу принялась нюхать воздух, но не обеспокоенно, а как-то равнодушно, дежурно.
Ветклиника. Муниципальная.
Приемная находилась в конце длинного коридора, полутемного, заставленного старой мебелью.
Очередь. Конечно же, здесь была очередь, человек восемь, кто с кем, кто с попугайчиком, кто с кроликом, бабушка с козой, истеричный ротвейлер; едва Герда вступила в приемную, ротвейлер взбесился и принялся кидаться, захлебываясь лаем, брызжа яростной слюной. Его хозяйка схватилась за батарею, а ротвейлер почти вывернул ей руку, и тянул, тянул, как безмозглый могучий буксир. Остальные животные тоже заволновались, а Герда села на пол и стала чесаться.
Ротвейлер буйствовал минуты две, затем выключился и улегся у ног своей хозяйки, тяжело дыша, повизгивая и вздрагивая.
Время тянулось. В смотровом кабинете орала кошка, и чтобы разбить сочетание тишины и боли, посетители стали разговаривать, и я узнал, что у кролика бессонница, причем в хронической форме. Что коза вдруг перестала доиться. Что ротвейлер, как это водится, глуп и сожрал хозяйкины чулки, и теперь они у него каждый день выходят по три сантиметра и хозяйка вынуждена отстригать их по частям, а дернуть нельзя, поскольку если дернуть разом, то вместе с чулками вывернется кишечник. И от сожранных чулок ротвейлер страдает, поэтому характер у него стал скверный. Что лекарства нынче дороги, что корма тоже дороги, и вообще все дорого, а у вас что, молодой человек, болит?
Так они меня спросили.
А я ответил, что у нас не болит ничего, мы здоровы.
И они поняли, только мальчик, который пришел с бабушкой и кроликом, спросил, зачем тогда мы пришли?
А я промолчал.
После этого болтать всем расхотелось. Да и кошка замолчала, и очередь продвигалась, все входили в дверь смотрового кабинета и больше не выходили. Потому что выход там был предусмотрен отдельный, чтобы не смущать остальных пациентов.
За нами никто очередь так и не занял, мы остались с Гердой вдвоем.