и той ночью ему было совсем не до плотских утех.
Пять столов пустовали, если не считать возвышавшихся на них гор грязной посуды и зловонно пахнущих тряпок. Похоже, дела в заведении шли настолько плохо, что худощавый корчмарь, уделивший новому посетителю ровно столько же внимания, сколько ползающим по стойке тараканам, не считал необходимым убираться каждый день. В другие времена полковник развернулся бы и ушел, а выйдя на свежий воздух, незамедлительно приказал бы солдатам поджечь рассадник заразы. Однако сейчас он путешествовал без мундира с позолоченными эполетами и без отряда сопровождения. Теперь новая жизнь, к которой еще надо было привыкать и привыкать, предоставляла ему намного меньше возможностей и ставила совершенно иные задачи. Путник должен был дождаться утра, а дремать гораздо приятней в избе, чем под открытым небом, тем более, когда холодает и начинает накрапывать противный, мелкий дождь. Кроме того, в трактире он мог получить информацию, попытаться узнать, что творится если уж не в самой столице, то хотя бы перед ее воротами.
Трактирщик разговаривать с ним вряд ли бы стал, как, впрочем, и пара господ за угловым столом, сидевших лицом к стене и всем видом своим демонстрировавших, что они попали сюда случайно, крайне не хотят, чтобы их беспокоили, и попотчуют сапогом любого, кто осмелится потревожить их покой. Девиц волновали лишь деньги, и им было совершенно без разницы, за что их брать: за дело или за слово, за сомнительной нежности ласки или за простую беседу о пустяках. Единственным человеком, с которым, возможно, удалось бы завести разговор, был небогатый купец средних лет, упорно ворочавший ложкой в миске с похлебкой в тщетной надежде найти среди капустных листьев, кусков репы и отрубей хоть какой-то, хоть жилистый-прежилистый кусочек мяса.
Со звоном высыпав на липкую стойку последние остатки меди, Штелер получил в руки большую кружку с пенной жидкостью и, еще раз мельком взглянув на сонных развратниц, пошел набиваться в компаньоны к угрюмому купцу.
– Приятного вечерка, – поприветствовал моррон торговца и в знак того, что хотел бы присесть, аккуратно поставил на стол полную до краев кружку.
– Скинь на пол, – не отрывая глаз от содержимого миски, произнес купец и слегка кивнул головой в сторону лежавшей на скамье котомки.
Разговор не заладился, купец явно не хотел говорить и был полностью погружен в свои думы. Его нужно было как-то растормошить, но Штелер почувствовал, что если начнет задавать простые вопросы, например: «Откуда путь держишь и куда?», то или нарвется на грубость, или получит ответ, но затем еле тлеющий огонек беседы сразу затухнет. К тому же торговый люд не особо любит попрошаек-бродяг, на одного из которых бывший комендант Гердосского гарнизона был очень даже похож. Стоило лишь немного проявить интерес к персоне собеседника, и его тут же сочли бы приставалой-вымогателем, которого и кулаком в ухо попотчевать не грех.
«Обожду немного, осмотрюсь пока, торопиться-то некуда… Похоже, купчина здесь тоже застрял до утра», – решил моррон и наконец-то отважился сделать первый глоток из липнущей к ладони кружки.
Наблюдать за другими, несомненно, интересное времяпрепровождение, главное, чтобы объект созерцания попался б достойный. К сожалению, такие лица в зале отсутствовали. Похожие, как братья-близнецы, жизненные пути четырех дамочек легко читались на их безразличных, сонливых лицах, да и судьба у них была на всех одна… горькая и безрадостная. На лице корчмаря виднелись явные следы тайного пристрастия к бутылочке, отсутствия семьи и наличие принципиальных разногласий с законом. Единственное, что Штелер так и не смог определить, был ли хозяин заведения опустившимся горожанином, вынужденным из-за дурной славы покинуть Денборг, или, наоборот, доросшим до корчмаря придорожного вертепа крестьянином? По большому счету, это не имело значения, и в том, и в другом случае худощавый мужчина обрел свое место в жизни, здесь он и умрет: или от ножа пьяного бузотера, или из-за отказа многострадальной печени. А вот касательно соседа-купца моррон как раз и не мог сказать ничего определенного, отчасти потому, что опасался слишком пристально поглядывать в его сторону. Опытный зверь на охоте никогда не смотрит прямо на жертву, хоть и держит ее постоянно в поле зрения.
Поскольку выбора особого не было, Штелер сконцентрировал внимание на господах, сидевших возле стены и демонстрировавших присутствующим свои спины. Парочка оказалась благодатным объектом наблюдения. Полковника поразило, насколько эти двое походят друг на друга, но в то же время – насколько они разные и просто не должны были бы находиться так за одним столом. Оба ужинали, но с неохотой, их больше увлекала беседа, нежели еда и выпивка. За четверть часа ни тот, ни другой ни разу не повернули голов, даже корчмаря подзывали, не оборачиваясь. Их кожа была одинаково бледной, а волосы, хоть и различались по цвету, были примерно одной и той же длины и перехвачены тесемками в доходившие до середины спины косы. Судя по виду сапог, дворяне пришли сюда пешком, что само по себе весьма несвойственно особам благородного происхождения, однако изюминка крылась не в этом, а в том, что шли они разными дорогами. На сапогах одного было больше пыли, чем комьев мокрой земли, значит, он пришел сюда из Денборга, а второй дворянин явно протопал тот же долгий путь, что и Штелер, и месил ту же самую грязь. Означать это могло лишь одно – в невзрачном придорожном трактире, вдали от городских стен, зорких глаз соглядатаев и чужих ушей, проходит встреча. Встреча настолько важная, что господин слева, высокий, темноволосый, статный аристократ в дорогом дорожном костюме, даже решился обречь себя на неудобства пешей прогулки в ненастную погоду, отвратительные запахи, витавшие внутри корчмы, и омерзительную по вкусу еду.
Пожалев, что не может расслышать слов протекавшей как минимум уже с полчаса беседы, Штелер переключился на осмотр второго мужчины, куда более интересного с точки зрения наблюдения. Скорее среднего роста, нежели высокий, дворянин в плечах был почти в два раза шире своего собеседника. В нем чувствовалось не изящество вельможи, а грубая мужская сила бывалого солдата. Меча при нем не было, но зато из-за широкого, кожаного пояса, зачем-то обшитого сверху стальными пластинками, торчали рукояти двух кинжалов. Простая, местами штопанная кожаная безрукавка плотно облегала богатырскую спину. Рукава серой, а первоначально белой рубахи были высоко закатаны. Вокруг правой руки от самого запястья до локтя была намотана стальная цепь с мелкими звеньями. Полковник тщетно пытался понять, зачем же нужно это «украшение», но, так и не найдя достойного объяснения, решил закончить свои наблюдения и наконец-то перейти к расспросу тем временем задремавшего, положив голову на стол, купца. Благо, что пока он осматривал присутствующих, в голове созрел план, даже несколько планов беседы.
– Ничего себе шалуньи, рожи помяты да кислее капустной закваски! – проворчал Штелер и, смачно сплюнув на дно опустевшей пивной кружки, отставил ее на край стола. – Дивлюсь токмо, на каких-таких ишаках они ездят?! Неужто болваны находятся, кто залезает им «под седло»?! Дурак трактирщик, я б давно их взашей со двора прогнал. Прибылей, поди, никаких, токмо видом да душком своим аппетит портят…
– И похуже видали… – проворчал медленно поднявший голову купец и с выражением: «Ну, чо ты ко мне прицепился?!» посмотрел на соседа исподлобья. – Ты б на свою харю глянул! На вон зеркало, ужаснись!
Только шевариец, только презренный шевариец мог поставить ударение в слове «зеркало» на предпоследний слог. Отчасти поэтому герканцы их и не любили! Разве достоин уважения народ, который не может придумать собственный язык, а вместо этой лопочет на жуткой смеси трех-четырех соседних языков, ужасно коверкая при этом чужие слова. «Зеркало» с ударением на «а», «мотыщица» вместо «мотыга», да мало ль других примеров, когда шеварийцы издевались над герканскими словами, выдавая их за свои!
Штелера удивляло, как шеварийский купец осмелился заявиться в герканскую колонию? Какие у него тут могли быть дела, с его-то режущим слух говором? Однако выражать свое недовольство неправильным ударением моррон не собирался, сейчас было совсем не до того. Он взял из рук купца появившееся из котомки небольшое зеркальце и с нескрываемым ужасом взглянул на свое отражение.
Осунувшееся, вытянутое лицо, покрытое складками отвисшей кожи; щетина, ничуть не хуже, чем у взрослого кабана; огромные коричневые пятна под глазами, из которых ушла радость жизни и в которых, кроме усталости, появилось и нечто другое, что точно, Штелер сказать не мог. Он заметно похудел, стал походить на не кормленного дней десять толстяка, уничтожившего запасы жиров так быстро, что кожа лица не успела подтянуться. Одним словом, зрелище ужасное, но в том были и свои плюсы. Если бы даже он и встретил в Денборге знакомых, то они бы вряд ли его узнали.
– Ну чо, краше девок? Чо скажешь теперча, кто кому за скачки доплачивать должон? – злорадно хихикнул торговец, отомстив на свой лад нахалу, осмелившемуся прервать его чуткий сон.
Штелер мог бы достойно ответить, но ссориться с соседом не входило в его планы. Положив зеркало на стол, моррон огладил щеки и, широко зевнув, заявил:
– Ничего, в дороге поистрепался, не скрою, но вот домой утром вернусь, и тут же в бадью с благовониями залезу. К полудню меня уж не узнать будет…
Как и ожидалось, уловка сработала, в глазах шеварийца появился интерес. Теперь ловкачу оставалось лишь развить успех, но при этом не перегнуть палку, или, говоря языком торгового сословия, не потерять аванс доверия.
– Я ж, как и ты, торгую. Да вот дернуло меня, дурака, без охраны достойной отправиться. Нанял кого попроще да подешевше, а они, мерзавцы, как токмо лиходеев лесных увидали, тут же врассыпную… Обобрали разбойнички до нитки, ладно, хоть жизнь оставили да сапоги не сняли… Ну ничего, впредь мне, дураку, наука, а барыш… барыш еще наторгую.
Видимо, Штелер все же переборщил, шевариец смотрел с недоверием и молчал, а ведь должен был подхватить, ох, насколько актуальную для всех разъезжих купцов тему.