Ему приходилось терпеть такое граничащее с наглостью поведение, потому как если он хотел использовать штурмовиков, — а он безусловно в них нуждался, — ему следовало держать при себе Карла Эрнста, который был близким другом — в разном смысле — Эрнста Рема, предводителя штурмовиков. Но когда тот предложил ему взять в качестве слуги одного из своих телохранителей, Геринг, представив одного из этих бандюг-извращенцев в своем доме, в своей гардеробной, в своей спальне, не выдержал и резко оборвал «коричневого» полицай-президента. Сразу после этого он сообщил баронессе Гольдорф, что принимает ее предложение.
Баронесса поместила небольшое объявление в «Кройццайтунг», наиболее популярную среди бывших военнослужащих газету, и из явившихся претендентов выбрала бывшего военного моряка по имени Роберт Кропп как наиболее подходящего и отправила его на Кайзердамм показаться Герингу. Ему пришлось прождать несколько часов, но когда он наконец предстал перед Герингом, то увидел, что его рекомендательные письма и послужной список лежат у того на столе.
— Похоже, ты добросовестный человек, — сказал Геринг. — Какое жалованье ты просишь?
Кропп, который служил у нескольких преуспевающих рурских промышленников, запросил, в соответствии с существующими расценками, сто сорок марок в месяц.
— Я дам тебе восемьдесят для начала, и если буду тобой доволен, прибавлю, — сказал Геринг. — Если нет — выброшу!
Через три месяца он удвоил Кроппу жалованье и объявил, что в случае своего недовольства может его уменьшить. Так заложились отношения между этим слугой и его хозяином, которым суждено было продлиться почти до самой смерти Геринга.
Вечером 27 февраля 1933 года Роберт Кропп заваривал себе мятный чай на кухне квартиры на Кайзердамм, когда зазвонил телефон. На проводе был Пауль Адерман, ночной вахтер рейхстага, который в сильном возбуждении прокричал:
— Вы должны срочно сообщить министру! Рейхстаг в огне!
Тем вечером Геринг работал в своем кабинете в министерстве внутренних дел на Унтер-ден-Линден, туда и позвонил Кропп. Геринг только что узнал эту новость от полиции и уже собирался уходить из кабинета. Он выглядел крайне удивленным и ни словом не обмолвился о диверсии. Кропп тоже предположил, что пожар возник случайно.
Но потом он начал размышлять. Кропп хорошо ориентировался в председательском дворце, потому что бывал там почти всегда, когда требовалось присутствие Геринга. Он знал, что там существовал тоннель, соединяющий дворец с рейхстагом, потому что сам часто пользовался им, чтобы передать записки от своего хозяина сотрудникам в его кабинете в рейхстаге. При этом он, разделяя неприязнь своего хозяина к Карлу Эрнсту, обратил внимание, что тот в последние дни стал часто появляться в председательском дворце без видимых причин, обычно в сопровождении пары своих наиболее отталкивающего вида приближенных.
Но все это Кропп связал позднее. А пока он предупредил Силли, чтобы та не отходила от телефона, и, надев плащ, вышел из дома и поспешил к рейхстагу, из-под купола которого, как он видел, приближаясь, уже выбивались языки пламени. Служебный автомобиль Геринга был уже здесь, а сам он прошел в здание. Кропп последовал за ним. Он сразу сообразил, куда устремился его хозяин, и направился к коридору, в котором был расположен кабинет председателя. Он подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Геринг отшатнулся от полыхнувшего пламени и поваливших клубов дыма. Увидев Кроппа, он закричал:
— Мы должны спасти мои гобелены!
Но было уже слишком поздно. Его кабинет превратился в головешки вместе с мебелью, картинами и гобеленами. Тем временем зал заседаний тоже сгорел, и пожарные бригады отчаянно пытались взять огонь под контроль. Но все, что им в результате удалось спасти от рейхстага, были только его наружные стены.
Когда Геринг наконец вышел в передний двор, то увидел, что приехал Гитлер. Он двинулся ему навстречу, перешагивая через переплетающиеся пожарные рукава, и изумился, увидев на лице фюрера выражение торжества, почти удовольствия.
— Это знак свыше! — воскликнул Гитлер среди треска пожарища.
Лицо Геринга было черным, и по нему текли слезы не то из-за дыма, не то из-за утраты его любимых гобеленов. Кропп не мог сказать точно.
За прошедшие десятилетия о поджоге рейхстага написаны сотни книг и различных исследований. Наверное, наиболее полное изучение всех доступных материалов по этому делу было проведено в мюнхенском Институте современной истории, однако годы сосредоточенного исследования всех документов и анализа свидетельств не дали возможности однозначно установить виновность кого-то еще, кроме того человека, который в итоге был за это казнен, — Маринуса ван дер Люббе, пироманьяка, застигнутого на месте преступления.
Когда еще бушевал огонь, в зале южного крыла здания полиция обнаружила и арестовала человека. Его взяли практически со спичками в руках, он был голым по пояс из-за жара, а его верхняя одежда (обгоревшие останки которой были найдены) осталась в зале заседаний. Этот человек, двадцатичетырехлетний голландец по имени ван дер Люббе, с готовностью подтвердил, что это он зажег огонь. Проверка его личности показала, что он принадлежал к одной из коммунистических организаций, причем скорее троцкистского, чем сталинистского толка; что он был чрезмерно склонен к самовыпячиванию и однажды пытался переплыть Ла-Манш безо всякой предварительной подготовки; что он состоял на психиатрическом учете и имел пироманиакальные наклонности и что был склонен приписывать себе совершение преступлений, налетов, диверсий, даже когда не имел к ним никакого отношения.
Однако то, что ван дер Люббе сказал правду, сознавшись в поджоге рейхстага, сомнений не вызывает. Единственный вопрос: устроил ли он весь пожар сам?
В наши дни, пожалуй, не так трудно поверить, что одиночка может совершить преступление огромного политического масштаба. Мы почти свыклись с тем фактом, что Джона Кеннеди скорее всего застрелил одиночка, не вызывает сомнений, что Роберта Кеннеди также убил одиночка, как и Мартина Лютера Кинга. Должно быть, у них были единомышленники, но свои кровавые акции они осуществляли сами.
Но в политической атмосфере Берлина 1933 года практически каждый сразу посчитал, что за пожаром стоит целый заговор, и весь вопрос был лишь в том, какая сторона его устроила — коммунисты или нацисты?
Коль скоро политически было очень выгодно свалить вину на коммунистов, национал-социалисты не стали дожидаться для этого официального расследования. Спустя несколько мгновений после своего комментария насчет «знака свыше» Гитлер назвал виновными коммунистов и отдал Герингу распоряжение начать их аресты. У Геринга уже имелись списки.
— Списки были уже составлены, и для это не требовалось никакого пожара, — говорил он впоследствии. — Они были бы арестованы в любом случае. У меня и так имелись достаточно веские причины, чтобы взяться за коммунистов, например убийства, которые они совершили, и тому подобное.
При этом ни он, ни Гитлер не могли допустить того факта, что ван дер Люббе действовал один, а раз Геринг клялся, что ему ничего не известно о причастности к поджогу нацистов и сам он видел, что Гитлер тоже находится в явном неведении, почему было не обвинить в этом красных?
С другой стороны, большинство противников нацистов немедленно решили, что рейхстаг подожгли гитлеровцы, с тем чтобы обвинить потом коммунистов и начать против них репрессии. Еще 20 февраля 1933 года, за четыре дня до рейда на штаб коммунистов, другими словами, за четыре дня до появления «документальных доказательств» революционного заговора красных, граф Гарри Кесслер написал в своем дневнике:
«Виланд Герцфельде попросил меня встретиться по вопросу крайней важности. Он получил абсолютно достоверные сведения, сказал он, что нацисты планируют сымитировать покушение на жизнь Гитлера, которое явится сигналом для начала всеобщей резни. Информация открылась благодаря утечке из дортмундских СА и подслушанному телефонному разговору между Гитлером и Ремом».
А 27 февраля, в день пожара, он записал: «Исторический день первостепенной важности. Планируемое покушение состоялось, хотя не на Гитлера, а на здание рейхстага… Вслед за этим Геринг немедленно объявил, что в этом преступлении виновна коммунистическая партия».
Кесслер был не единственным, кто в Германии, так же как и за рубежом, высказал подозрение, что Геринг был вдохновителем поджога. Иностранные корреспонденты скоро стали указывать, что Геринг обитал во дворце председателя рейхстага, соединенного с последним тоннелем, и приводили воображаемые описания того, как он руководил переходом по нему заговорщиков с зажигательными средствами в здание рейхстага, после чего поджигатели тем же путем ушли, оставив ван дер Люббе буквально с факелом в руке.
Геринг реагировал на эти обвинения по-разному: то возмущался, то смеялся.
— Я знал, что люди начнут говорить такое, — сказал он, когда до него дошли публикуемые в зарубежных газетах версии. — Наверное, они представляют, что я стоял, одетый в красную тогу, с кифарой в руках и играл, глядя, как горит рейхстаг.
Но в другой раз, находясь в ином настроении, он взорвался:
— Если меня обвиняют в том, что я развел в рейхстаге костер, с тем чтобы заполучить коммунистов в свои руки, то могу сказать — эта идея нелепая и смешная. Для возбуждения дел против коммунистов мне не требовалось никакого особого происшествия.
Могу вам честно сказать, — добавил он, — сожжение рейхстага создало для нас большие неудобства, для фюрера и для меня как председателя. Если бы мы хотели устроить поджог и обвинить коммунистов, то имеется много других зданий, не таких нужных, например Берлинский замок. Посмотрите, что происходит теперь. Для проведения заседаний рейхстага я вынужден использовать Дом оперы Кролля. Зная мое отношение к Государственному драматическому театру, который находится в моем ведомстве, вы можете понять, как это для меня трудно, потому что «Кролль» — од