Такая неистовая активность, частые поездки за границу, постоянные консультации с Гитлером, где бы он ни был — в Берлине, Мюнхене или Оберзальцберге, — возбуждала в нем жуткий аппетит, который Геринг был не в состоянии обуздать. Он постоянно перекусывал. Он выходил из своего дома, который построил в Берхтесгадене выше дома Гитлера, спускался к нему и угрюмо садился за трапезу из „ужасной еды“, как он ее называл, которую фюрер устраивал каждый день для своих приближенных. Гитлер питался салатами и морковным соком, а Геринг все это просто не переваривал. После трапезы он присоединялся к Гитлеру, отправляющемуся во главе процессии бродить по горам, чтобы обсуждать с ним вопросы высшей политики: как отговорить Муссолини от нападения на Австрию, как запугать французов и вызвать расположение британцев, как склонить поляков отдать коридор между Пруссией и Восточной Пруссией без объявления войны и т. п.
После прогулки он возвращался домой под урчание и рокот своего огромного желудка, вечно подающего признаки голода, и проглатывал немалых размеров „холостяцкую яичницу“ или тосты с паштетом из гусиной печенки, а иногда Эмма сама жарила для него его любимые блины, которые он ел с икрой, и готовила взбитые сливки. Все это запивалось шампанским либо хорошим кларетом или мозельским.
Когда он чувствовал, что стал уже настолько толстым, что готов треснуть, то мчался в Каринхалле и там скрывался в сауне, которую устроил в подвальном этаже, и вытапливал лишние килограммы, растирался и „отбивался“ своим массажистом и, подначиваемый Эммой или Робертом Кроппом, устраивал скоростные заплывы.
Лишние килограммы сходили до следующего стресса и следующего цикла застольных „перегрузок“.
Во время одной из таких разгрузок в 1937 году, когда он, как следует пропотевший, находился в сауне, ему позвонил Гитлер, который хотел услышать его совет относительно стратегии, которую следовало принять в отношении Австрии. Их разговор продолжался почти два часа, на протяжении которых Геринг сидел в углу гимнастического зала на сквозняке, только обмотанный полотенцем. Он всегда запрещал подходить к себе, когда разговаривал с Гитлером, поэтому никто не заметил, что ему холодно. К концу разговора его бил озноб, а ночью начался жар».
На следующий день, когда Геринг приехал в Берлин, жар спал, но вместо этого у него сильно разболелись зубы и вся челюсть. В связи с этим обстоятельством был немедленно вызван профессор Бляшке.
Гуго Бляшке был довольно занятным персонажем. Он обучался на дантиста в Соединенных Штатах, а в Берлине начал практиковать в 20-х годах. С Герингом его познакомил князь Виктор цу Вид в 1930 году, когда у него возникла потребность в наведении мостов — во рту, и через него он постепенно стал зубным врачом Гитлера, Евы Браун, Гиммлера, Риббентропа, Роберта Лея, руководителя «Германского трудового фронта», и Мартина Бормана.
Бляшке смотрел на людей «сквозь зубы», и когда он, например, видел Гиммлера, он думал про себя: «Хорошие зубы», а в случае с Герингом: «Плохие зубы, трудные челюсти». В целом он не испытывал особого восторга в профессиональном плане ни перед одним из своих национал-социалистических пациентов, за исключением Евы Браун («Очень крепкие зубы, она умрет с ними, к тому же очаровательная особа») и Эммы Геринг («Слабоваты моляры, но честная, прямолинейная и привлекательная особа»).
Г.Геринг в кабине самолета.Западный фронт, 1917 год.
Белый «фоккер» Г. Геринга.
Г. Геринг — командующий эскадрой Рихтгофена
Карин фон Кантцов незадолго до встречи с Г. Герингом
Вторая жена Г. Геринга Эмма с дочерью Эддой
Г. Геринг и А. Гитлер в 1937 г.
Геринг позирует для скульптуры в Карин-халле. 1933 г.
Английский премьер-министр Н. Чемберлен обменивается рукопожатием с Б. Муссолини. Крайний слева — Г. Геринг. 1938 г.
Г. Геринг и А. Шпеер.
М. Борман, Г. Геринг, А. Гитлер и Г. Гиммлер 20 июля 1944 г., в день покушения на фюрера.
А. Гитлер, Г. Геринг и И. фон Риббентроп на партийном съезде в Нюрнберге.
Г. Геринг беседует с защитником на Нюрнбергском процессе.
Нюрнбергский процесс.
К тем, кто, садясь в зубоврачебное кресло, проявлял признаки страха, Бляшке утрачивал всякое расположение, глаза же Германа Геринга округлялись в предчувствии ужасного, «и казалось, что он готовится разрушить криком стены еще прежде, чем я до него дотронусь». Рейхсминистр приходил в крайне нервное состояние, начинал лить градом пот, так что Бляшке даже предлагал ему снять рубашку, что он и делал.
Осмотр быстро показал, что боль в зубах и челюсти возникла скорее всего из-за застуженных нервов, чем из-за отдельных незалеченных дырок, и профессор Бляшке решил дать своему пациенту болеутоляющее. Одна немецкая фармацевтическая фирма как раз недавно разработала паракодеиновые пилюли, которые содержали слабую морфиновую производную, и несколько пузырьков этой продукции попали к дантисту. Он дал один пузырек Герингу и сказал, чтобы тот принимал по две таблетки каждые два часа до тех пор, пока боль не прекратится.
Через пять дней Геринг позвонил профессору и сказал, что теперь он чувствует себя прекрасно, но хотел бы знать, где можно достать еще этих пилюль? Бляшке предупредил рейхсминистра, что будет неразумным продолжать принимать паракодеин после того, как необходимость в нем прошла, и не стал распространяться, как к нему попали таблетки.
Но Геринг выяснил это сам. К концу 1937 года он принимал уже по десять таблеток в день. Содержание морфина в них было очень маленьким и его хватало лишь для слабого успокаивающего действия, но человеку, начавшему их принимать, было уже трудно остановиться, особенно если жил буквально на нервах. Скоро Геринг уже сидел на «колесах».
Однако он прекрасно сознавал опасность злоупотребления и был полон решимости никогда больше не становиться жертвой той пагубной привычки, из-за которой он так опустился в Швеции. Для Германа Геринга это было время огромных возможностей для укрепления своего положения в партии и в государственной иерархии вообще, и он ощущал это каждое мгновение дня и ночи. Его самые опасные соперники канули в небытие. Рем был мертв, а его коричневая армия больше не являлась грозной силой. Гиммлер и его эсэсовцы были послушными и верными фюреру. Возглавляя люфтваффе и четырехлетний план, Геринг был вторым после Гитлера самым могущественным человеком в рейхе.
Тем не менее его амбиции еще не были удовлетворены. Существовал еще один пост, который сделал бы его еще более могущественным, может быть, даже хозяином всего рейха — и, безусловно, бесспорным преемником самого фюрера, защищенным от возможных притязаний на это место любых соперников. Как главнокомандующий люфтваффе, он мог запугивать врагов Германии. Но как военный министр, он мог бы контролировать Германию и ее дальнейшую судьбу.
Благодаря постоянным совещаниям с Гитлером в этот период Герингу было хорошо известно, что фюрер не удовлетворен положением дел с вооруженными силами. К 1937 году практически все сферы жизни в Германии были уже «национал-социализированы». Но верховное командование вермахта находилось в крепких руках фельдмаршала Вернера фон Бломберга, который к тому же был и военным министром, и главнокомандующего сухопутными силами генерал-полковника барона фон Фрича. Ни тот ни другой не были нацистами, и оба поддерживали линию сохранения армии вне политики, а большая часть офицерского корпуса держалась подальше от партии.
Такая ситуация была чревата опасными последствиями, и это понимали и Гитлер, и Геринг. Если бы, к примеру, фюрер в 1934-м решил не убирать Рема и его штурмовиков, а поддержать их в их радикальных устремлениях, он бы не сомневался, что фон Бломберг и германская армия немедленно выступят против него. Одно из самых сильных желаний Рема заключалось в том, чтобы присоединить штурмовиков к армии и после этого взять в свои руки верховное командование новыми вооруженными силами, и офицерский корпус был полон решимости не допустить этого в случае необходимости.
Рема не стало, но могли возникнуть ситуации, когда нацисты решили бы вести одну политику, а армия встала бы за другую. Что тогда? Тогда Гитлер был бы вынужден пойти на попятную — он не имел возможностей настоять на своем. Такое ненадежное для нацистов положение должно было продолжаться до тех пор, пока армия оставалась аполитичной, а ее командующий — не нацистом. Тогда, по логике нацистов, следовало удалить фон Бломберга. Но его нельзя было уволить в отставку — армия и офицерский корпус этого не позволили бы, а сам он добровольно на это не пошел бы. Так как же им было от него избавиться?
Этой проблемой и был теперь поглощен Геринг. Ее решение сулило большие выгоды и для него лично.
Геринг всегда был горячим и романтичным монархистом, и, хотя его пыл в отношении Гогенцоллернов значительно поостыл в 20-е годы, он остался страстным почитателем британской монархии и здравствующей там королевской династии. В 1937 году он испытал сильное желание отправиться в Лондон в качестве официального представителя Германии на коронации Георга VI. Но член парламента от лейбористской партии Эллен Уилкинсон прознала про возникший план пригласить его и обещала ему проблемы, если он осмелится ступить на британскую землю. Иоахим фон Риббентроп, который теперь был германским послом в Лондоне, прислал стенограмму ее речи в парламенте и газетные комментарии Гитлеру, и тот велел Герингу оставаться дома. Этот случай является хорошим примером того, как праведное общественное негодование может порой сорвать установление полезных дипломатических контактов. Геринг был самым рассудительным среди нацистских лидеров, и в ожидании его приезда были сделаны приготовления для организации его беседы с Уинстоном Черчиллем. Благодаря этой и другим встречам он мог бы составить представление и сообщить Гитлеру о взглядах и настроениях британцев, что в дальнейшем уберегло бы германского фюрера от некоторых существенных просчетов в оценке их отношения к Германии и ее устремлениям. Геринг был ввергнут в уныние отменой визита, и вместо него на церемонии коронации присутствовали малоприятный ему Риббентроп и фельдмаршал фон Бломберг.