«Теперь мы определенно решили очистить Берлин от евреев, — значится в дневнике Геббельса 2 марта 1943 года. — В прошлую субботу они были внезапно согнаны и со всей возможной быстротой отправлены на восток. К несчастью, наши лучшие круги, особенно интеллектуалы, опять оказались не в состоянии понять нашу политику в отношении евреев и в некоторых случаях даже вставали на их защиту. В результате наши планы оказались преждевременно раскрытыми и многим евреям удалось ускользнуть из наших рук. Но мы их все равно поймаем».
Среди тех, кому удалось избежать облавы, была некая Роза Корван, и она принадлежала к числу подруг Эммы Геринг. Она была еврейской актрисой, которая работала с Эммой еще в Штутгарте, потом они вместе выступали в Национальном театре в Веймаре и вместе снимали в этом городе жилье. Их дружба продолжалась и после переезда обеих в Берлин, и после того, как Эмма вышла замуж за Геринга.
«Вероятно из-за ее явного разочарования во мне, — писала Эмма впоследствии, — я постаралась не терять ее из виду и, именно потому что она была еврейкой, быть как можно ближе к ней. После этого наша дружба стала еще крепче. Каждый год в день ее рождения я приглашала ее в наш дворец на Лейпцигерплатц. С согласия Германа я преподносила ей подарки, а позднее, когда она стала испытывать материальные затруднения, давала ей деньги. Когда родилась Эдда, Розетта принесла мне первые пеленки, на которых она вышила маленькую розу. Герман пошутил на этот счет, вспомнив поговорку: „Первые пеленки должны быть от еврея“.
Когда жизнь евреев в Берлине начала становиться все более и более опасной, Эмма пыталась всеми известными ей способами уговорить подругу уехать из Германии. Но та не уезжала. Она не открыла Эмме, что влюблена в еврея и не может расстаться с ним. Тем временем Эмма устроила Розе Корван еженедельное пособие в пятнадцать марок, которые она отправляла почтовым переводом, и корешок квитанции с фамилией „Геринг“ на нем служил ей своеобразной гарантией от недоброго любопытства, а может, и от чего-то худшего.
Но как-то — это было перед самым началом облавы на евреев в Берлине — Роза пришла к Эмме и сообщила ей новость: она вышла замуж за своего друга-еврея и теперь просит ее защиты для них обоих. Эмма позвонила Герингу (который в это время находился в Роминтенской Пустоши), чтобы попросить о помощи его, но была неприятно удивлена и сильно задета, когда он на полуслове повесил трубку. Вскоре после этого он приехал в Берлин и извинился перед ней за прерванный разговор, объяснив, что Роберт Кропп, его слуга, сообщил ему несколько дней назад неприятные новости. Его телефон теперь прослушивало не только гестапо, но и Борман. Более того, Кропп сообщил ему, что шпионом Бормана был его личный телохранитель.
Услышав о новой спасательной „акции“ Эммы, Геринг застонал. Но потом согласился, чтобы Роза продолжала получать еженедельное пособие на свою новую фамилию. Он также предупредил ее об антиеврейской кампании, которая должна вот-вот начаться, и посоветовал предупредить друзей и спрятаться, пока она не закончится.
Благодаря этому предупреждению Роза и ее муж получили отсрочку на несколько месяцев. Но потом муж Розы оказался вовлеченным на улице в ссору с эсэсовцем и был доставлен в гестапо. Там выяснилось, что он еврей, к тому же виновен в ужасном преступлении — он не носит желтой звезды Давида. Роза Корван позвонила Эмме, которая в это время находилась в Каринхалле, и, обливаясь слезами, еще раз попросила ее о спасении. Неутомимая экс-актриса немедленно набрала номер Генриха Гиммлера.
„Как и следовало ожидать, начальник СС ни в малейшей степени не обрадовался моему звонку, — позднее вспоминала она. — „Вы должны понять, фрау Геринг, — сказал он, — что у миллионов немецких женщин свои мужья на фронте и они не знают, что с ними. Как вы можете ожидать, что я стану беспокоиться о судьбе какого-то отдельно взятого еврея?“ Я просила и умоляла его сделать для меня личное одолжение.
Он перезвонил мне через час и сообщил, что этот еврей — опасный и психически ненормальный человек, за которым необходим надзор.
„Мы отправим его в Терезиенштадт, который является одним из наших лучших трудовых лагерей, — сказал он. — Ему там будет очень хорошо“.
Услышав это известие, Роза Корван воскликнула: „Если его отправляют в лагерь, я хочу поехать вместе с ним. Можете вы мне хотя бы это устроить?““
Тем же вечером, когда Геринг вернулся в Каринхалле, Эмма рассказала ему всю историю. Геринг подошел к телефону и стал говорить с Гиммлером.
„После увиливаний и уклончивых ответов Гиммлер согласился отправить в этот лагерь и женщину, — пишет Эмма. — Все будет в порядке, заверил он нас. Он лично проследит, чтобы пара получила комнату и даже чтобы ее там для них прибрали. После его обещания мы оба успокоились“.
Она приготовила для Розы пальто и платье и купила полный комплект нижнего белья. Ее другая подруга-актриса, Дженни, поехала вместе с еврейской парой на вокзал проводить их. Но скоро в крайней тревоге она позвонила Эмме. Поезд, который их повез, поехал не в направлении Терезиенштадта, а совсем в другую сторону.
„Я сообщила об этом Герману, который позвонил Гиммлеру, — пишет Эмма. — Он не смог с ним связаться, но тем же вечером получил уведомление, что Гиммлер позвонил в Терезиенштадт и что Розетта и ее муж туда благополучно прибыли“.
Возможно, это было и правдой. Но правдой также было и то, что Терезиенштадт, поначалу пользовавшийся репутацией гуманного лагеря, к этому времени уже являлся транзитным пунктом на пути в лагеря смерти. Известно было об этом Герингу или нет, Эмма так и не узнала. Если известно, то это являлось еще одним доказательством того, что его влияние в иерархии „третьего рейха“ серьезно ослабло.
В ночь с 24 на 25 июля 1943 года семьсот восемьдесят тяжелых бомбардировщиков союзников пересекли Северное море, прошли над Любеком и с северо-востока обрушились на Гамбург. Этот город был самым важным портом Германии с миллионным населением. Его доки, центральная гавань и центральная часть были разбомблены с высокой и сокрушительной точностью. Англо-американские самолеты шли тесным строем, и в этот раз противодействие им зениток и ночных истребителей оказалось несравненно более слабым.
Дело в том, что в этом рейде англичане впервые применили простое, но эффективное средство „ослепления“ радиолокационной системы противника: полоски станиоля. Сбрасываемые кипами с воздуха, они симулировали на экранах немецких радаров изображения бомбардировщиков, вызывая большую путаницу и делая невозможным точное наведение ночных истребителей и зенитного огня. В ту ночь было сброшено полторы тысячи тонн бомб, причем сразу же оказалась полностью разрушенной водопроводная станция, и пожарные не смогли быстро потушить охвативший целые кварталы огонь. После этого союзники совершили еще пять массированных налетов, сбросив на город в общей сложности более восьми с половиной тысяч тонн бомб, так что к 3 августа весь Гамбург превратился в пылающий ад.
„Казалось, сам Ужас проявлял себя в вое и реве огня, — писал начальник полиции Гамбурга, — в дьявольском грохоте взрывающихся бомб и предсмертных криках людей. Словами невозможно передать весь кошмар, в котором пребывали жители в течение десяти дней и десяти ночей. Следы, которые после этого остались в облике города и на лицах людей, никогда не изгладятся“.
Ни Гитлер, ни Геринг не посетили Гамбург. (Гитлер ни разу не покинул ставку, чтобы увидеть, что делают бомбежки союзников с городами и населением Германии. Геринг же навестил несколько сильно разбомбленных городов.) Но Карл Боденшатц ездил туда посмотреть разрушения и вернулся с потрясающим отчетом.
„В своем кабинете, в ставке фюрера, Геринг несколько раз настоятельно повторил, что следует предпринять что-то радикальное, чтобы такая катастрофа больше никогда не произошла, — написал позднее Адольф Галланд. — Проблемы, возникшие в связи с налетами на Гамбург, были обсуждены в присутствии начальника генерального штаба [военно-воздушных сил генерала Гюнтера] Кортена, преемника Ешоннека [19 августа 1943 года Ешоннек застрелился, по-видимому, придя в полное отчаяние в связи с проблемами люфтваффе], генерального руководителя авиастроения Мильха и многих офицеров военно-воздушных сил“.
Результаты совещания подвел Геринг, ознаменовав принципиальный поворот в германском стратегическом мышлении. Люфтваффе, после своего периода наступления, в котором они достигли выдающихся успехов, сказал он, должны теперь перейти к обороне на Западе. Авианалеты союзников на рейх возможно будет остановить концентрацией всех сил на этой одной цели.
Отныне самой важной задачей военно-воздушных сил, продолжал рейхсмаршал, будет только защита жизни и собственности немцев, которые живут под постоянной угрозой бомбежки, а также сохранение потенциала военной промышленности. Под защитой увеличивающихся истребительных частей, сосредоточенных на воздушной обороне, люфтваффе скоро восстановят свою силу, и тогда Германия будет в состоянии наносить ответные удары.
„Никогда — ни до, ни после — я не наблюдал такой решимости и согласия среди людей, которые отвечали за руководство военно-воздушными силами, — пишет Таиланд. — Потрясенные гамбургской трагедией, все отбросили личные и ведомственные амбиции, не стало конфликтов между генеральным штабом и военными промышленниками, соперничества между бомбардировочной и истребительной авиацией. Осталось только одно общее желание сделать в этот критический час все возможное для защиты рейха, чтобы предотвратить вторую национальную катастрофу такого масштаба“.
Каждый, казалось, находился под впечатлением от вновь проснувшейся энергии Германа Геринга. „Он явно был захвачен общим настроем, — продолжает Галланд. — На какое-то время он нас оставил и пошел в кабинет фюрера, чтобы получить „добро“ на меры, которые мы наметили. Мы остались снаружи в напряженном ожидании. В этот час решалась судьба люфтваффе. Сам главнокомандующий решил, что существующий курс руководства боевыми действиями на западе не верен, и решил сделать полный разворот“.