дневнике 4 января 1945 года[587]. – Вместо того чтобы признать свои ошибки, он старается их скрыть, чем только усугубляет их последствия». А это приводило к новым конфликтам. И вот вечером 10 января, больше не в силах все это терпеть, рейхсмаршал поехал к себе в имение. Правду сказать, у него имелся и другой повод для отъезда: до его 52-летия оставалось всего двое суток…
Празднование дня рождения Геринга в Каринхалле прошло с традиционным размахом. Кроме родственников, ближайших сотрудников, старых знакомых, обычных придворных, зависимых промышленников и некоторых дипломатов стран Оси присутствовал и генерал-фельдмаршал Мильх, который приехал неожиданно и был очень плохо принят именинником[588]. Гости всячески старались оживить обстановку, привезли множество подарков. Шампанское, коньяк, виски и вина текли рекой, беспрестанно произносились выразительные речи. Для седьмого года войны банкет был вовсе не спартанским: русская икра, утки и фазаны из Шорфхайде, лосось из Данцига, гусиная печень из Франции, не говоря уже о закусках… Но Геринг оставался мрачным и задумчивым. Оставив на некоторое время толпу гостей, он подошел к жене и сказал: «Эмма, я нахожусь в отчаянном положении. Если я решу покончить с этим, последуешь ли ты за мной?» Эмма ответила: «Конечно, Герман, я последую за тобой, куда бы ты ни пошел…» Геринг прервал ее: «Бежать – подло… Я останусь до самого конца!»
А конец был уже близок: в тот же день, 12 января, советские войска перешли в наступление на огромном фронте от Балтийского моря до Карпатских гор…
XVВынужденная посадка
Немецкие разведывательные службы предсказали крупное наступление советских войск 12 января, но его размах стал для всех неожиданностью: на фронте протяженностью более 1200 километров от Вислы и Нарева 2,5 миллиона солдат и 7000 танков под прикрытием 6500 самолетов устремились в направлении Богемии и Моравии, Силезии, Померании и Восточной Пруссии. Для сдерживания этого мощного вала вермахт располагал всего 500 000 солдат и 500 танками, а люфтваффе ценой неимоверных усилий смогло задействовать 1875 самолетов (в их числе было только 360 истребителей), рассредоточенных от Литвы до Чехословакии. Поэтому советские войска продвигались хорошими темпами: на юге 4-й Украинский фронт Петрова прошел через всю Слова-кию и двигался на Богемию. Первый Украинский фронт Конева продвигался на Краков и Кельце. В центре 1-й Белорусский фронт Жукова двигался к Лодзи и Варшаве. Севернее него 2-й Белорусский фронт Рокоссовского переправился через реку Нарев и наступал на Восточную Пруссию, взаимодействуя с 3-м Белорусским фронтом Черняховского, наступавшего в направлении Кёнигсберга. Таким образом, в центре немецкой обороны образовалась брешь шириной 320 километров, куда и устремились более 200 советских дивизий…
Но Гитлер лишь 16 января покинул «Орлиное гнездо» и вернулся в Берлин. А отданные им приказы оказались крайне непоследовательными: всякое отступление запрещалось, дивизия «Великая Германия» должна была отправиться в район Кельце, чтобы воспрепятствовать прорыву русских в направлении Познани[589], снятая с Западного фронта 6-я танковая армия СС Зеппа Дитриха направлялась вовсе не на линию Одера, а на оборону Будапешта, оказавшегося в окружении в результате наступления Красной армии на северо-западе Венгрии. Двадцать две немецкие дивизии, бездействовавшие в Курляндии, получили приказ оставаться на месте, несмотря на острую нехватку войск в Верхней Силезии, Померании и Восточной Пруссии[590]. Для борьбы с советскими танками Гитлер потребовал немедленно сформировать дивизию велосипедистов, вооруженных гранатами и панцерфаустами[591]! Наконец, он снял с должности и отправил в резерв генералов, отдавших приказ о тактическом отходе[592]. А также назначил командующим новой группы армий «Висла», которая получила задачу остановить стремительно двигающиеся войска маршала Жукова, Генриха Гиммлера, специалиста по полицейским репрессиям, полностью лишенного военных дарований и опыта…
Последствия не замедлили сказаться: с 16 по 31 января немцы потеряли Варшаву, Краков, Радом, Лодзь, Кельце, Эйлау, Бромберг, Торунь, Кульм, Мариенведер, Инстербург и Ландсберг. Познань оказалась в окружении, Кёнигсберг был атакован с севера, а передовые части армий Жукова и Конева вышли на берега Одера южнее Франкфурта и севернее Бреслау[593]. В конце января большая часть промышленного района и угольного бассейна Верхней Силезии оказалась в руках советских войск. И теперь военные действия разворачивались уже на территории Германии.
Но рейхсмаршал, казалось, не воспринимал обстановку трагически. Геббельс записал в дневнике 23 января 1945 года: «Геринг радуется тому, что впервые не обвинили люфтваффе, как это обычно бывало. В этом разгроме нет ни малейшей вины люфтваффе: судя по представленным Герингом документам, дивизии вермахта при отступлении просто разваливались. […] В такой обстановке генералы сухопутных войск стали намного сдержаннее в критике люфтваффе». Но Геринг не мог предвидеть того, что проблемы могут прийти изнутри люфтваффе, а именно так и случилось, потому что он решил-таки уволить генерала Галланда. И это вызвало сильное недовольство в рядах авиации, и без того тяжело переживавшей провал операции «Боденплатте», недовольной комедией с «парламентом люфтваффе» и несправедливым снятием с должностей нескольких командиров эскадр. Группа летчиков во главе с полковником Гюнтером Лютцовым, награжденным Железным крестом с дубовыми листьями асом истребительной авиации, решилась избавить люфтваффе от Толстяка и попыталась убедить генерала Риттера фон Грейма занять его место. Но фон Грейм категорически отказался. Очень скоро об этом демарше узнал Геринг. Он пригласил пятерых самых известных летчиков-истребителей, Лютцова, Траутлофта, Нойманна, Рёделя и Штейнхофа, 19 января в «Дом летчиков». Но не успел он начать говорить, как ему вручили нечто вроде докладной записки, а полковник Лютцов сказал: «Мы знаем, что вы подвергаетесь критике из-за так называемого провала люфтваффе и что вы без колебаний готовы переложить всю ответственность на нас, обвинив нас при этом в бездействии и даже в трусости. […] Но ваша истребительная авиация все еще в состоянии помочь стране, избавив ее, по крайней мере на некоторое время, от ужасов бомбежек».
Затем Лютцов перечислил все, что мешает бороться с противником, в том числе многочисленных паразитов, составляющих окружение главнокомандующего, отставку генерала Галланда и отказ передать все Ме-262 в истребительные эскадрильи. Потом добавил: «Истребительная авиация чувствует себя глубоко униженной. […] Она не может согласиться ни с обвинениями в трусости, ни с тем, что целое соединение бомбардировщиков, например 9-й корпус, находится в резерве, имея на вооружении реактивные самолеты, в то время как истребительная авиация истекает кровью».
Лицо Геринга налилось кровью, он стукнул ладонью по столу: «Секунду, господа, вы стреляете из крупного калибра!»
Потом рейхсмаршал завел свою обычную речь о недисциплинированности летчиков-истребителей, об их незаслуженной популярности, о прекрасной организации в бомбардировочных эскадрах. Он уже собрался напомнить о своем боевом опыте времен Первой мировой войны, но тут возбужденный Лютцов прервал его, громко сказав: «Господин рейхсмаршал, все это мы уже слышали множество раз. Вы забываете, что мы воюем в воздухе вот уже пять лет, и уцелевших в эти пять лет боев можно пересчитать по пальцам одной руки. […] Наши молодые летчики самое большее два или три раза вылетают на защиту рейха, а затем гибнут. Перевод в истребительную авиацию групп бомбардировщиков с их еще полными экипажами жизненно важен для нас и для всей нашей противовоздушной обороны. Пока еще не поздно».
Тут Геринг закричал: «Как будто командующий люфтваффе всего этого не знает! Но вместо того, чтобы выслушивать критику моих летчиков бомбардировочной авиации, которую я слышу от моих летчиков-истребителей, я предпочту держать их в резерве. […] Когда я вспоминаю о том, как сражался во Фландрии…»
Лютцов вновь перебил его, стараясь перекричать: «Господин рейхсмаршал, вы попросту полностью забыли о существовании четырехмоторных бомбардировщиков. Вы не дали нам новых самолетов, нового оружия…»
Геринг секунду помедлил, потом снова взорвался: «Лютцов, не смейте разговаривать со мной в таком тоне! Я в ваших советах не нуждаюсь. Мне нужно только одно – чтобы мои летчики соревновались между собой в отваге, атакуя противника».
Лютцов в отчаянии махнул рукой и сел, но тут же вскочил на ноги: «Господин рейхсмаршал, вы ознакомились с нашим меморандумом. Мы были бы рады узнать ваше мнение по этому вопросу…»
Именно от этого Геринг и старался уклониться. Взяв документ двумя пальцами, он небрежно бросил его перед собой на стол со словами: «Это еще что за ерунда – какие-то глупые листочки с “темами для обсуждения”? Что это на вас нашло?»
Остальные офицеры начали поддерживать Лютцова, но Геринг почти сразу же оборвал их: «Господа, ваша наглость превзошла допустимые пределы. Уж не хотите ли вы учить меня, как командовать люфтваффе? Вы постоянно повторяете одно и то же, хотя я вам уже сказал, что можно сделать, а чего я делать не буду. Вы хотите получить Ме-262, но вы их не получите, потому что я даю этот самолет тем, кто умеет на нем летать, а именно летчикам бомбардировочной авиации!»
Тут Геринг упомянул генерала Галланда, «которому был необходим отдых», и это заставило Лютцова вскочить. «Господин рейхсмаршал…» – начал он. Но Геринг жестко прервал его: «Сейчас говорю я, Лютцов, говорю я! Могу вам сказать, что именно я думаю об этом деле! Это предательство, господа, это бунт! Ужасно, что вы устраиваете заговор за моей спиной. […] Мне придется принять все необходимые меры. […] Вы требуете, чтобы я поменял своих сотрудников, и смеете меня критиковать? Вместо того чтобы просиживать над планами заговора, вам следовало бы находиться в ваших частях и бороться с противником. […] Чего вы хотите добиться, Лютцов, вы хотите от меня избавиться? […] Странные у вас понятия о воинском долге…»