Именно туда оберштурмбанфюрер СС Франк принес Герингу свежую телеграмму из Берлина: «Учитывая большие заслуги рейхсмаршала, фюрер решил не приговаривать его к смерти. Но лишил его всех должностей и исключил из партии. Фюрер объявит немецкому народу, что рейхсмаршал отошел от дел из-за ухудшившегося здоровья». По словам Эммы Геринг, это послание погрузило ее мужа в угнетенное состояние. До следующего дня он постоянно перечитывал телеграмму, а затем попросил одного из охранников-эсэсовцев, дантиста Поста, послать в Берлин ответ такого содержания: «Если Адольф Гитлер считает, что я изменник, и верит в это, то пусть прикажет меня расстрелять. Но он должен освободить мою семью и мое окружение». Эмма, не желая от него отставать, пожелала добавить следующее: «Если Адольф Гитлер считает, что мой муж мог нарушить долг верности по отношению к нему, тогда он должен расстрелять меня и Эдду[626]». Телеграмму отослали, а оберштурмбанфюрер Франк спустя несколько часов зачитал ответ: «Да, всех предателей расстрелять, вместе с теми, кто их сопровождает». Однако сообщение содержало две приписки: «слугу Роберта, сиделку Кристу и служанку Эльзу не расстреливать»[627], «приговор привести в исполнение только после падения Берлина».
Последняя фраза заставила задуматься: почему именно «после падения Берлина»? Да потому, что к тому моменту фюрер уже будет мертв! Значит, телеграмму написал не он[628]. Именно об этом подумала Эмма Геринг, после чего обратилась к оберштурмбанфюреру Франку. «Я его попросила поразмыслить над тем, – вспоминала она, – что мой муж мог быть расстрелян на основании радиограммы, которая по сути своей была анонимкой. В той неразберихе, что царила в рейхсканцелярии, радиограмму мог послать кто угодно. Я не считала фактом то, что радиограмму послал Адольф Гитлер». По словам Эммы, это заставило задуматься ее тюремщика, но Франк, обученный подчиняться беспрекословно, в конечном счете сказал ей, что, когда придет время, выполнит полученный приказ.
В тот день из Берлина новых распоряжений не поступило. Дело в том, что обитатели бункера под рейхсканцелярией были полностью сосредоточены на обороне Берлина, который удерживали 44 600 солдат вермахта, 42 500 ополченцев из «фольксштурма», плохо обученных и слабо вооруженных, 2700 подростков из гитлерюгенда и несколько сотен членов Германского трудового фронта и Организации Тодта, которые получили задание оборонять мосты через реки Шпрее и Хафель. Им противостояли армии Жукова и Конева: 2 миллиона солдат, поддерживаемых артиллерией, танками и авиацией. Советские войска заняли южные окраины столицы Германии уже 24 апреля, затем совершили обходной маневр и к вечеру 25 апреля полностью завершили окружение города. В тот же день части Красной армии встретились с американскими войсками на Эльбе около города Торгау. Так Германия оказалась разделенной на две части, и взятие Берлина считалось делом нескольких дней.
Но советские войска продвигались к превращенному в руины центру столицы весьма осторожно, а 26 апреля Гитлер еще рассчитывал на прорыв блокады 12-й армией Венка. Она двигалась с запада, и ее передовые части уже находились на подступах к Потсдаму. А 9-й армии Буссе было приказано прекратить бои на востоке и двигаться на усиление наступления Венка. Тем временем моторизованный танковый корпус генерала Хольште должен был ударить с северо-запада, проложить путь на юг и соединиться с войсками Венка у Берлина. Так немецкое верховное командование планировало разорвать советское кольцо окружения и нанести Красной армии историческое поражение у стен столицы рейха! Разумеется, это была химера. В составе армии генерала Венка к тому времени осталось всего три пехотных дивизии без танков и без артиллерии, а тринадцать потрепанных дивизий 9-й армии Буссе были практически окружены западнее Одера и не имели ни малейшего шанса пробиться к Потсдаму. А вот где находился корпус генерала Хольште, вообще никто не знал… Несколько остававшихся боеспособными эскадрилий Ме-109 и ФВ-190 еще осуществляли налеты на места сосредоточения советских войск вокруг Берлина, но действовать они могли лишь с аэродрома в Рёхлине, горючего им катастрофически не хватало и они несли значительные потери. Аэродромы Гатов и Темпельхоф постоянно обстреливала советская артиллерия, и приземлиться в Берлине можно было, только используя в качестве взлетной полосы шоссе «Запад – Восток», да и то после преодоления огневой завесы ПВО противника.
Именно такой подвиг и совершил генерал Риттер фон Грейм, без колебаний примчавшийся на вызов фюрера. Когда он добрался вечером 26 апреля до «фюрербункера» – с осколком зенитного снаряда в ноге[629], – его отвели в санчасть, где его посетил Гитлер.
«Гитлер: Известно ли вам, почему я вас вызвал?
Фон Грейм: Никак нет, мой фюрер.
Гитлер: Герман Геринг предал меня и фатерланд и дезертировал. Он установил за моей спиной контакт с врагом. Его действия нельзя расценить иначе как трусость. Вопреки приказу он бежал в Берхтесгаден, чтобы спасти себя. Оттуда он направил мне непочтительную телеграмму с напоминанием о том, что я назначил его своим преемником. И теперь, поскольку я якобы не могу командовать из Берлина, он готов руководить страной из Берхтесгадена вместо меня. Свою телеграмму Геринг закончил тем, что если я не отвечу сегодня до половины десятого вечера[630], он будет считать это моим согласием!»
Гитлер дрожащей рукой протянул фон Грейму телеграмму, не глядя на генерала. Фюрер прерывисто дышал, лицо его подергивалось от нервного тика. Вдруг он закричал: «Это ультиматум! Грубый ультиматум! Мне довелось все испытать! Ни одна клятва не сдержана, честь больше не в почете! Мне довелось вынести все возможные обиды, все измены, и теперь – худшая из них! Да, уже ничего не осталось. Я прошел через все». Потом, прикрыв глаза, добавил вполголоса: «Я приказал немедленно арестовать Геринга как предателя рейха. Снял его со всех постов, изгнал его из всех организаций».
Но вскоре фюрер взял себя в руки и сообщил фон Грейму, что вызвал его для того, чтобы назначить вместо Геринга главнокомандующим люфтваффе и присвоить звание маршала. Очевидно, фон Грейма об этом назначении можно было поставить в известность простой радиограммой. Теперь же ему требовалось вылететь из Берлина, что было намного труднее, чем прилететь туда. К тому надо было еще найти летчика, который отважился бы это сделать…
На следующий день, 27 апреля, генерал Коллер, которому удалось-таки вылететь из Бехтесгадена, приземлился в Рёхлине и приказал доставить его в штаб ОКВ, расположившийся в бараках, замаскированных в лесу между Рейнсбергом и Фюрстенбергом в 80 километрах севернее Берлина. Там он встретился с Дёницем, Гиммлером, Кейтелем и Йодлем и попытался привлечь их на сторону Геринга, продолжавшего находиться под арестом по обвинению в государственной измене, которой не совершал. Но, то ли из страха перед фюрером, то ли из презрения к свергнутому наследнику, никто не пожелал ему помочь. Гиммлер ограничился замечанием, что это «странное дело», Кейтель, сославшись на занятость, ушел, а Дёниц сказал, что был «уверен в том, что Геринг хотел сделать как лучше», и тоже исчез… Затем Коллер позвонил в рейхсканцелярию, но ему ответили, что фюрера нельзя беспокоить. Зато ему удалось связаться по телефону с фон Греймом. «Я доложил ему о своем прибытии и поздравил с присвоением звания маршала, – вспоминал Коллер. – Потом прибавил, что не могу его поздравить с назначением на должность главнокомандующего люфтваффе, а только выражаю ему по этому случаю сочувствие, поскольку должность очень хлопотная. Он ответил: “Да, тут вы правы”. […] Я сказал ему, что получил по каналу Бормана приказ прибыть к Гитлеру […] и что я намеревался быть в Берлине во второй половине дня или ночью. Грейм ответил: “Мне об этом ничего не известно. […] Все это кажется мне весьма подозрительным, попытаюсь обо всем разузнать. […] А пока вы ни в коем случае не отправляйтесь в Берлин. Во-первых, это лишнее, во-вторых, вы не сможете этого сделать. А если сможете, то уж уйти отсюда вам точно не удастся. Я и сам не думаю, что вырвусь отсюда, мне придется остаться при фюрере. А если мы с вами вдвоем окажемся заперты в бункере, то ситуация станет вообще неуправляемой”».
Действительно, кто-то должен был иметь возможность свободно управлять люфтваффе, точнее, тем, что оставалось от немецких ВВС. Рейхсканцелярия теперь с регулярными интервалами сотрясалась от взрывов снарядов советской артиллерии, и разговаривать там стало почти невозможно. Коллер пообещал фон Грейму сделать все возможное, чтобы тот смог, несмотря ни на что, выбраться из столицы. Фон Грейм ответил ему в паузе между взрывами: «Ладно, попробуйте. […] Но следующей ночью отправляйтесь на юг, иначе все развалится». И в 3 часа 10 минут 28 апреля Коллер вылетел из Рёхлина в направлении Мюнхена, где приземлился в начале седьмого утра. Но из-за дел и заторов на дорогах начальник Генерального штаба люфтваффе, сумевший поспать не больше полутора часов в течение последних трех суток, добрался до Берхтесгадена только к рассвету 29 апреля. А по приезде он узнал новость, которая моментально вывела его из состояния полудремы: Геринг и его окружение убыли из Оберзальцберга в неизвестном направлении…
С 25 апреля пленники находились в 30 метрах под землей в темных, холодных и сырых галереях бомбоубежища в Бергхофе, постоянно ожидая казни. Геринг был изолирован от своих близких. Фриц Гёрнерт вспоминал: «При дрожащем свете свечи эсэсовцы отвели его в один из тоннелей и оставили одного. Они ничем нас не кормили, никого не выпускали […] Мы не могли говорить друг с другом. Там случались такие ужасные сцены, что все плакали, включая мужчин. В конце концов положение стало удручающим». Геринг страдал от одиночества, холода, его беспокоили старые раны и угнетало отсутствие пилюль с паракодеином. Зато у него имелись две ампулы с цианистым калием: он хранил их на крайний случай и время от времени смотрел на них.