Как все это соотнести с высказыванием хорошо знавшего Геринга и судившего о нем без всякого снисхождения Фрица Тиссена, который сказал: «Геринг по сути своей не был антисемитом»? Действительно, крестник фон Эпенштейна и сводный брат Альберта Геринга добился назначения «полуеврея» Эрхарда Мильха на должность статс-секретаря Министерства авиации, сделав того арийцем обманным путем. Так же верно и то, что он вступался за подруг жены, большей частью актрис театра, подвергшихся преследованиям за их еврейское происхождение. Он освободил из концентрационного лагеря датского бизнесмена с еврейскими корнями Гуго Ротенберга, а в конце ноября 1938 года добился освобождения бывших участников мировой войны из числа 20 000 евреев, арестованных во время «Хрустальной ночи». Эти поступки отличаются от разнузданного антисемитизма, характерного для Геббельса, Гиммлера и самого Гитлера. Кроме того, человек, который заявил: «Я сам решаю, кто еврей, а кто нет!», явно не был законченным антисемитом. Однако именно Геринг как председатель рейхстага содействовал принятию Нюрнбергских расовых законов, сделал множество антисемитских высказываний и начал методично вытеснять евреев с занимаемых постов на всех уровнях немецкой экономики. Впрочем, не ограничиваясь евреями, Геринг поддержал преследование других религий. Этот человек, считавший себя протестантом, публично оправдал арест пастора Нимёллера[246], за которого отчаянно вступалась Ольга Ригль, родная сестра Геринга. Понятно, что подобное поведение выходило за грань разумного…
Но для всего этого есть очень простое объяснение. Спустя всего несколько дней после «Хрустальной ночи» министру финансов Пруссии Попитцу, заявившему, что люди, ответственные за организацию еврейских погромов, должны быть наказаны, Геринг сказал: «Дорогой мой Попитц, вы что же, хотите наказать фюрера?» Увы! Это грустная истина: Гитлер решил проявить свою власть, и с того момента Герман Геринг больше себе не принадлежал. Это подтвердила его жена Эмма. «Я знала его лучше других, – рассказывала она. – Я также научилась видеть его недостатки. Один из самых больших его недостатков проявился незадолго до войны, по истечении большого периода времени после нашей свадьбы. […] Он был таким очевидным, что даже моя восемнадцатилетняя племянница заметила это после нескольких встреч с Германом. Она тогда училась в Берлинской консерватории, и я за ней приглядывала. Племянница со мной практически не разлучалась, поэтому встречалась в тесном кругу не только с Германом, но и с Адольфом Гитлером. Она очень любила своего дядю Германа и не могла выносить, когда он отвечал «Амен» на каждое мнение Адольфа Гитлера, который ей совсем не нравился. “Он соглашается с ним, – заметила она, – хотя полностью с ним не согласен. Дядя Герман – сильная личность. Почему он воспринимает как слово Евангелия все, что говорит Адольф Гитлер?” Она, вне всякого сомнения, была права. Даже я не могла принять эту вечную покорность. Они вместе пришли к власти, почему они не слушали друг друга? Почему он не мог поспорить с Адольфом Гитлером? Ответов я так и не нашла. Когда я заговорила с ним об этом, Герман пояснил: “Профану это, разумеется, трудно понять, но Гитлер – наш фюрер. Партия – его творение. Новая Германия тоже станет его творением. Только в нем воплощена идея. Мы должны просто следовать за ним, помогая в выполнении его задачи”».
Что из этого следует – то, что Герман Геринг полностью посвятил себя судьбе высшего владыки Адольфа Гитлера? Кажется, он сам это прекрасно понимал, а однажды даже признался президенту Рейхсбанка Ялмару Шахту: «Знаете, господин Шахт, я дал себе слово всегда говорить Гитлеру то, что думаю. Но каждый раз, когда я вхожу в его кабинет, сердце мое опускается в сапоги». Для тех, кто знал об отношении Геринга к Гитлеру в течение пятнадцати лет, в этом не было ничего удивительного. Но это подтверждение прошлого объясняет также суть будущего…
В конце ноября 1938 года новый французский посол в Берлине Робер Кулондр после предъявления верительных грамот начал знакомиться с главными руководителями нацистской Германии. Вот как он об этом вспоминал: «Каждому свое. Я начал с фельдмаршала Геринга, главного сановника империи, официального преемника фюрера, главнокомандующего люфтваффе, председателя рейхстага, главного лесничего рейха. Нельзя сказать, что Герман Геринг выглядел привлекательно. Плоское лицо и косоватые глаза придавали ему жуликоватый вид, но его осанка, его жизнелюбие, даже его полнота и румяность заставляли забыть первое впечатление. Его мундир меня очаровал: он сверкал тысячью мелких огоньков. Бриллианты были на его галстуке, на манжетах, на наградах, украшавших его мундир, как целое созвездие. […] Геринг искренне поздравил меня с приездом в Берлин в момент, когда намечалось некоторое сближение наших стран, которому он был рад и которому хотел помочь. Услышав, как он повторил слово в слово несколько высказываний Гитлера, я понял, что он следует инструкциям. Но Геринг повел себя проще, чем его шеф: он прямо сказал: “Французы должны понять, что Германия хочет найти поле для экономической экспансии на юго-востоке Европы”. Я сказал, что готов поддержать это стремление, и выразил надежду на то, что инициатива маршала поможет убедить французов в том, что Третий рейх не стремится к чему-то большему. И увидел, как лицо Геринга дернулось. Вероятно, он догадался, о чем я подумал, потому что вдруг резко произнес: “Вы можете рассчитывать на мою всемерную поддержку, и если у вас возникнут затруднения на Вильгельмштрассе, обращайтесь ко мне”. […] Геринг одновременно был смешон и опасен. Забавно было видеть, как он огорчался из-за того, что в его коллекции нет маршальского жезла Наполеона. Но он заставлял дрожать, когда говорил о своих самолетах и орудиях, производство которых не прекращалось ни на минуту. По всей вероятности, Гитлер, умевший использовать людей, выбрал его для того, чтобы усыпить бдительность иностранных дипломатов. Геринг распространял его высокопарные высказывания, проще говоря, был рупором Гитлера. Он совершил клятвопреступление вначале по отношению к Австрии, затем к Чехословакии. Он приглашал представителей иностранных держав приехать к нему в Каринхалл поохотиться на косуль и в этом шикарном имении, где хорошо принимали гостей, разыгрывал сцены обольщения. И у него получалось производить нужное впечатление, так как он был отчасти искренен. Геринг действительно хотел, чтобы Гитлер ограничился бескровными завоеваниями. […] Он очень хотел после многих трудов мирно наслаждаться привилегиями и почестями своего положения». И Кулондр сообщил на Кэ д’Орсэ, что Геринг входит в число «умеренных» руководителей режима.
Так действительно могло показаться, и именно поэтому Герман Геринг в начале 1939 года продолжал оставаться в немилости: Риббентроп активно интриговал, чтобы пресекать на корню любые его инициативы в области внешней политики, а Мюнхен все еще был слишком свеж в памяти Гитлера, который заявил, что в следующий раз он будет действовать настолько быстро, что у его старух не найдется времени на возражения. Эмма Геринг также была призвана к порядку рейхсканцелярией, потребовавшей от нее прекратить вмешиваться в судьбы ее арестованных подруг-евреек. Одно лишь неудовольствие Гитлера могло довести рабски угодливого Геринга до недомогания, хотя на его состояние влияли и многие другие факторы: разумеется, избыточный вес; возможно, расстройство обмена веществ; несомненно, повышенное кровяное давление, а также постоянно нывшая старая рана, долгие бессонные ночи. Да и просто усталость от работы: он разрывался между Министерством авиации, комиссариатом по выполнению четырехлетнего плана, Министерством водных и лесных ресурсов, новым Центральным имперским управлением по вопросам еврейской эмиграции[247], имперским Советом по обороне рейха[248], образованным по указанию Гитлера. Он был занят созданием зоны противовоздушной обороны в Рейнской области для прикрытия «западного вала», предпринимал суетливые шаги в дипломатической области[249], отчаянно боролся за влияние с командованием военно-морскими и сухопутными силами, плел достойные Макиавелли интриги для укрепления своего положения в нацистской иерархии. Он выезжал на охоту в страны Центральной Европы и повсюду приобретал произведения искусства. Словом, Герман Геринг уже не знал, за что хвататься. «В течение нескольких недель кряду у него не было времени заниматься авиацией», – написал один генерал люфтваффе.
В Министерстве экономики и в комиссариате по выполнению четырехлетнего плана он тоже появлялся эпизодически, и чиновники, приносившие бумаги на подпись к нему домой, часто заставали его лежащим в кровати. Наконец врачи порекомендовали ему взять длительный отпуск, и Геринг согласился: 3 марта 1938 года он вместе с Эммой и со свитой друзей, адъютантов и секретарей сел в специальный поезд, отправлявшийся в Сан-Ремо. «Только представьте, – сказал он за два дня до отъезда новому французскому послу Кулондру, – месяц отдыха, целый месяц полной свободы от необходимости работать. Я впервые в жизни смогу жить только для себя и для моих близких под прекрасным солнцем Италии».
Морской воздух и отдых на берегу Итальянской Ривьеры действительно весьма благотворно повлияли на здоровье Германа Геринга. Риббентроп ревниво следил за тем, чтобы он не контактировал с немецким дипломатическим представительством, но его лечение отдыхом все-таки было прервано спустя неделю: к нему прибыл полковник Йозеф (Беппо) Шмидт, доставивший запечатанный пакет из рейхсканцелярии. Гитлер сообщил Герингу, что отдал распоряжение армии и авиации приготовиться к захвату Чехословакии в связи с тем, что «Чехословакия как государство начинает распадаться». Следует признать, что середина марта всегда была удачным временем для масштабных начинаний Гитлера… Но Геринг удивился: его, второе лицо рейха, информировали о столь важном решении всего лишь за несколько дней до его принятия? Больше того, его даже попросили оставаться в Италии, «чтобы не вызывать подозрений»? Все это имело прямое отношение к ег