Однако снова Алексей Герман рассказывает об отце:
«У нас бывали ужасные отношения. Он один раз меня ударил, когда мне было 15 лет. Он, конечно, был бедняга: ударил меня, со своей точки зрения, правильно – поучить, но вообще неправильно, несправедливо. Я на Новый год ушел и пришел утром – договорился с сестрой, а сестра побоялась сказать, что она меня отпустила. А родители звонили в морг, в милицию. Когда я пришел, папа сказал: «Ах ты сволочь!» – и дал мне по морде… Вообще, он очень внимательно следил за мной. Все время просил меня что-нибудь написать. Как-то сказал: «Вот ты меня передразниваешь, а напиши-ка в «Россию молодую» кусочек, два абзаца, вот как тебе кажется, как я пишу». Я взял и написал… Он это все, слово в слово, вставил в книжку».Тут следует добавить, что обиженный оплеухой сын пропал из дома на три месяца – можно представить себе, что пережили любимые родители за это время. Не исключено, что беспокойство о судьбе сына сказалось на здоровье отца – через два года у него случился инфаркт. Странная это штука – сыновняя любовь. К счастью, в тот раз все как-то обошлось. Однако я хотел бы обратить внимание на то, что подростку было доверено право поучаствовать в создании столь важного для отца произведения. Теперь вроде бы понятно, почему этот роман получился не вполне удачным, хотя не исключено, что Юрий Павлович взялся за дело лишь по необходимости, не испытывая вдохновения. А если вновь вернуться к той досадной оплеухе, то что еще можно по этому поводу сказать? Даже если случались «ужасные отношения», вполне естественно, что сын прощал отца. Как не простить, когда всем ему обязан?
«По-своему я крепкий мальчик. Вероятно, в каких-то вещах даже более крепкий, чем отец. Папа все-таки был пуганым, а я – не пуганый, поскольку рос сыном писателя, который дважды пил водку с вождем, у которого была Сталинская премия, огромная квартира, несколько домработниц, личный шофер. Когда папа попадал в какие-то неприятности, постановления и так далее – ниже двух домработниц мы никогда не падали».
Это существенный момент, поскольку количество домработниц – это что-то вроде знака отличия, грамоты о принадлежности к «номенклатуре». Вот, скажем, «у Черкасова было пять человек прислуги, а у нас было трое». Конечно, тут нет и намека на обиду, однако это означает, что есть куда еще расти. Впрочем, допускаю, что мне такие тонкости не дано понять – у нас в доме в Большом Козихинском домработниц сроду не было, ни в нашей семье, ни у соседей. Простым советским инженерам это как-то не с руки. Ну а инженерам человеческих душ, видимо, так было по статусу положено.
И тут возникает странная мысль. Сейчас писателей хоть пруд пруди, а истинных авторитетов среди них не видно. Да и откуда им взяться, если профессия становится не престижной, да и заработки так себе. Может быть, потому и наблюдаем в последние годы размывание нравственных ориентиров? Может быть, оттого и разрастается язва всепроникающей коррупции? Может быть, и вражда между «либералами» и «патриотами» – все это из-за отсутствия вызывающих уважение наставников и поводырей, которым бы хотелось верить? Даже Сталин понимал значение литературы для воспитания масс, поэтому в прежние времена наибольшими благами и привилегиями среди творческой интеллигенции пользовались ведущие писатели – властители дум, защитники идеалов доброты и справедливости. Разные среди них встречались люди, однако многих поминаем добрым словом. Теперь же, когда властителями дум становятся звезды шоу-бизнеса, о каком нравственном совершенствовании может идти речь, о каком согласии можно говорить? Даже любовь к Родине становится чуть ли не ругательным понятием.
Еще одна зарисовка, необходимая для понимания и характера, и мировоззрения Юрия Германа:
«Мой папа был настоящий русофил в стиле девятнадцатого века. Эдакий толстовец. Ходил в валенках, называл поселок Сосново «деревней» и таким образом соединялся с народом. Кончилось тем, что дачные строители, которые, выпивая с ним, клялись ему в любви, дико его обокрали. Папа расстроился, отгородился высоким забором, сменил самогон на коньяк и перестал носить валенки, к великой радости всей семьи».
Несмотря на незначительные казусы в отношениях с народом, в жизни на хороших людей Юрию Герману везло. Вот и издатели его любили, и Алексей Максимович дал путевку в жизнь. И даже в дни невзгод хорошие люди его не покидали, поддерживали, чем могли. Среди его друзей были и соседи по писательской надстройке, и коллеги из дачного поселка: Григорий Козинцев, Евгений Шварц, Дмитрий Шостакович. Алексей Герман вспоминал о встречах друзей в Соснове, где располагались дачи:
«Папа с Шостаковичем дружил. Он приходил к нам по железнодорожному полотну, и они – папа, Козинцев, Шостакович и Шварц, – все с тростями, отправлялись пить боржом в шалман «Золотой якорь».Немудрено, что вспоминали друзья о Юрии Германе с признательностью и теплотой, хотя боржоми тут, конечно, ни при чем – думаю, что в шалмане пили что-нибудь покрепче. Надо сказать, что писателю особенно нужна поддержка, впрочем, так же как и композитору или художнику. В отличие от кинорежиссеров им приходится творить наедине с самим собой, когда по большому счету некому излить душу, не с кем посоветоваться. И вот в редкие минуты отдыха эта возможность пообщаться с друзьями дорогого стоит. Так и хочется сказать: повезло тем, у кого есть верные друзья! Близко знаком был Герман и с Константином Симоновым. Об этом писал в своих воспоминаниях драматург Александр Штейн:
«После войны Ю. Герман и К. Симонов подружились, и Симонов непременно бывал у Юрия Павловича, когда приезжал в Ленинград, и Юрий Павлович непременно бывал у Константина Михайловича, лишь только он появлялся в Москве. Герману вообще было свойственно увлекаться людьми, и Симонов стал не только другом, но и долговременным увлечением».
А вот что говорил о покойном друге кинорежиссер Григорий Козинцев: «Герман в жизни был еще более ревностным борцом за справедливость, еще более неистовым проповедником, чем на страницах своих книг».
Не берусь судить о том, насколько ревностным борцом был Юрий Герман в жизни, однако вспоминаются и его статья в защиту Михаила Зощенко, и отказ подписать письмо против Иосифа Бродского. В конце концов, для писателя поле битвы – это страницы его книг, иначе и не может быть. Что же касается добрых слов Григория Козинцева о Германе, то наверняка в этих словах есть доля преувеличения, как без этого? Особенно если учесть, что речь шла о покойном друге. Но вот в чем были все едины – так это в том, что в литературе Герман сделал далеко не все, что мог. Об этом написал Евгений Шварц: «Одарен он необыкновенно, определился и вошел в силу рано… Писать мог бы сильнее».
Могу предположить, что Шварц был недоволен излишней, по его мнению, патриотичностью произведений Германа. Самого Евгения Львовича в этом трудно обвинить, поскольку он работал в жанре сказки. Конечно, речь не только о сказках для детей, однако в выдуманном мире все иначе – поди там разберись, как писатель относится к действующей власти, когда речь идет о принцессах да о королях.
В чем-то пытался оправдать отца и сын, видимо сожалея о том, что если бы отец писал в другое время, тогда и писал бы не о том – не только о подвиге чекистов во время войны с фашистами и о любви к своей стране, которую сохраняет в своем сердце даже несправедливо осужденный за измену Родине:
«Если бы жизнь сложилась иначе, папа был бы блестящим писателем».Возможно, я бы с этим «был бы» согласился. Если оценивать писателя по количеству написанных им книг или по толщине каждой отдельно взятой книги, конечно, многим Юрий Герман уступает. Но после того, как перечитал последнюю повесть из его замечательной трилогии, пришел к выводу, что здесь следует искать иной критерий. Вот у Олеши издана, кажется, всего-то пара книг, однако за повесть «Зависть» я бы его поставил в ряд самых лучших российских писателей за последние сто лет. Примерно та же ситуация и с Германом. Четырех его последних повестей и двух сценариев к фильмам вполне достаточно, чтобы считать его классиком советской литературы наравне с Юрием Трифоновым, Михаилом Булгаковым, Юрием Олешей и Андреем Платоновым. Вот только так и не иначе!
А в завершение той части книги, которая посвящена Юрию Герману, приведу очень ценное признание Алексея Юрьевича, в котором он охарактеризовал и самого себя, не только своего отца:
«У папы было свойство, которого нет у меня. Он влюблялся в людей».Глава 9. Я Леша!
Пришла пора обратиться к другому члену династии «божьих людей», Алексею Юрьевичу. А для начала вот что он сам рассказывал о себе:
«Вся моя жизнь началась с того, что был 1937 год, когда мама была беременна, и от меня надо было немедленно избавиться, потому что всех вокруг гребли. А мама – врач, поэтому она прыгала со шкафа, поднимала ванну. Так что сейчас, когда рассказывают про неродившихся, что они даже целуются в чреве и так далее, я думаю: как же ужасно началась жизнь. Как же она у меня ужасно началась, как же я должен был держаться, чтобы не выпасть… И дальше всю жизнь так».
Конечно, в этих словах есть доля юмора – черного юмора, что немаловажно. Однако можно ли такое предположить, чтобы в 37-м все беременные женщины надумали избавляться от неродившихся детей, чтобы мечтали об аборте? Да будь все так, мы бы попали в такую демографическую яму! Нет, видимо, подобное желание могло возникнуть лишь у тех, кто оказался в опасной близости к «верхам» – у жен высшего командного состава армии, партийных начальников, а также обласканных властью вполне благополучных интеллектуалов. У прочих, возможно, были опасения, но сохранялась надежда, что несчастье их минует, поскольку и без того жизнь была очень нелегка.
Я же хочу обратить внимание на ощущения Алексея Германа, на это его «ужасное начало», которое, как мы убедимся, имело вполне естественное продолжение. Тут надо бы учесть душевную травму нашего героя, которая была вызвана его происхождением и некоторыми обстоятельствами жизни в юности: