Он поднял голову, но посмотрел мимо доктора в окно.
– Я не хочу залезать на башенный кран.
Мама взглянула на папу, у папы дрожали губы.
– Но… ты не обязан никуда лезть… Не хочешь – не надо. Я все понимаю… Просто я думал…
Дальше говорить он не мог и уронил голову чуть не на колени. Герман боялся даже скосить глаза в его сторону. Доктор достал пачку бумаги. Мама ерзала на самом краешке стула.
– И ничего нельзя сделать?
– Нет. Это вопрос времени, только оно вылечит. И не верьте рекламе в журналах, это чистое жульничество. Маски и бальзамы принесут скорее вред, чем пользу.
– Но как быстро он?.. – мама прикусила язык и бросила взгляд на Германа.
– Может облысеть? Повторяю, мы мало что знаем об этой болезни. Бывает, что волосы потом вырастают снова. Но я не могу и не хочу ничего обещать. Единственное, что я могу предложить – это парик, когда придет время.
– Где цветок? – вдруг спросил Герман.
Доктор проворно обернулся к окну, и под распухшим носом нарисовалась кривая улыбка.
– Завял, – ответил он.
На выходе из кабинета Герману вернули шапку, он натянул ее поглубже и пристально посмотрел на медсестру.
– Хорошо ли вам спалось сегодня?
Потрясенная медсестра чихнула аж четыре раза подряд.
– Вы должны мне шоколадку, – напомнил Герман, выходя.
На улице Герман чуть было не прошел под лестницей-стремянкой, но мама вовремя схватила его. Они все трое задрали головы посмотреть, что происходит. Оказалось, старик, похожий на трубочиста, меняет название фильма на фасаде кинотеатра. От «Зорро» осталось только «о». Сковырнув и его тоже, старик достал ящик с буквами помельче, потому что в новом названии их должно уместиться гораздо больше. «Собор Парижской Богоматери» – вот что получилось под конец. Буквы от «Зорро» валялись на земле вперемешку: розор, оррзо, зорор. Старик слез с лестницы и сложил их в ящик.
– А где же новый «Зорро»? – полюбопытствовал папа.
– Как видите, на афише значится «Собор Парижской Богоматери». С Чарльзом Лоутоном. До восемнадцати лет вход воспрещен.
– Но ведь обещали продолжение «Зорро»?
– Сожалею. Копия фильма пропала при ограблении почты в Нью-Мехико.
Старик взял ящик и направился к входу в кинотеатр, но папа остановил его.
– А… чем все кончилось-то?
– Они сбежали с миллионом долларов. Убиты трое полицейских и ранены четверо посетителей.
– Я про «Зорро».
– Хм. Точно не знаю. Но даму он наверняка заполучил. Обыкновенно бывает так.
Дверь за стариком захлопнулась, папа повернулся к Герману и в замешательстве пожал плечами. Они еще постояли так, силясь что-то сказать друг другу и не находя слов, как если бы все звуки во рту тоже перемешались и стали непонятными словами на чужом языке.
Наконец папе удалось составить связную фразу на норвежском.
– Мой трамвай! – крикнул он. Рванул к остановке, ухватился за поручень и запрыгнул на подножку. Махнул им три раза и скрылся из виду.
Герман с мамой двинулись вверх по улице. Она снова поймала его перед лестницей.
– Это к несчастью – пройти под лестницей, – пробормотала она быстро.
– Несчастье уже случилось, – ответил Герман и с такой силой поддел снег ногой, что проскреб ботинком по асфальту.
– Не надо так говорить, – попросила мама и крепко сжала его руку. – Угадай, что у нас сегодня на обед?
Герман вырвал руку и сунул ее в карман.
– Пфф… Конечно, котлеты в соусе с противными комками.
Сил спорить у мамы, похоже, не осталось. Они шли молча на расстоянии, и каждый торил в снегу свой след.
– Парик я не хочу, – тихо произнес Герман.
Мама опять подошла ближе.
– Пока неизвестно, понадобится ли он. Доктор сказал, что точно ничего не известно.
– Парики носят только девчонки. Я не девочка.
И тут на лестнице на углу он заметил Руби. На голове у нее были желтые теплые наушники, и рыжая копна от этого стояла торчком, как огромная гроздь. Она наблюдала за ним, держа руку на весу. Видно, прикидывала, помахать ему или нет.
Герман отвернулся, расправил плечи и решительно направился к Габельсгатен. Мама догоняла его чуть не вприпрыжку.
– Это не Руби была? – спросила она.
– Какая Руби?
– Из твоего класса.
– Тут не знают никаких Руби.
– Рыжая такая.
Демонстративно не отвечая, Герман прибавил шаг. Мама отстала по крайней мере на прямой трек и нагнала его только у лавки Якобсена. Оперлась о Германа, ловя ртом воздух.
– К дедушке можешь сегодня не ходить, – просипела она наконец.
– Ходить могу.
Мама улыбнулась долгой улыбкой и пошла в магазин за пакетом с едой.
Якобсен-младший распахнул перед ней дверь и поклонился так глубоко, точно хотел укусить шнурки на ботинках.
– Добро пожаловать, госпожа Фюлькт!
Тут он заметил Германа, резко выпрямился и спрятал руки за спину.
– О-о, герр Манн[12] собственной персоной! Прокатить тебя на моем «Триумфе»?
– Тут все на своих двоих ходят.
Якобсен вынул из кармана авторучку и протянул Герману.
– Держи! Она теперь твоя.
– Нет два раза, – ответил Герман и подхватил бумажный пакет.
Он нес его по улицам бережно, как будто аквариум с золотой рыбкой. И дорогой немного жалел, что не отправил ночью этого Якобсена-младшего куда подальше. Надо было высадить его на пляже у Фердерского маяка и оставить ему лишь кассовый аппарат, вот бы и плыл на нем домой.
Дедушка еще больше похудел и побледнел. Чтобы улыбнуться, он приподнимал уголки рта двумя руками, но все равно улыбался.
Герман положил пакет на ночной столик. Дедушка подтянулся повыше и принялся разбирать пакет, приговаривая:
– Посмотрим, что у нас тут сегодня.
Пока Герман притащил себе стул, дедушка успел вывалить на кровать пакеты молока, свиные котлетки, три яйца вкрутую, половинку серого, две булочки с изюмом, морковку и банку скумбрии в томате. Под конец он сделал большие глаза и вытащил из пакета огромный золотой слиток.
– Ты посмотри, Герман! Шоколад с марципаном. Вот так сюрприз, скажу я тебе!
Он не мешкая разорвал обертку, переломил плитку надвое и отдал половинку Герману.
– Хотя сейчас не время еды, это мы съедим прямо сейчас.
К дедушкиному лицу чуть прилила кровь, но он глотнул молока, и цвет снова разбавился. Потом дедушка откинулся на подушку и посмотрел на Германа.
– Как там сегодня на улице?
– Снег пошел.
– Я так и почувствовал, что зима пришла.
Они помолчали. Потом дедушка оторвал голову от подушки и улыбнулся.
– Тихий ангел пролетел, – прошептал он.
Герман оглянулся, но ангела не увидел, только колбаски пыли медленно перекатывались по полу. Разве ангелы прячутся в пыли? Он слышал про кого-то, что у него мозги запылились. Это значит, что он умер, или как?
Дедушка тихо посмеивался с подушки.
– Не беспокойся за них, за ангелов. В основном они народ приличный.
– А ангелы – они кто?
– Ангелы? Ангелы – это тишина.
Герман долго обдумывал новость, а ангелы тем временем неслышно перекатывались по полу. Потом он придвинул стул поближе к дедушкиной кровати.
– Дедушка?
– Слушаю тебя, Герман.
– Ты когда остался без волос?
– Я начал терять их в Турции, во время мировой войны, я воевал, ты же знаешь. Нас взяли в плен, мы сидели в камере под землей. Там у меня и появились залысины.
Дедушка потер лоб и чуточку приоткрыл глаза.
– Я еще что, вот другу моему Вальдемару куда хуже пришлось. Он был капитаном в нашем батальоне, и турки допрашивали его сорок дней и сорок ночей. Но он запечатал рот семью печатями. Под конец они повели его расстреливать. Ему завязали глаза, приставили к виску дуло револьвера и выстрелили. Но выстрелили мимо, просто пугали его. Не на того напали, Вальдемара так просто не испугаешь. Но когда он вернулся в камеру, у него за пятнадцать секунд выпали все волосы. Мы ими подушку набили.
Герман беспокойно заерзал на стуле.
– Все волосы за пятнадцать секунд?
– Представляешь? Мы засекли время.
– А у тебя как было?
– У меня все тянулось очень долго. К тому же я не смотрелся в зеркало с сорок девятого года.
Герман отхлебнул большой глоток молока из бутылки.
– И ты ничего не мог сделать?
– С Вальдемаром? Честно говоря, ничего. Но ты не дослушал историю. Он был археолог.
– Архи… кто?
– Археолог. Они копаются в памяти. После войны Вальдемар отправился в Египет и откопал там одного парня по имени Тутанхамон. Тот уже три тысячи лет как помер. Но лежал себе в пирамиде в лучшем виде, разве что не живой. Он, ты понимаешь, красовался в золотом гробу, и угадай, что у него было на голове?
Этого Герман не знал. Он тихонько дернул дедушку за руку, чтобы тот не заснул ненароком.
– Что у него было на голове?
– Роскошный парик! В те времена носить парик разрешалось только фараонам. Потому что ношение парика считалось привилегией.
Дедушка согнул палец и поманил Германа поближе.
– Только, чур, никому не рассказывай: Вальдемар взял парик и ходил в нем до самой смерти.
Дедушка съел половинку котлетки и задремал, Герману пришлось подергать его снова.
– А ты что делал?
Дедушка недоуменно повел глазами по сторонам.
– Я? Я пиво пил.
На подушке снова затишье. Опять теребить дедушку Герман не решился, он сидел и ждал. Около кровати катались колбаски пыли, ходики в углу тикали в такт неслышной мелодии.
Дедушка приподнялся на локтях и в упор посмотрел на Германа.
– Красивая у тебя шапка.
– Ты пил пиво?
– Понимаешь, я прочитал в каком-то иностранном журнале, что пиво помогает росту волос. Но бабушка мне пить особо не давала. Ты помнишь бабушку, Герман?
– Она умерла до моего рождения.
– Жалко. Потому что она вообще-то была очень хорошая. Но по части пива строгая. Знаешь, что она мне говорила? Я не хочу стать женой евнуха! – дедушка рассмеялся и снова откинулся на подушку.