Ангел прополз вверх по ножке кровати и растаял в воздухе.
– Завести тебе часы? – спросил Герман, ответа не получил и все-таки пошел в угол, открыл узкую дверцу и потянул за цепочку с грузиком. Она противно заскрипела, дедушка очнулся и приподнялся в кровати.
– Спасибо, Герман, а то оно слишком медленно идет.
– По-моему, слишком быстро, – отозвался Герман.
– Ну да, на поверку это одно и то же оказывается.
Домой Герман пошел не сразу. Сначала он остановился под окнами Бутыли, но за опущенными шторами не угадывалось никаких признаков жизни. Поколебавшись, Герман зашел в подъезд и отыскал нужную дверь. На табличке значилось совсем другое имя: Йоран Францен. Не сразу, но все же Герман решился и нажал на звонок. Дверь никто не открыл. Он позвонил снова, и тогда издалека донесся тихий дрожащий голос:
– Кто там?
Герман нагнулся и сказал в замочную скважину:
– Это Герман. Малой.
– Захаживай, Малой.
Дверь оказалась не заперта, прямо как у дедушки, и Герман вошел в квартиру. Во всех комнатах было темно и пахло трехдневной едой, а сам Бутыля сидел, откинувшись на спинку кресла, в дальнем углу комнаты. Повсюду валялись пустые бутылки, на полу что-то телепалось, но что, Герман не мог разглядеть. Бутыля неожиданно включил лампу, но тут же закрыл глаза рукой и теперь смотрел на Германа сквозь пальцы.
– Рождественское пиво привезли?
– Пока нет.
Герман наконец разобрал, что там ползает по полу. Черепаха.
– Не бойся. Это Время. Стоять! – завопил Бутыля, но черепаха продолжала свой путь и уползла под комод.
Бутыля вздохнул и осушил еще одну бутылку. Угол за его спиной был плотно затянут паутиной. Она натянулась как страховочная сетка в цирке, но Бутылю не уберегла, его сальто-мортале кончилось падением задолго до появления страховки.
Герман подошел ближе и внимательно рассмотрел голову Бутыли. Волосы теснились на ней, густые, как щетка, и крепкие, как шпагат.
– Ты пьешь много пива, – сказал Герман.
Бутыля серьезно кивнул:
– Иду на мировую рекорду. Если с пивом перебоев не случившись.
Он открыл новую бутылку и выдул ее залпом. Герману показалось, что волосы Бутыли немедленно прибавили в длине. Черепаха на миг высунула голову и тотчас спрятала ее. Бутыля смачно рыгнул.
– Со мной снежная слепота, – сказал он. – Не могу зимой на улицу посещать.
– Давай я тебе за пивом сбегаю, – быстро предложил Герман.
Бутыля широко улыбнулся беззубым ртом.
– Ай да Малой, ай да молодца! Уделаем мировую рекорду! Не забудь салату. Время кормить.
Герман получил денег две бумажки и припустил в магазин Якобсена-младшего.
Магазин уже закрывался, мама ушла домой, а Якобсен-младший снял кассу и пересчитывал деньги пальцами в зеленых напальчниках.
Герман положил деньги на прилавок.
– Салат и пиво, я спешу, – сказал он.
Якобсен-младший посмотрел на него подозрительно и для начала расставил по порядку авторучки в кармане. Потом сказал:
– Для кого?
– Для Бутыли, и очень срочно. Он идет на мировой рекорд.
Якобсен-младший театрально закатил глаза, а в этом деле с ним никто не сравнится, кажется, еще чуть-чуть – и глаза у него выскользнут из-под век и устремятся в небеса. Потом он, не глядя, засунул бутылки в пакет и положил сверху пучок вялого салата. Герман обнял пакет двумя руками, но этот Якобсен-младший и не подумал открыть ему дверь, он снова погрузился в пересчет денег.
– Скажи ему, что сдачу я придержал. В счет старых и новых долгов.
Герман исхитрился и открыл дверь ногой.
– Бутыля для тебя неподходящая компания. Держись от него подальше, Герман.
– Сам держись подальше от мамы! – крикнул Герман и грохнул за собой дверью.
В подъезде он для начала вынул две бутылки и спрятал под лестницей, а потом уже потащил пакет Бутыле.
Тот ждал его с открывашкой наготове и с ходу выдул три бутылки. Потом пасанул салат к комоду.
– Время, харч!
Пока суд да дело, Герман рассматривал фотографии на стене. Их две. На одной, большой, – король Хокон. У него волос тоже не так чтобы в избытке, но он наверняка пива не пьет. На второй – женщина в огромной шляпе и с розой в зубах, но кроме шляпы на ней ничего нет.
– Это бельгийская принцесса? – спросил Герман.
Бутыля отставил пустую бутылку, уголки рта печально опустились, нарисовав под носом надломленную дугу.
– Очень можно быть, – промямлил он в небритую щетину. – Таки натурально бельгийская принцесса.
С этими словами Бутыля погасил лампу и откинулся в кресле головой под паутину. Герман на цыпочках подкрался к нему, взял открывашку и попятился к двери. Сунул на лестнице свои бутылки в карманы, вгляделся в горизонт: путь свободен. Перебежал улицу, заскочил в ближайший садик, перелез через решетку и сел под деревом на спуске к железнодорожным рельсам.
Герман открыл первую бутылку и сделал глоток; пузырьки шибанули в нос, в голову, в глаза и струей ударили наружу. На вкус хуже, чем шампиньоновый суп с рыбьим жиром, но так небось и задумано. Он сделал еще малюсенький глоточек; на этот раз дело пошло лучше, горькую жижу удалось проглотить. Глаза жгло, живот протяжно скрипел и шипел. Ладно, не так уж это и страшно; Герман снова отпил, подержал пиво во рту и проглотил. Быстро встал и еще быстрее плюхнулся обратно.
Мимо пронесся поезд, но Герман едва различал усталые лица за окнами вагонов. На сумерки с неба давила темнота, Фрогнерская церковь слилась с аллеей Бюгдёй, фьорд покрылся белыми бодливыми барашками, бодались они неустанно. Банан на крыше офиса бананового короля Маттиесена был похож на луну без кожуры. Где-то у Дюнского маяка завыл грузовой теплоход.
С этой бутылкой Герман разделался довольно быстро. Последний глоток застрял было во рту, но Герман все-таки втянул его в себя. Выждал немного, следя, как загораются в городе огни и ветер треплет банан Маттиесена, потом стряхнул шапку и стал ощупывать голову. Вроде все по-старому. Так он дошел до лысого пятна и отдернул руку, точно обжегшись. Нужна вторая бутылка, немедленно. Сказано – сделано. Вторую бутылку Герман вылил на голову и тщательно втер пиво в волосы, потом натянул шапку и стал ждать. Он ждал, пока мимо не прошел последний поезд; в нем уже не было лиц, а только пустые окна и черные трепещущие занавески. Тогда Герман встал и полез через ограду. В голове творилось что-то странное. В конце концов он рухнул на снег по другую сторону ограды.
Раз уж я лежу на снегу, подумал Герман, надо нарисовать ангела, и стал махать руками. Покончив с этим делом, он встал на четвереньки, долго тыркался в разные стороны, но все же нашел улицу. Держась за столб, поднялся на ноги (не зря его учили в школе гимнастике), но тем временем кто-то перевернул двор вверх тормашками. Как краб-шатун, доковылял Герман до другого берега улицы, дотыкался до нужного подъезда, вошел и вцепился в перила. В голове и в животе бушевал смерч, а ступеньки, как назло, были отвесные и страшно высокие. Надо отдохнуть, решил Герман и сел.
Где-то наверху открылась дверь и заговорили смутно знакомые голоса, но Герман и ухом не повел. У него своих забот предостаточно. Вдруг прямо перед ним замаячило мамино лицо – вернее, две мамы с четырьмя глазами. И они кричали ему со всех сторон:
– Герман, тебе плохо? Ты заболел?
Ответить он ничего не мог, потому что язык стал пудовый и едва помещался во рту. Отчего-то вокруг скакали уже четыре головы плюс столько же носов.
– Герман, ты пиво пил?
Какое-то время было тихо, но ангелы не летали.
– Да ты надрался?!
Герман вспомнил, как папа фокусничает по воскресеньям, вытянул палец и с помощью второй руки стал поднимать его. Но засунуть в рот не успел. Теперь уже не узнать, что случилось раньше – закричала мама или взбунтовался желудок. Во всяком случае, Германа вывернуло, и неслабо: судя по звуку, все его безобразие шлепнулось аж на первом этаже. Слезы, боль… руки подхватили его… дальше все стерлось.
Потом он обнаружил себя в ванне, мама сдирала шапку с головы.
– Тут лед уже! – кричала она.
Папа, конечно, тоже потянулся потрогать. У Германа не было сил сопротивляться, и он не вмешивался. Наконец справились, шапка оказалась у мамы в руках, но тут она зачем-то ее вывернула, понюхала – и снова здоро́во:
– Герман, ты что, на голову пиво лил?
– Бальзам, – ответил Герман. – Ополаскиватель.
Послышался смех, но недолгий. Потом душ выключили, и он очутился в своей кровати с распаренной головой, хотя в животе остался холод. Мама уселась на стул рядом с кроватью, позади нее встал папа.
Герману показалось, что на подоконнике стоит целехонький глобус и светит ярче прежнего. Он ткнул в него пальцем.
– Глобус.
– Папа купил новый. Где ты взял пиво?
– Стащил.
– У Якобсена?
– У Бутыли.
– Это Бутыля тебя надоумил? Лить пиво на голову?
– Тутахтамон.
– Тутахтамон? Что ты такое говоришь?
– Помогло?
– Послушай, Герман. Это все не может помочь. Лучший лекарь – время, доктор ведь нам сказал.
Герман сел в кровати, и у него опять сделалось четыре родителя. Два точно лишние.
– Кто такой Эвен? – спросил он.
– Эвен? Ты встретил какого-то Эвена?
– Эвен, дедушкин приятель.
– Ах, дедушкин приятель…
У мамы отлегло от сердца, и она на радостях даже пересела на край кровати.
– Дедушка рассказывал тебе о каком-то Эвене?
– Эвен Нухх.
Мама сдалась и уступила место папе.
Опять он как в воду опущенный. И руки огромные и заскорузлые.
– Герман, как ты сейчас?
– Никак.
– Еще бы. Это не дело.
Папа отвел глаза, причудливая тень от глобуса зачернила половину его лица. Мама нетерпеливо забарабанила пальцами.
– Купил вот новый глобус, – сказал папа.
– Спасибо и пока.
– Не за что. Надо ж нам знать, где мы находимся.
Папа надолго замолчал.
– Я знаешь чего хотел сказать, Герман. Я подумал про мой кран. Тебе вовсе не обязательно туда лазить. Ничего особенного. Видно так себе. Ты правда из-за крана переживал?