Боров закрыл книгу, сел за стол и прикрыл один глаз, зато второй обшаривал класс, не моргая. Герман принялся писать:
Мама послала Пера и Кари в могозин. Штоб они купили муку сахар масло сыра. Па дароге домой пакет с сахаром парвался. Кари зажжала дырку но сахар высыпалсю всю дарогу. Пер и кари ужасно растроились но мама говорила они невиноватые. Им повезло, в пакете осталось нимношка сахара. Но Кари послали назат в магазин. Пакет парвался, сказала Кари. Ну и чево? – спросил прадавец. Пакет парвался и сахар высыпался пачти весь, сказала Кари. Высыпался – новаво не дам сказал прадавец. Кари испугалась и убижала.
Потом были примеры по математике. Герман вычитал вместо сложения. Сдал свой листок до звонка и молча вышел, провожаемый взглядами всего класса.
У вешалки в коридоре он помешкал, но Боров не вышел за ним следом. Теперь меня до того жалко, что мне позволяется творить что угодно, подумал Герман и пошел в центр погулять, раз так.
На улицах были протоптаны тропинки шириной с лыжню, восемь трамваев застряли на Риддерволдспласс, сугробы – трехметровые и выше. Во всех витринах торчали рождественские гномы, вид у низкоросликов был сердитый, а на постаменте, где раньше сидел и скучал старик Вельхавен[17], водрузился жуткого вида снеговик с грязными голубями на макушке. Когда будут ставить памятник мне, подумал Герман, попрошу Вигеланда сразу приделать мне на голову здоровенного бронзового голубя.
На Карл-Юхан[18] высилась огромная елка, похожая на зеленую ракету на старте. Под ней на земле горой лежали пакеты и свертки в подарочной бумаге, в большинстве из них было что-то мягкое. Это подарки беднякам, у которых нет денег на подарки. Вот тут Германа и посетила отличная идея. Он достал парик, завернул его в бумагу из-под завтрака, перебежал дорогу, улыбнулся тетеньке из Армии спасения[19] и положил свой сверток к остальным. У спасательницы на голове торчала коробочка, запотевшие кругляши очков упирались в красные щеки. Она присела и проворковала:
– Какой хороший мальчик! Думает о других.
– Жить надо по заповедям. Счастливого Рождества! – ответил Герман и пошел в «Студент».
Пожилые дамы и дяденьки с заострившимися ртами и огромными губчатыми носами тянули какао из кружек. Герман подошел к прилавку, и за ним тут же возник официант в белом фартуке.
– Коктейль шоколадный, коктейль клубничный, лимонад и банановый сплит. Побольше сладкой крошки, пожалуйста. Мама заплатит.
Герман нашел себе место в дальнем углу длинного стола у окна и задумался. Прикинув за и против, решил начать с шоколадного.
Ему пришлось дважды передвигать ремень на следующую дырочку, но когда он наконец добрался до банана, рядом возник официант. Он сдвинул шапочку-пирожок назад и поскреб лоб.
– Где твоя мама? – спросил он.
– В лавке Якобсена-младшего, – ответил Герман.
– Где-где?
– Магазин семьи Якобсен в Скиллебекке. Она там работает.
Дальше события развивались стремительно. У Германа вырвали из рук тарелку с банановым сплитом, потащили его в комнатку позади прилавка и силой усадили на стул. Официант стал листать толстый телефонный справочник. Большая касса в углу дрожала. Она была похожа на стиральную машину. Небось это в ней они лед крошат, подумал Герман. Коровы еще дают нам молочный коктейль и банановый сплит, подумал он дальше.
– Как тебя зовут? – истошно завопил официант, хотя стоял в трех сантиметрах от него.
– На слух не жалуюсь, – ответил Герман.
Но официант лишь повысил голос, а бананы из ушей не вынул.
– Меня зовут Герман Фюлькт. Вы не имеете права ничего мне сделать.
– Чего мы не имеем права, говоришь?
– Меня можно только пожалеть.
– И даже нужно будет, я тебе обещаю.
– Обещаете?
Официант с трудом попадал в нужные цифры на диске. В трубку он тоже орал и швырнул ее на рычаг, как метатель – молот.
– Мягкое мороженое, пожалуйста, – сказал Герман. – Пока я жду.
И тут официант вызверился, как бешеный лемминг, и взорвался. Пуговицы брызнули с белого фартука во все стороны, пирожок с головы упал, галстук встал колом.
– Только пикни еще, наглец!
– Вы правы, я уже много съел, да.
– И сними шапку, когда со взрослым разговариваешь!
– Мне же велено молчать.
– Ты еще и дерзить вздумал?!
– Планов беседовать со взрослыми на сегодня больше не имеется.
– Шапку снял!
– Нет.
– Ты слышал, что я сказал?
– Нет два раза.
Официант вцепился в верх шапки, Герман ухватился двумя руками за край и стал изо всех сил тянуть ее вниз. Но сил оказалось недостаточно, и официант отлетел в угол вместе с шапкой.
У него враз удивленно искривился рот, и все лицо застыло; он вытаращился на голый череп Германа, глаза забегали, словно они вообще здесь случайно. Он тихо протянул шапку Герману.
– Сюда, – сказал тот.
Официант положил шапку ему на колени, Герман немедленно натянул ее на голову.
– Ты не… ты не хочешь все-таки мороженого?
Понятно, подумал Герман.
Через полчаса пришла мама, молча оплатила счет, взяла Германа за руку и вывела на Карл-Юхан.
– Это было нехорошо, Герман.
– Было очень хорошо.
– Ты мог просто попросить денег.
– Это было потешно!
– Мы могли бы сходить вдвоем, кстати говоря.
У Германа в животе началась катавасия, как когда он лист проглотил.
– Кажется, мне срочно надо в туалет.
– Кажется или надо?
– Надо.
– Сколько ты съел?
– Три с половиной. Кажется, надо скорее.
Он внимательно прислушался к себе и поправился:
– Надо скорее.
Они пустились бегом и успели. Герман пулей влетел в туалет, побив пару мировых рекордов. Какое блаженство! Так хорошо ему не было давно. Хотя обидно, конечно, что все эти вкусности задержались в нем так недолго. Обожрутся угри сегодня, подумал Герман.
Прислушался: вверх по лестнице, шагая через три ступеньки, шумно пыхтел папа.
– Герман! Где Герман?! – закричал он с порога.
– Он в туалете, – ответила мама.
Папа встал под дверью и затараторил, глотая слова:
– Знаешь, что скажу?
– Не знаю.
– Зорро вернулся!
Герман молчал.
– Ты там сидишь? – закричал папа.
– Да. Куда Зорро вернулся?
– «Зорро» идет во «Фрогнере»! Я купил билеты на пять. Поторопись!
– Я устал сегодня.
– Что ты сказал, Герман?
Идти и правда не хотелось, но он решил, что должен, иначе папа не увидит продолжения. Просто столько всего разом теснилось внутри, что голову стянуло как обручем.
Герман спустил воду, авось папа не услышит, если он вдруг заревет.
– Иду, – ответил он.
Они заняли свои места во втором ряду. Погас свет, со скрипом и шуршанием открылся занавес. Легла тишина, и по головам проплыла звенящая буква. И вдруг здрасте вам: Зорро с дамой на вершине горы. А все ведь помнили, что прошлая серия закончилась в темнице. Что тут поднялось! Зрители повскакали с мест и принялись вопить. В окошке механика под потолком показалось перепуганное лицо. Герман узнал его: это же тот тип, что клеит афиши и проверяет билеты на входе.
– А ну тихо! Сели все! – рявкнул он. – Иначе отменю сеанс! Желающие могут приобрести шоколад!
Зажегся свет, занавес задернули – дубль два.
Наконец механик отыскал нужную бобину, экран снова засветился, и появился Зорро, заточенный в камере, между сжимающимися стенами. Все откинулись в креслах, задержали дыхание, вцепились в подлокотники, друг в друга… Все, кроме Германа. Он спокойно тронул папу за плечо.
– Наверняка он найдет в полу расшатанный камень, вытащит его и поставит в распор, – прошептал он.
В конце фильма Зорро ускакал на Торнадо к линии горизонта. Там, вдали, он оглянулся, высматривая прекрасную даму, но ее было не видать. В глазах за черной маской светилась печаль.
Зорро грустно оттого, что она не последовала за ним, а он не остался с ней, понял Герман.
Домой они шли под полной луной, ее матовый свет затягивал лица, словно марля. А потом над городом распростерлось большое черное облако, и гореть остались только рождественские звезды в окнах.
– Здорово у тебя соображалка работает, – восхищенно сказал папа.
– Просто догадался.
– Я б никогда не дотумкал. Думал, Бернардо чего наколдует, чтоб его вызволить.
Папа засмеялся, притормозил и достал сигарету.
– Гляди, чего покажу!
Он спрятал сигарету в руке, сжал второй кулак тоже, суматошно замахал и затряс руками, как будто слепня гонял, потом протянул кулаки вперед.
– В каком?
Герман ткнул в левый. Папа разжал пальцы – ничего.
– Попробуй снова!
Герман показал на правый. Папа разжал его, но тоже оказалось пусто. Тогда он раскрыл рот, долго обшаривал его языком, и вдруг показался окурок, он лег на губу, и папа сам скосил на него глаз с большим удивлением.
– Во как! – сказал он.
– Ничего себе, – откликнулся Герман.
Они пошли дальше, высматривая проход в сугробах вдоль обочины. Ближайший нашелся на Соллипласс.
– Чего тебе больше всего хочется на Рождество? – спросил папа.
Герман промолчал.
– Глупый вопрос?
– Ну да. Вот тебе, пап, самому чего хочется?
– Сюрприза.
– И мне.
Герман слепил снежок и запустил в фонарь, но промазал. Папа тоже бросил и тоже не попал. Какое-то время они шли молча. В квартире с открытым окном пели рождественский гимн, но пианист не попадал в ноты.
– Дедушка с нами Рождество встречает?
– Конечно. Мы переправим его к нам под вечер. Мы ведь сможем вдвоем снести его по лестнице?
– Спокойно.
Дома у дверей их ждала большая елка. На вид очень свежая, ветки припорошены снегом, а зарубки от топора блестят. Рядом с ней стояла мама и поеживалась, обхватив себя руками.