Германская история: через тернии двух тысячелетий — страница 11 из 27

Сила и бессилие Веймара (1918–1929)

Облик эпохи

Веймарская республика стала первой в немецкой истории удавшейся попыткой создать демократическое государство. Власть перешла в руки социал-демократии, большинство лидеров которой уже отошло от революционных устремлений прежних лет и считало главной задачей обеспечение плавного эволюционного перехода от старой государственной системы к новой, социалистической. Осталась нетронутой частная собственность в промышленности и сельском хозяйстве. Сохранили свои посты чиновники и юристы, в большинстве настроенные антиреспубликански. В армии командную власть удержал старый офицерский корпус. Попытки левых сил повернуть революцию на радикально большевистский путь пресекались военным путем.

В избранном в 1919 г. Национальном собрании, которое приняло новую и тогда самую демократическую в мире конституцию, большинство принадлежало трем республиканским партиям — СДПГ, леволиберальной Демократической партии и партии Центра. Но в 20-е гг. в обществе и рейхстаге возобладали силы, относившиеся к демократической республике если не открыто враждебно, то с более или менее глубоким недоверием. Растущее недовольство подпитывалось прежде всего тяготами послевоенного времени и унизительными условиями Версальского мирного договора. Итогом стала растущая внутриполитическая нестабильность и социальное напряжение. Период существования Веймарской республики — это период то явной, то скрытой гражданской войны; нагнетания раскола и поляризации общества.

Недолгая история Веймарской республики отмечена знаком трагизма. Это история рождения демократии из военного поражения и революционного хаоса; история бесконечных унижений великой нации зарубежным диктатом, баснословными репарациями, международной дискриминацией; история хронически больной экономики на фоне страшнейшей инфляции и мирового экономического кризиса; история «республики без республиканцев», против которой яростно выступали противники и которую весьма нерешительно защищали сторонники; история демократии, которая не смогла и не сумела постоять за себя. Демократические свободы предполагали и необходимую политическую ответственность, которой не оказалось у неприученного к ней немецкого народа.

В 1923 г. кризис достиг апогея. Об этом свидетельствовали невиданная инфляция, франко-бельгийская оккупация Рура, попытка коммунистического переворота, мюнхенский путч нацистов. Затем в основном усилиями Густава Штреземана установилось хрупкое политическое равновесие. Но после неожиданной смерти первого президента, социал-демократа Эберта, главой государства в 1925 г. был избран кандидат правых сил, бывший кайзеровский фельдмаршал Гинденбург. Он стоял на почве конституции, но внутренне так и не принял республику, надеясь на реставрацию монархии Гогенцоллернов легитимным путем.

Предпосылки революции

Октябрьские реформы 1918 г., провозгласившие в Германии систему парламентарной монархии, внешне дали массам то, чего они требовали. Но простые рабочие и солдаты не видели никаких практических перемен. Конституционная реформа в основном осталась декларативной. Со своей стороны президент США Вильсон настаивал на отречении кайзера и заявил о готовности вести переговоры только с настоящим парламентским правительством.

Начавшаяся фактически 28 октября с мятежа матросов в Киле, отказавшихся выполнить приказ о самоубийственном выходе в море для решающего сражения с британским флотом, революция быстро распространилась по всей стране. Она не была делом рук леворадикальных агитаторов, но началась стихийно под воздействием объективных причин.

«Гражданский мир», провозглашенный в августе 1914 г., мог сохраняться только до тех пор, пока существовали надежды на скорую победу. Но она улетучивалась в той мере, в которой осложнялась ситуация на фронте и ухудшалось положение масс в стране. Особенно сильное недовольство, несмотря на относительно высокую заработную плату, выказывали рабочие военной промышленности. Дело в том, что большинство из них прежде было занято в других отраслях промышленности, а в военной оказалось не по собственному желанию. Недовольство охватило и средние слои, проявлявшие все меньше лояльности к авторитарному режиму Германии. В ходе войны все большее число служащих и чиновников приближалось по своему положению к пролетариату и начинало чувствовать общность своих и его материальных интересов.

У ремесленников и мелких торговцев высокие цены, нехватка или даже конфискация запасов сырья, административное давление со стороны государства вызывали растущее чувство раздражения. Они все громче требовали скорейшего окончания войны и заключения мира, безразлично на каких условиях.

Крестьяне, которые меньше других общественных групп страдали от голода, выражали недовольство в связи с тем, что труд их стал совершенно непосильным, рабочей силы не хватало, закупочные цены были низкими, а спекуляция продуктами обрела характер разгула. В глазах большинства немцев старый режим настолько утратил привлекательность, что его больше не стоило защищать. Все большую популярность получало требование отречения кайзера, особенно после ноты Вильсона 23 октября 1918 г.

Заключение мира казалось невозможным без полного устранения прусского милитаризма, ответственного в глазах многих за затягивание бессмысленной войны. Стремление к заключению мира отвечало и растущему желанию масс добиться в стране полного торжества демократии. Конкретно это выражалось в требовании созыва Национального собрания, которое могло бы заключить мир на более мягких для Германии условиях. Средние слои и значительная часть рабочих не требовали большего, чем мира и буржуазной демократии. В индустриальной Германии, где было хорошо развито разделение труда, а большинство населения было связано с государством, рабочим было что терять помимо собственных своих цепей, и потому среди них преобладал враждебный революции «рефлекс антихаоса». В стране, где уже имелось всеобщее избирательное право, речь шла в первую очередь о дальнейшем расширении демократии, а диктатура пролетариата означала бы ее свертывание[167].

Что касается социалистических требований, то рабочие, прежде всего горняки, выдвинули их только во второй половине декабря. В октябре и ноябре более насущными были другие заботы.

Фазы революции

Германская революция прошла три основных этапа. Первый начался 3 ноября 1918 г. вооруженным восстанием матросов в Киле, и закончился через неделю, 10 ноября, созданием нового правительства — Совета Народных уполномоченных. Второй период завершился январскими боями 1919 г. в Берлине. Но некоторые историки считают, что он закончился с разгромом Баварской Советской республики в апреле — мае 1919 г. В марксистской историографии этот разгром считается концом третьего этапа. Наконец, существует мнение, что заключительным аккордом революции можно считать восстание в Руре в марте 1920 г. Его подавление стало концом революции.

Германская революция была стихийным выступлением уставших от войны масс. Ее знаменем стало красное знамя, символ социализма, потому что оно воплощало мир и оппозицию против правящего режима. Социал-демократы, расколовшиеся на умеренную СДПГ большинства и более радикальную Независимую СДПГ (НСДПГ), действовали под давлением событий, не имея четкого политического курса. В ночь с 7 на 8 ноября независимец Курт Эйснер провозгласил социалистическую республику в Мюнхене, а берлинские социал-демократы потребовали немедленного отречения кайзера. Утром 9 ноября прекратили работу почти все промышленные предприятия Берлина. Демонстранты, заполнившие улицы столицы, стекались в центр города. Последний имперский канцлер, принц Макс Баденский, на свой страх и риск объявил об отречении Вильгельма и передал власть лидеру СДПГ Фридриху Эберту, который надеялся сохранить монархию, чтобы предотвратить хаос и угрозу гражданской войны (по его собственным словам, он ненавидел революцию как «смертный грех»[168]). Но из-за напора масс это уже было невозможно. После полудня другой лидер СДПГ, Филипп Шейдеман, провозгласил перед зданием рейхстага республику, а руководитель крайне левой группы независимых социал-демократов «Спартак» Карл Либкнехт с балкона Берлинского замка объявил о создании социалистической республики.

Поскольку все социалистические группировки выступали под лозунгом предотвращения братоубийственной гражданской войны, Эберт предложил независимцам сформировать общее правительство, в которое предложил войти и Либкнехту. Но тот, придерживаясь крайне левых позиций, отказался, так же, как и лидер радикального крыла НСДПГ Георг Ледебур.

10 ноября был создан Совет Народных Уполномоченных, СНУ, из трех представителей умеренной социал-демократии (Эберт, Шейдеман, Отто Ландсберг) и трех независимцев (Гуго Гаазе, Вильгельм Дитман, Эмиль Барт), который опирался на поддержку берлинских рабочих и солдатских Советов. 29 декабря в Берлине состоялась общая конференция спартаковцев и леворадикалов. 30 декабря на ней была создана компартия Германии, КПГ. На этом учредительном съезде царил дух фанатичного утопизма, откровенно ориентированного на российский большевизм. СНУ, которому принадлежала вся полнота власти, оказался перед лицом реально угрожавшей Германии опасности голода, хаоса и даже распада. Новый начальник штаба действующей на Западе армии генерал Вильгельм Грёнер уже в ноябре позвонил из ставки Эберту и предложил помощь армии в наведении в стране порядка. Эберт с готовностью принял это предложение. Пакт Эберта — Грёнера фактически предотвратил в Германии кровавую гражданскую войну, какая уже бушевала в России.

СНУ в первые же дни своей работы провозгласил все преобразования, которых жаждал народ. Был введен 8-часовой рабочий день, учреждены пособия по безработице, гарантировано обязательное восстановление на работе демобилизованных фронтовиков, провозглашались всеобщее и равное избирательное право для мужчин и женщин с 20-летнего возраста, а также все политические права и свободы. Была даже создана комиссия — во главе с известными марксистскими теоретиками Карлом Каутским и Рудольфом Гильфердингом — по социализации ряда отраслей промышленности. В итоге, даже не успев начаться, революция лишилась целей — бороться было не за что.

Лидеры СДПГ рассматривали СНУ как чисто временный орган власти на период революционных потрясений. Вопрос о власти и государственной форме должно было, по их мнению, решить демократически избранное Национальное учредительное собрание. Так считало и руководство большинства рабочих и солдатских Советов, рассматривавшее Советы тоже как временные организации. Лозунг спартаковцев «Вся власть Советам!» не получил широкой поддержки. Это показал состоявшийся 16–20 декабря в Берлине всегерманский съезд Советов, на котором из 489 делегатов всего десять высказались за передачу власти Советам и который принял резолюцию о выборах в Национальное собрание в январе 1919 г.

Но всего через несколько дней после создания СНУ коалиция двух социал-демократических партий развалилась. В знак протеста против акции Эберта — он призвал регулярные фронтовые части усмирять взбунтовавшихся из-за невыплаты жалования матросов Народной морской дивизии — главной опоры левых, независимцы в ночь с 29 на 30 декабря вышли из СНУ. Их заменили правые социал-демократы Рудольф Виссель и Густав Носке. Теперь эйфорическое настроение ноябрьских дней сменила конфронтация внутри социалистического рабочего движения.

Когда левые независимцы вышли из СНУ, их сторонников стали повсеместно смещать с административных постов. Но глава берлинской полиции, левый независимец Эмиль Эйхгорн заявил, что не уйдет со своего поста и что он подчиняется не правительству, а берлинскому Исполкому Советов. Тем не менее 4 января он был смещен. Возмущенные этим левые независимцы, революционные берлинские старосты предприятий и коммунисты создали Ревком, который призвал к свержению правительства Эберта и объявил, что берет власть в свои руки.

Эберт обратился за помощью к Верховному командованию. Оно не имело достаточного числа надежных соединений, однако еще в декабре по призыву Грёнера демобилизованные офицеры начали формирование фрейкора — добровольческих корпусов из бывших фронтовиков, не нашедших места в мирной жизни, политически активных студентов, авантюристов и бродяг разного рода. Фрейкор и стал главной опорой правительства, которое предложило Носке возглавить военные операции. Тот сразу же согласился, заявив, что не боится ответственности, а кто-то все равно «должен стать кровавой собакой»[169].

10 января в Берлине началось «спартаковское восстание». На следующий день в столицу вступила трехтысячная колонна фрейкоровцев, во главе которой шагал сам Носке. Совершенно не подготовленное восстание было разгромлено. Погибло свыше 100 повстанцев, в то время как фрейкор потерял всего 13 человек убитыми и 20 — ранеными.

Лидеры КПГ, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, были зверски убиты. Вначале их доставили в штаб гвардейской кавалерийской стрелковой дивизии в отеле «Эден». После короткого допроса было приказано поодиночке доставить их в тюрьму Моабит. При выходе из отеля они были жестоко избиты. По дороге в тюрьму Либкнехта высадили из машины и предложили продолжить путь пешком якобы из-за поломки мотора. Через несколько шагов капитан Пфлюг-Гартунг выстрелил Либкнехту в затылок, труп его был доставлен в морг как «неизвестный». Роза Люксембург была застрелена прямо в автомобиле лейтенантом Фогелем. Ее тело, завернутое в одеяло и опутанное проволокой, было брошено в Ландверканал и найдено только в конце мая. Эта кровавая расправа обезглавила КПГ и отвратила многих рабочих от правительства, молчаливо принявшего убийство.

Вслед за Берлином в феврале — марте были подавлены рабочие восстания в Бремене, Вильгельмсхафене, Мюльхайме, Дюссельдорфе и Галле. Но 3 марта в Берлине началась новая всеобщая забастовка, через два дня переросшая в ожесточенные уличные бои. Носке, по приказу которого в столицу вновь вошел 42-тысячный фрейкор, распорядился расстреливать на месте каждого, задержанного с оружием в руках. Погибло от 1200 до 1500 рабочих, фрейкоровцы потеряли 75 человек. В апреле — мае правительственные войска навели «порядок» в Брауншвайге, Магдебурге, Дрездене и Лейпциге, а Советская республика в Мюнхене пала под ударом 20-тысячной армии, посланной из Пруссии.

В том же апреле мощное стачечное движение, в котором участвовало более 400 тыс. рабочих, охватило весь Рур. Правительство ответило введением осадного положения и тактическим маневром. Собравшийся в это время второй Всегерманский съезд Советов, которым дирижировали реформисты, рекомендовал установить в Германии «советскую систему». Наделе она представляла собой слегка модифицированный вариант заключенного еще в первые дни революции, 15 ноября 1918 г., соглашения между крупнейшими промышленниками и лидерами профсоюзов о «Трудовом сотрудничестве», по которому за профсоюзами признавалось право представительства интересов рабочих, вводилась система коллективных договоров, арбитражное разбирательство спорных вопросов, на предприятиях создавались фабрично-заводские комитеты.

Январское восстание в Берлине ознаменовало решительный поворот событий. Жестокое подавление восстания привело не только к резкой радикализации части рабочих, но и к недовольству курсом правительства даже среди его сторонников. С январского восстания берет свое начало усиление правого и левого экстремизма и ослабление социал-демократической линии на мирное социально-демократическое переустройство общества.

Создание СНУ немецкие рабочие рассматривали как свой приход к государственной власти. Однако в государственном аппарате, в армии и хозяйстве не произошло практически никаких изменений. Новое государство базировалось на старом фундаменте. Везде сидели те же люди, что и при кайзере. Так, спустя полгода после 9 ноября из 470 управлявших сельскими округами прусских ландратов только один был социал-демократом, остальные сидели на своих постах еще со времен империи. Отсутствие реальных перемен вызывало рост недовольства. Начались волнения и забастовки в Рурской области и Верхней Силезии, Саксонии и Тюрингии, в Берлине, Бремене и Брауншвайге. Они проходили под лозунгами как повышения заработной платы и улучшения продовольственного снабжения, так и социализации предприятий, сохранения рабочих Советов и даже ликвидации капиталистической системы.

Армия и революция

Вследствие произошедшей революции встал вопрос о демобилизации бывшей кайзеровской армии и формировании новой армии. Эту задачу осуществило офицерство, стремившееся в первую очередь защитить свои интересы. Верховное командование германской армии и заключившие с ним союз лидеры социал-демократии преследовали следующие цели: освободиться от революционных и ненадежных элементов; ликвидировать солдатские Советы; сохранить офицерские кадры; отобрать среди унтер-офицеров и сверхсрочников кадры, пригодные для использования их в контрреволюционных целях. Вместе с тем социал-демократическому правительству и руководству профсоюзов, промышленникам и верховному командованию приходилось заботиться о том, чтобы демобилизация армии не привела к массовой безработице и к дальнейшему обострению политической ситуации в стране.

К моменту окончания войны в Германии под ружьем было более 8 млн. чел., в том числе в самой Германии — 2,7 млн., 1,9 млн. — на оккупированных немцами территориях на востоке и юго-востоке Европы, 3,4 млн. — на Западном фронте и 0,2 млн. чел. — на остальных театрах военных действий[170]. Отвод войск с запада в пределы германских границ был закончен к 9 ноября. В тот же день Гинденбург опубликовал обращение к армии, в котором была обещана самая быстрая демобилизация всех призванных в армию возрастов, кроме солдат 1896–1899 гг. рождения.

В начальных распоряжениях о демобилизации, подписанных в Военном министерстве 15 и 16 ноября 1918 г., было сказано, что в первую очередь демобилизации подлежат лишь военнослужащие рождения до 1879 г. включительно, т. е. лица старше 40 лет, но уже через четыре дня было объявлено, что демобилизация распространяется и на военнослужащих по 1895 г. рождения. Однако солдаты кайзеровской армии, не дожидаясь наступления обещанных сроков демобилизации, зачастую разбегались по домам, чему офицеры не могли, да во многих случаях и не старались, помешать. Они рассчитывали таким образом быстро и безболезненно освободиться от беспокойных революционных элементов. «Для того чтобы справиться с положением, — писал в своих воспоминаниях г. Носке о первых днях революции в Киле, — власти предоставляли отпуска всем, кто захочет»[171]. 16 ноября 1918 г. Военное министерство опубликовало указание отпускникам следить за газетами, с тем чтобы быть в курсе всех предстоящих распоряжений насчет оформления демобилизации. 14 декабря 1918 г. последовало подписанное комендантом Берлина Отто Вельсом распоряжение, по которому оформление стихийно происходившей демобилизации производилось по месту нахождения соответствующих запасных воинских частей. Фактически Военному министерству приходилось лишь оформлять под видом демобилизации стихийный распад армии. Начальник штаба Восточного фронта генерал Макс Гофман писал в своем дневнике 12 ноября 1918 г.: «Я не могу больше удержать здесь своих людей. Все хотят домой».

Генерал Людендорф утверждал, что германские армии Западного фронта, отступив в относительном порядке за Рейн, «затем, вследствие поспешной демобилизации и непосредственного соприкосновения с революционными толпами родины, также поддались разложению». Такие части кайзеровской армии были непригодны для борьбы с революцией. Однако до конца декабря 1918 г. Верховное командование не оставляло надежд справиться с последней путем военного подавления, о чем свидетельствует создание воинской группы под командованием генерала Арнольда Леки для разгрома Советов в Берлине. Провал попытки совершить в Берлине 24 декабря 1918 г. переворот, а также разложение армий Восточного фронта вынудили Верховное командование и социал-демократическое правительство издать 31 декабря 1918 г. «Закон о демобилизации», устанавливавший срок окончания демобилизации всех возрастов, кроме солдат 1896–1899 гг. рождения, 10 января 1919 г. Таким образом, демобилизация всей армии должна была осуществиться в течение всего лишь десяти дней.

Согласно первым приказам о демобилизации, всем военнослужащим, затруднявшимся найти себе гражданскую службу, предоставлялась возможность — во избежание роста безработицы — оставаться пока в армии. Однако 4 января 1919 г. право задерживаться на военной службе было отменено, а демобилизация была ускорена, чтобы ненадежные солдатские элементы не оставались больше организованными в воинские формирования. При этом в целях предотвращения резкого роста безработицы был издан декрет, обязывающий хозяев предприятий с числом рабочих не менее 20 принимать на работу в течение двухнедельного срока после демобилизации всех тех, кто до своего призыва работал на данном предприятии. Второй параграф этого декрета запрещал одновременное увольнение других рабочих. Однако пятый параграф содержал оговорку, допускавшую такое увольнение в том случае, если ведение дел с прежним числом рабочих является невозможным. В наиболее неблагоприятном положении оказывалась молодежь, не работавшая до призыва в армию.

Отсутствие массовой безработицы и гибкая политика «Демобилизационного управления», возглавляемого генералом Йозефом Кэтом, способствовали тому, что демобилизация армии не привела к обострению ситуации в стране в 1918–1919 гг. Более того, в законе о демобилизации был ряд оговорок, позволявших военным властям под предлогом выполнения специальных работ, несения караульной службы, охраны пленных, охраны границ и др. задерживать на военной службе тех, кто был необходим в деле создания новой армии. Из этих же соображений зачисление на сверхурочную службу было прекращено только 30 ноября 1918 г., а демобилизации сверхсрочников чинились всяческие препятствия.

Солдатские Советы не смогли взять в свои руки демобилизационный процесс. В результате, по мере осуществления демобилизации, все успешнее развертывалось контрнаступление офицерства на Советы. Они были окончательно ликвидированы к июню 1919 г.

13 сентября 1919 г. был принят специальный «Закон о возмещении» офицерам, демобилизованным из армии в результате ее сокращения, по условиям мирного договора. По этому закону офицеры с 10-летним сроком службы получали пенсию, полагающуюся им по выслуге лет, и, кроме того, в течение 2–5 лет — вознаграждение, размер которого вместе с пенсией достигал 75% жалованья, получаемого на действительной военной службе. Офицеры, прослужившие менее десяти лет, получали соответственно меньше. Такой же закон был принят в отношении сверхсрочников.

В 1-й пол. 1919 г. офицеры, демобилизовавшиеся из действующей армии, в значительной части нашли себе применение в различных военных учреждениях, штаты которых разбухли в несколько раз, и главным образом в демобилизационном аппарате. Всего в Германии в мае 1919 г. было 2206 военных учреждений, в которых было занято 116 тыс. чел., и число офицеров среди них было очень высоко[172]. В дальнейшем офицеры привлекались также на работу в государственных учреждениях, в промышленности, в банках, в различных общественных организациях и в высших учебных заведениях, где они являлись проводниками милитаризма.

Тем не менее переход на гражданскую службу для многих офицеров был вынужденным и тяжелым шагом и означал крушение надежд, связанных с карьерой, и ухудшение материального положения. Для сплочения офицерства как социальной группы военными властями еще в период революции были созданы офицерские союзы, которые способствовали укреплению пошатнувшегося положения офицерства в армии и тому, чтобы оно стало главной военной и важной политической силой германской контрреволюции.

Значение офицерства в Германии как политического фактора особенно возросло после свержения монархии в связи с тем, что прежние политические партии переживали кризис и временно вышли из игры: хотя они энергично перестраивались и меняли свои названия, было неясно, насколько эффективной окажется их деятельность в новой обстановке. Из возникших офицерских союзов наиболее крупным был «Германский офицерский союз», основанный 28 ноября 1918 г. Его председателем в январе 1919 г. был избран бывший военный министр генерал Генрих Шойх. В начале апреля 1919 г. ГОС насчитывал уже свыше 80 тыс. членов и 200 местных организаций. Только в Большом Берлине было десять районных групп ГОС.

«Германский офицерский союз» добивался присоединения к нему всех остальных офицерских союзов. В итоге, к нему примкнули «Союз германских санитарных офицеров», «Союз германских ветеринаров», «Союз офицеров флота», «Саксонский союз офицеров», часть баварских офицеров, объединившихся в «Германской офицерский союз — баварское отделение». Руководители ГОС делали предложения о присоединении даже «Австрийскому офицерскому союзу».

Соперником «Германского офицерского союза» пытался выступить «Национальный союз германских офицеров» (НСГО). Руководство последнего обвиняло ГОС в аполитичности: по его мнению, председатель ГОС, генерал Шойх, был повинен в государственной измене, поскольку, будучи военным министром, не применил 8 и 9 ноября 1918 г. оружие против народа. НСГО требовал также ареста бывшего канцлера Макса Баденского за преждевременное опубликование отречения кайзера. НСГО отказывался примириться со свержением монархии и занимал самую непримиримую позицию в вопросе о подписании Версальского мирного договора.

Однако НСГО, несмотря на свою большую политическую активность, не был массовой организацией; он насчитывал всего несколько сот человек. Успеху же «Германского офицерского союза» способствовало его внимание к экономическим нуждам офицеров. Союз создавал всевозможные кооперативные организации, переселенческие общества, курсы по переквалификации и бюро по подысканию работы демобилизованным офицерам, сотрудничал в этой области с ведущим свое начало еще с 1884 г. «Офицерским кооперативным обществом» и возникшим во время войны «Немецким союзом помощи раненым офицерам».

С весны 1919 г. офицерские союзы развернули активную деятельность по возрождению «Союзов воинов», т. е. союзов бывших военнослужащих, которые создавались в нач. 70-х годов XIX в. с целью культивирования военных традиций. «Германский союз воинов», объединявший перед войной 21 884 местных организаций с 1,9 млн. членов, к нач. 1919 г. насчитывал 22 250 местных организаций с 1,7 млн. членов.

Фрейкор

В обстановке политической нестабильности в стране старшие офицеры германской армии, именовавшейся теперь рейхсвером, активно вели подстрекательскую антиправительственную деятельность и тайно снабжали оружием группы бывших солдат, придерживавшихся правых убеждений. Сами эти солдаты, именовавшиеся фрейкоровцами, обычно группировались вокруг своих бывших офицеров, которых знали еще с фронта и которым доверяли, отряды фрейкоровцев, как правило, получали свое название по имени командовавшего ими офицера. Членов отряда сплачивало чувство фронтового товарищества, а служба в отряде становилась для бойцов главным смыслом существования, поскольку они не могли найти работу и хоть как-то устроиться в мирной жизни. Многие будущие видные нацисты в эти бурные времена состояли в рядах фрейкора, возникавших в Германии повсеместно. Хорошо дисциплинированные, фрейкоровцы были беззаветно преданны командирам своих подразделений. Многие отряды фрейкора достигали в численном отношении размера бригад и были отлично вооружены — в дополнение к стрелковому оружию во многих случаях они имели тяжелые пулеметы, минометы, артиллерийские орудия, броневики, а иногда даже танки.

Первую боевую часть фрейкора сформировал генерал Георг Меркер 14 декабря 1918 г. в Вестфалии. К лету 1919 г. численность подразделений фрейкора, растущих, как грибы после дождя, достигла 422 тыс. человек[173]. По боевой подготовке, а также по уровню организованности и вооружений они уже могли соперничать с самим рейхсвером. При этом если верность фрейкоровцев к командирам своих подразделений была непоколебимой, то верность последних рейхсверу или правительству уже серьезно пошатнулась. Некоторые из командиров исключительно из меркантильных соображений служили правительству, которое покупало их лояльность.

Большинство фрейкоровцев по-прежнему носили армейскую форму, в которой демобилизовались; те, у кого формы не было, обычно носили куртки военного образца. Так или иначе, на форме красовались фрейкоровские эмблемы: значки со свастикой и изображения «мертвой головы» — черепа с костями (за несколько лет до того, как свастику приняли в качестве своего главного символа нацисты, а «мертвую голову» — эсэсовцы). Последняя в немецкой военной геральдике являлась традиционной эмблемой элитных гусарских частей в императорской армии, а также штурмовых частей огнеметчиков в годы Первой мировой войны. Многим немцам фрейкоровские отряды казались олицетворением хоть какого-то подобия порядка в том хаосе, который царил в Германии первых послевоенных лет.

Особое замечание следует сделать относительно военных моряков. Они находились под влиянием главным образом левых политических сил. В то же время отряды моряков-фрейкоровцев относились к числу наиболее жестоких сторонников правых радикалов.

В дни январского восстания 1919 г. правительство было повергнуто в шок зверствами фрейкоровцев. Прошедшие суровую школу войны, они были накоротке со смертью и не ведали пощады, которой не ждали и от противника. Санкционировав использование фрейкора, правительство тем самым открыло ящик Пандоры. Получив свободу действий, фрейкор стал сам для себя законом и уже почти не поддавался контролю. Добровольческие отряды свирепствовали по всей Германии. Так, в Бремене отряд фрейкора «Герстенберг», взявшийся устранять только что созданную здесь Советскую республику, в течение нескольких дней жестоко расправлялся со всеми левыми, которые только попадались в его руки. Вся Германия пребывала в смятении.

Новая националистическая, реваншистская идеология, как и старая антисемитская и пангерманская, нашли в добровольческих корпусах самую благоприятную почву. После путча Каппа они, по требованию союзников, были распущены, но спустя некоторое время стали восстанавливаться под новыми названиями. Участники морской бригады Эрхардта, которые уже во время путча Каппа носили на своих шлемах свастику, вновь объединились в ряде военизированных союзов (например, в «Союзе викинга») и в тайной организации «Консул». Старший лейтенант Артур Мараун в марте 1920 г. преобразовал свой добровольческий корпус в «Младонемецкий орден». Добровольческий корпус «Оберланд» в 1921 г. сменил название на «Союз Оберланд».

Политическая сцена Веймара

Веймарская республика была многопартийным государством, а партии веймарской Германии проявили мало склонности к компромиссам и готовности к взаимному сотрудничеству. Кроме того, у веймарских партий не было — за исключением Густава Штреземана (1878–1929), лидера национал-либеральной партии, а с конца 1918 созданной на ее основе немецкой народной партии — сильных и дальновидных лидеров, способных поставить интересы нации выше интересов отдельных социальных слоев и классов. В конечном счете это привело к деградации и параличу партийно-парламентской системы

Узость политического кругозора была присуща как партиям, стоявшим на республиканских позициях, так и их антидемократическим соперникам. СДПГ, например, так и не смогла окончательно освободиться от догм прошлого и безоговорочно принять ту государственную форму, в создании которой сама сыграла главную роль. Принятая в 1925 г. Гейдельбергская программа показала, что СДПГ превратилась в реформистскую партию, которая стремилась к достижению социализма эволюционным путем. Руководство партии представляло собой группу бесцветных функционеров, неотличимых друг от друга и старательно избегавших решительных и рискованных действий (в 1930 г. только 10% членов партии были моложе 25 лет, а ее лидеров называли «старыми бонзами»).

В 20-е гг. СДПГ, которая являлась как главной опорой демократической республики, так и козлом отпущения за все ее прегрешения, исполняла роль лояльной оппозиции и настолько привыкла к такому положению, что стала считать его желательным и всячески избегала ситуаций, которые вынудили бы ее взять на себя государственную ответственность. Роковой ошибкой СДПГ были ее самодовольство и твердолобость. Вместо того чтобы превратить партию в привлекательную для всех слоев политическую силу, ее лидеры неутомимо твердили, что партия выражает интересы исключительно рабочего класса. На практике это сводилось к тому, чтобы не делать никаких шагов, способных вызвать недовольство профсоюзов. Что же касается НСДПГ, то эта массовая партия, численность которой превышала 900 тыс. человек, пыталась совместить несовместимое — сочетать Советы с парламентаризмом. В итоге, в конце 1920 г. левое крыло независимцев объединилось с КПГ, а оставшаяся половина партии в 1922 г. вошла в состав СДПГ; незначительные остаточные организации НСДПГ влачили маргинальное существование до 1931 г.

Созданная 20 ноября 1918 г. бывшими прогрессистами и левыми национал-либералами Немецкая Демократическая партия (НДП) страдала расплывчатостью целей, что приводило к постоянным внутрипартийным трениям и частой смене руководства. В 1919 г. НДП была третьей по силе партией республики, но всего за год она потеряла половину своих первоначальных избирателей. Причиной этого явилась главным образом неистребимая склонность либералов больше интересоваться абстрактными понятиями, а не волнующими массы проблемами. Поэтому для избирателей НДП все чаще выглядела партией непрактичных интеллектуалов. Кроме того, состав президиума партии и ее активная поддержка авторитетной газетой «Берлинер Тагеблатт», шеф которой Теодор Вольф был одним из основателей партии, все более придавали ей в глазах избирателей имидж еврейской партии.

Третья партия первоначальной веймарской коалиции — Центр — была более стабильной, чем НДП. Она придерживалась гибкого парламентского курса и выступала за сотрудничество с социал-демократией. Массовый базис партии был гетерогенным и охватывал самые различные социальные слои. Так, фракция Центра в рейхстаге состояла из профсоюзных функционеров и членов производственных Советов (20%), учителей и литераторов (11,5%), духовенства (5,7%), а также из промышленников, коммерсантов, трактирщиков и крестьян. Политика Центра была более прагматичной, чем политика СДПГ, и популярнее, нежели политика либералов. Партия Центра более других отличалась склонностью к компромиссам. Как выразился один из ее лидеров, Йозеф Йоос, партия придерживалась не девиза «Или — или», а лозунга «Почему бы не то и другое?», что делало возможным ее сотрудничество как с левыми, так и с правыми политическими силами[174].

Уже с 1925 г. стало очевидно, что без участия Центра невозможно никакое правительство парламентского большинства. Возросшее по этой причине самомнение партии стало представлять потенциальную опасность для демократии. Пока во главе партии Центра стояли такие люди как Йозеф Вирт (1879–1956) или Вильгельм Маркс (1863–1946), опасность антиреспубликанского эксперимента была маловероятной. Но когда в 1928 г. руководителем партии стал католический теолог Людвиг Каас (1881–1952) более чем его предшественники нетерпимый к недостаткам и неустойчивости парламентаризма и готовый искать радикальные решения для преодоления трудностей, партия явно начала менять курс в правом направлении.

Довольно сильная антидемократическая тенденция была присуща созданной Штреземаном из правого крыла национал-либералов Немецкой Народной партии (ННП), которая негативно относилась к республике, хотя и не вела против нее активной борьбы. Партия выражала интересы крупного капитала под лозунгом «Что хорошо для промышленности, то хорошо и для нации». Не случайно членами парламентской фракции ННП были крупнейшие немецкие предприниматели Гуго Стиннес и Альберт Фёглер, а в 1930 г. десять депутатов от ННП занимали в различных предприятиях 77 директорских постов.

После смерти в 1929 г. Штреземана, по мере сил стремившегося ослабить прямое влияние промышленных кругов на партию, его преемники — сперва председатель парламентской фракции Эрнст Шольц, а затем адвокат Эдуард Дингерлей — проводили все более антидемократический курс, сближаясь с открытым противником Веймарской республики — Немецкой Национальной Народной партией (НННП).

Эта партия, созданная из бывших консервативных партий кайзеровской Германии 24 ноября 1918 г., выражала интересы представителей рейнско-вестфальской тяжелой промышленности, восточнопрусского юнкерства, высшей бюрократии и офицерского корпуса. Она стала оплотом всех антиреспубликанских, националистических и монархических политических сил, крикливо настаивая на ревизии Версальского договора и реставрации династии Гогенцоллернов. Когда в 1928 г. во главе партии встал бывший член дирекции крупповского концерна, владелец огромной газетной империи и крупнейшей немецкой киностудии «УФА» Альфред Гугенберг, человек огромного самомнения и невиданного упрямства, она окончательно перешла на экстремистские, праворадикальные позиции, напрочь отвергая Веймарскую республику. Логично, что политические интриги НННП завершились ее союзом с национал-социалистами.

По большинству вопросов националистов поддерживала созданная 12 ноября 1918 г. региональная Баварская Народная партия (БНП), которая формально считалась самостоятельным отделением партии Центра, но фактически стояла гораздо правее.

Новым явлением в партийной системе Веймарской республики стала созданная в Мюнхене в январе 1919 г. Немецкая рабочая партия. Свое окончательное название — Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (НСДАП) — эта партия нового фашистского типа получила в феврале 1920 г. после принятия официальной программы «25 пунктов». В 1921 г. единоличным лидером партии стал неудавшийся художник австрийского происхождения, участник войны, человек с явно харизматическими данными и огромной интуицией Адольф Гитлер (1889–1945).

Программа[175] требовала отмены Версальского и Сен-Жерменского (с Австрией) мирных договоров, объединения всех немцев в единую Великую Германию, изгнания из нее всех инородцев, прежде всего евреев. Эти положения программы были созвучны настроениям народных масс, как и многие другие, более частные — запрет нетрудовых доходов, национализация крупных трестов, отмена земельной ренты, сдача крупных универмагов в аренду мелким торговцам и пр. Лозунг партии «Общее благо выше личной выгоды» звучал совершенно по-социалистически. Но основными принципами партийной идеологии являлись ненависть к демократии и либерализму, антисемитизм и антимарксизм и основывалась эта идеология не на рациональной логике, а на слепой вере в непререкаемые догмы.

Партийно-политическая раздробленность Веймарской республики привела к тому, что с 1919 по 1928 г. в ней сменилось 15 кабинетов, ни один из которых не продержался более 18 месяцев. Эта чехарда объяснялась тем, что в рейхстаге было представлено слишком много партий, так что любое правительство могло быть только коалиционным, а значит — внутренне непрочным. К тому же социал-демократы и националисты наотрез отказывались сотрудничать между собой. В реальности жизнеспособными коалициями могли быть только две: правительство большой коалиции с участием СДПГ и других крупных партий левее националистов или буржуазный кабинет без СДПГ, но с участием НННП и партий правее социал-демократии. Но и эти потенциально возможные коалиции полностью зависели от благосклонности высших партийных функционеров, державших своих министров на коротком поводке и постоянно оказывавших на них давление, шла ли речь о внепарламентских интересах партий или о приступах идеологической горячки, которая время от времени внезапно охватывала партийных лидеров. В таких условиях партийнопарламентарная система Веймарской республики все более приобретала облик бесконечной цепи правительственных кризисов, которые приводили в раздражение и озлобляли массу избирателей, и без того не испытывавших особой любви к демократической системе, навязанной, по их убеждению, Германии западными странами.

Национальное собрание и конституция

Выборы в Национальное собрание состоялись 19 января 1919 г. По сравнению с последними довоенными выборами 1912 г., когда право голоса имели 14,4 млн. чел. (22,2% населения рейха), теперь число избирателей возросло до 36,8 млн. (63,1% населения). Такой скачок объяснялся тем, что впервые в немецкой истории к избирательным урнам были допущены женщины, а возрастной ценз был снижен с 25 до 20 лет. Среди 423 избранных депутатов была 41 женщина, т. е. 9,6%[176]. Столь высоких показателей не достигали затем не только ни один рейхстаг Веймарской республики, но и ни один бундестаг ФРГ до кон. XX в.

СДПГ получила 11,5 млн. голосов и 165 мандатов, став самой крупной фракцией. Напротив, независимцы провели в собрание всего 22 депутата, получив 2,31 млн. голосов. КПГ, оставшаяся верной сектантскому лозунгу «Вся власть Советам!», в выборах не участвовала.

Среди буржуазных партий наибольший успех выпал на долю Центра, который вместе с БНП получил 5,98 млн. голосов и провел в собрание 91 депутата. Вплотную за ним следовала Демократическая партия, набравшая 5,64 млн. голосов и получившая 75 депутатских мест. Националисты вынуждены были довольствоваться 44 местами, получив 3,12 млн. голосов избирателей. Аутсайдером стала Народная партия, за которую проголосовало 1,34 млн. человек, что принесло ей 19 мандатов. Остальные семь кресел заняли кандидаты от мелких партий и организаций.

Вопреки ожиданиям и расчетам лидеров СДПГ, их партия не достигла абсолютного большинства, на которое рассчитывала. Вместе с независимцами она получила 45,5% голосов избирателей. Буржуазные партии набрали в общей сложности 54,5% голосов. Следовательно, будущее правительство могло быть только коалиционным. В итоге переговоров была создана веймарская коалиция из СДПГ, НДП и Центра.

Спустя месяц после выборов первый демократически избранный немецкий парламент открыл свои заседания в тихом Веймаре подальше от беспокойного Берлина. Первым президентом республики И февраля был избран Эберт, а через два дня рейхстаг поручил Шейдеману сформировать первое легитимное правительство, в которое вошли шесть министров от СДПГ и шесть — от НДП и Центра. Министерство иностранных дел возглавил беспартийный Ульрих фон Брокдорф-Ранцау.

Важнейшими задачами правительства и парламента являлись заключение мирного договора и принятие конституции. После шестимесячного обсуждения в различных инстанциях Национальное собрание 31 июля 1919 г. голосами депутатов от партий веймарской коалиции утвердило конституцию, против принятия которой высказались националисты, независимцы, ННП и БНП. После подписания ее президентом конституция вступила в силу 14 августа 1919 г.

Отцы Веймарской конституции, главную роль среди которых играл статс-секретарь внутренних дел, профессор государственного права, член НДП и убежденный демократ Гуго Пройс (1860–1925), не вняли мудрому совету выдающегося французского дипломата наполеоновской эпохи Талейрана, утверждавшего, что конституции должны быть короткими и туманными[177]. Вместо этого с чисто немецким педантизмом была создана состоявшая из 181-й статьи конституция, рассчитанная на все случаи и времена и не оставлявшая без внимания ни одной сферы государства и общества. Парадоксально, но конституция была слишком идеальной для того, чтобы практически ее можно было соблюдать полностью.

Основополагающий принцип гласил, что «государственная власть исходит от народа», который может выражать свою волю путем прямого референдума. Конституция декларировала основные демократические права и свободы в той мере, в какой слова могут вообще что-либо гарантировать. Она провозглашала принципы «защиты труда» и «обеспечения достойного человека существования». Сохранив незыблемость частной собственности, конституция одновременно объявила, что «собственность обязывает», а пользование ею должно быть и «служением общему благу», что в случае необходимости отдельные предприятия и отрасли промышленности могут быть социализированы.

Главным законодательным органом республики объявлялся избираемый всеобщим голосованием сроком на четыре года парламент, рейхстаг, который большинством голосов утверждал канцлера и правительство, ответственное перед парламентом. Однако принятая в целях предотвращения необоснованной потери голосов система пропорционального представительства и голосования списком повлекла за собой плачевные результаты. Она способствовала появлению многочисленных мелких партий, что ослабляло прочность правительства. Так, в выборах 1930 г. участвовало 28 политических партий.

Пройсу не удалось провести свое предложение о превращении Германии в унитарное государство и о преобразовании земель в провинции. По настоянию партии Центра и правительств отдельных земель Германия осталась федерацией. Поэтому была учреждена и вторая палата — рейхсрат, союзный совет, состоявший из представителей земель, в котором 26 из 66 мест принадлежало Пруссии. Права рейхсрата были скорее номинальными. Хотя он исполнял контрольные функции и обладал правом вето, последнее утрачивало силу, если рейхстаг вторично подтверждал свое решение.

Главой государства являлся президент, избираемый на семь лет всеобщим голосованием и обладавший чрезвычайно широкими полномочиями. Он назначал и увольнял главу правительства — канцлера и министров, имел право досрочно распускать рейхстаг и назначать новые выборы, а также референдумы. Президент являлся главнокомандующим армией и представлял государство на международной арене. В одном отношении президент имел больше власти, чем даже кайзер. Согласно 48-й статье, в случае возникновения чрезвычайной ситуации он получал право издавать декреты без согласия рейхстага, применять для наведения порядка вооруженные силы, приостанавливать действие статей о правах и свободах граждан и даже экспроприировать частную собственность.

Правда, по конституции, в случае несогласия рейхстага с чрезвычайными мерами президента они теряли силу. Зачастую в литературе ошибочно утверждается, будто президент был полностью независим от рейхстага: 43-я статья конституции гласила, что двумя третями голосов рейхстаг имел право вынести на референдум вопрос о досрочном прекращении президентских полномочий. Если референдум отклонял это предложение рейхстага, то последний подлежал роспуску. Статья о диктаторских полномочиях президента была задумана как возможное средство стабилизации положения в условиях революционных потрясений. На деле она оказалась оружием антиреспубликанской реакции.

С другой стороны, нельзя отрицать того, что Веймарская конституция была самой демократической конституцией того времени. Казалось, что в мире нет людей более свободных, чем немцы, нет правительства более демократичного и либерального, чем немецкое. По крайней мере, именно так выглядело это на бумаге.

Версальский диктат

Чтобы официально закончить Первую мировую войну, 18 января 1919 г. в Париже открылась мирная конференция 27 союзных и присоединившихся государств, на которую Германию не пригласили. Ее будущую судьбу победители решали без ее участия. Немцев позвали только в конце — для вручения текста договора, который Германия могла или принять, или отклонить. До этого веймарское правительство, поскольку страна стала демократической республикой, рассчитывало на мягкий мир с некоторыми территориальными потерями и сносной контрибуцией. Иллюзии развеялись, когда 7 мая победители объявили о своих условиях. Немцы были готовы к худшему, но такого не ожидал никто. Требуемые территориальные уступки превышали самые пессимистические предположения. Германия теряла все колониальные владения: Эльзас-Лотарингия возвращались Франции, Северный Шлезвиг — Дании (после плебисцита). Бельгия получила округа Эйпен и Мальмеди и область Морене, на 80% населенные немцами. Новорожденное польское государство получило основную часть провинции Познань и Западной Пруссии, а также небольшие территории в Померании, Восточной Пруссии и Верхней Силезии. Чтобы дать Польше выход к морю, в районе устья Вислы был создан коридор, отделивший Восточную Пруссию от остальной Германии, а чисто немецкий Данциг был объявлен вольным городом под верховным управлением Лиги Наций, как и Саарская область, угольные шахты которой были переданы Франции. Левобережье Рейна оккупировалась войсками Антанты, а на правом берегу создавалась демилитаризованная зона шириной в 50 км. В целом Германия теряла 73.5 тыс. кв. км территории (13,5%) с населением в 7,3 млн. чел., 3.5 млн. которого составляли немцы. Эти потери лишали Германию 10% ее производственных мощностей, 20% добычи каменного угля, 75% добычи железной руды и 26% выплавки чугуна. Рейн, Эльба и Одер объявлялись интернационализированными, т. е. свободными для прохода иностранных судов. Германия была обязана передать победителям почти весь военный и торговый морской флот, 800 паровозов и 232 тыс. вагонов. Впрочем, немецкие моряки 17 июня 1919 г. сами потопили свой военный флот, интернированный в британской гавани Скапа-Флоу. Общий размер репараций должна была позднее определить специальная комиссия, а пока Германия должна была уплатить странам Антанты 20 млрд. золотых марок в основном в виде угля, красителей и другой продукции химико-фармацевтической промышленности, скота (в том числе 140 тыс. молочных коров). Позднее Уинстон Черчилль едко заметил, что «экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными»[178]. Их направленность выразил французский премьер Жорж Клемансо. Когда он получил телеграмму о капитуляции Германии, то радостно воскликнул: «Наконец-то! Он пришел, тот день, которого я дожидаюсь полвека. Он пришел, день реванша! Мы отберем у них Эльзас и Лотарингию, мы восстановим Польшу. Мы заставим бошей заплатить нам десять, двадцать, пятьдесят миллиардов. Этого довольно? Нет! Мы им навяжем республику»[179].

Версальский договор практически разоружал Германию. Ее армия не должна была превышать 100 тыс. добровольцев, зачисляемых на долгосрочную службу, а флота — 15 тыс. Германии запрещалось иметь на вооружении самолеты, дирижабли, танки, подводные лодки и суда водоизмещением более 10 тыс. т. Ее флот ограничивался шестью легкими броненосцами, шестью легкими крейсерами, 12-ю эсминцев и 12-ю торпедными катерами. Такие условия превращали немецкую армию в силу, пригодную только для полицейских акций, но не для обороны страны. Кроме того, немцам был вручен список 895 офицеров, имевших несчастье проиграть войну и объявленных военными преступниками. Впрочем, союзники не особенно настаивали на выполнении этого требования, отлично сознавая его нереальность, поскольку в истории еще не было такого прецедента.

Наконец, статья 231 Версальского договора возлагала на Германию и ее союзников полную и единоличную ответственность за развязывание войны.

Немецкая сторона единодушно отвергла эти жесткие условия. Шейдеман официально заявил об отказе от подписания договора, если в него не будут внесены существенные изменения. Но союзники настаивали на безоговорочном выполнении своих требований. Заявив, что «пусть отсохнет рука, подписавшая такой договор», Шейдеман подал в отставку. Кабинет покинули и министры от Демократической партии. Новое правительство сформировал социал-демократ Густав Бауэр (1870–1944), занимавший до этого пост министра труда.

Под давлением продолжающейся блокады страны и угрозы со стороны победителей возобновить военные действия большинство Национального собрания согласилось на подписание предложенных условий. 28 июня в Версале появились два полномочных представителя Германии — министр иностранных дел Герман Мюллер (СДПГ) и министр транспорта Иоганнес Белль (Центр). Церемония подписания договора, этого тяжелейшего для немцев последствия проигранной войны, проходила в том самом Зеркальном зале Версальского дворца, где почти за пол века до этого была провозглашена Германская империя. Как тогда, так и теперь это стало символом триумфа победителя и унижением побежденного, который должен был не только платить, но и пресмыкаться. Крупный ученый, философ и историк Эрнст Трёльч в связи с этим писал, что «Версальский договор — это воплощение садистски-ядовитой ненависти французов, фарисейски-капиталистического духа англичан и глубокого равнодушия американцев»[180].

Однако не сама по себе тяжесть экономических последствий Версальского договора, а возобладавшие в результате этою в Германии чувства унижения и бессилия перед несправедливым актом определили дальнейшую судьбу Веймарской республики, став питательной почвой для расцвета национализма и реваншизма. Еще в Версале британский премьер Дэвид Ллойд Джордж пророчески заявил, имея в виду договор, что его «главная опасность в том, что мы толкаем массы в объятия экстремистов».

Среди победителей имелись различные мнения относительно будущего Германии. Франция, прежде всего ее генералитет, требовала вновь раздробить ее на множество мелких государств. Американцы склонялись к тому, чтобы безо всяких оговорок принять демократическую Веймарскую республику в круг западных стран. Но был избран третий, разрушительный, путь. По Версальскому договору, Германия осталась единым государством, но в военном отношении беспомощным, экономически разоренным, политически униженным. Авторы договора не отличались дальновидностью: для уничтожения Германии договор был не слишком категоричным, для наказания ее он был слишком унизительным.

9 июля 1919 г. Национальное собрание ратифицировало Версальский договор (208 голосов «за», 115 — «против»), а 10 января 1920 г. он вступил в силу. С немецкой точки зрения, «Версальский диктат» был полным произволом. Демократия была поэтому воспринята немцами как чужеземный порядок, навязанный победителями, а борьба против Версаля означала для немцев и борьбу против демократии. Политических деятелей, которые призывали к сдержанности и компромиссу с Западом, как правило, обвиняли в позорной слабости, а то и предательстве. Это и была та почва, на которой в итоге вырос тоталитарный и агрессивный нацистский режим.

Во 2-й пол. 1919 г. казалось, что республика упрочила свое положение. Спала волна революционных выступлений, начался некоторый экономический подъем, снизилось число безработных, голод уменьшился благодаря поставкам американского продовольствия. Но республике угрожала теперь опасность не слева, а справа. Унизительное бремя Версаля, нерешенные экономические проблемы, удручающе безрадостная повседневность вели к изменению в настроении людей, которые все внимательнее прислушивались к агитации националистов.

Требуемое союзниками сокращение вооруженных сил прежде всего касалось фрейкоровцев, которые упорно сражались в Силезии — против поляков, и в Прибалтике — против Красной армии (отстояв Ригу; в 1976 г. выдающийся западногерманский режиссер Фолькер Шлендорф снял об этом замечательный по своему драматизму фильм «Выстрел из милосердия»), и теперь (не без основания) считали, что республиканское правительство, и без того ими презираемое, просто предало их, распорядившись расформировать фрейкор.

В ответ фрейкор начал готовить военный переворот, который возглавил крупный восточнопрусский чиновник и аграрий Вольфганг Капп, игравший в свое время видную роль в аннексионистской Отечественной партии. Среди руководителей заговора были также командующий берлинским гарнизоном генерал Вальтер фон Лютвиц, бывший кайзеровский полицай-президент Берлина Трауготт фон Ягов и организатор убийства Либкнехта и Люксембург, капитан Вальдемар Пабст. Тесную связь с ними поддерживал видный генерал периода войны, а теперь вдохновитель и организатор немецкого фашизма Эрих Людендорф (1865–1937), который, однако, предпочитал оставаться в тени. За спиной капповцев стояли также капитаны рейнско-вестфальской тяжелой промышленности и крупные банки.

10 марта 1920 г. Лютвиц вручил президенту Эберту фактический ультиматум, требовавший роспуска Национального собрания, перевыборов президента, отказа от сокращения армии и от передачи вооружений победителям. Лютвиц мотивировал требования тем, что армия и фрейкор необходимы для борьбы против большевизма. Эберт отверг ультиматум и предложил Лютвицу добровольно подать в отставку. Но когда через три дня правительство решилось на арест заговорщиков, оказалось, что в его распоряжении нет сил для выполнения такого приказа. Хотя командующий рейхсвером — ограниченными по Версальскому договору вооруженными силами Германии — генерал Вальтер Рейнхардт стоял на стороне правительства, войска подчинялись не его приказам, а распоряжениям начальника общевойскового управления, фактически начальника штаба рейхсвера, генерала Ханса фон Секта, имевшего большой авторитет. Сект открыто заявил президенту, что «солдаты в солдат стрелять не будут», а правительство должно поискать себе других защитников. Президенту и кабинету не оставалось ничего другого, кроме бегства на автомобилях в Дрезден, а оттуда на поезде в Штутгарт.

Сумрачным ранним утром, 13 марта 1920 г. в Берлин по Деберицкому шоссе вошла главная ударная сила путчистов — морская бригада капитана 2-го ранга Германа Эрхарда, на касках солдат красовалась свастика. Не встретив никакого сопротивления, они расположились лагерем у Бранденбургских ворот в центре столицы. Здесь Эрхарда приветствовали Капп, Лютвиц и Людендорф, в 6 час. утра вышедший-де «подышать свежим воздухом». Путчисты объявили о роспуске Национального собрания и создании нового правительства во главе с Каппом, ввели осадное положение и закрыли все оппозиционные газеты.

Президент и правительство Бауэра вместе с профсоюзами призвали население к защите республики и всеобщей забастовке. После некоторых колебаний к ним присоединилась и КПГ. Забастовка, в которой участвовало более 12 млн. чел., полностью парализовала всю страну. Не работали транспорт, промышленные предприятия, электростанции, коммунальные службы, закрылись все учебные заведения и большинство магазинов, перестали выходить газеты, берлинское чиновничество тихо саботировало распоряжения руководителей путча, которые к тому же просто не знали, что делать дальше.

Когда до Каппа дошли сведения о том, что в ряде частей берлинского гарнизона назревает недовольство мятежом, он, потеряв всякое мужество, 17 марта бросил своих соратников на произвол судьбы и бежал в Швецию, Генерал Лютвиц спешно выехал в Венгрию, где скрывался в течение пяти лет. Путч потерпел полный крах.

Но он повлек за собой одно значительное последствие. Всеобщая забастовка приобрела такой размах, что пробудила у КПГ надежду на новую революцию. Созданная в Руре Красная армия, которая насчитывала от 50 до 80 тыс. вооруженных рабочих, разбив путчистов, взяла под свой контроль всю область восточнее Дюссельдорфа. Перед лицом этого мощного натиска слева Эберт, чтобы овладеть положением, был вынужден призвать на помощь именно тех людей, которые неделей раньше отказали ему в защите. Генерал Сект, ставший командующим армией, получил диктаторские полномочия и задание навести порядок в Руре. Он ввел туда участвовавшие в капповской авантюре части фрейкора. Теперь им было на ком выместить свое озлобление. В начале апреля восстание было подавлено.

Еще до окончания боев в Руре Эберт заменил скомпрометировавшее себя бездействием правительство Бауэра и 27 марта назначил канцлером Германа Мюллера. Не сумевший удержать Лютвица под своим контролем Носке покинул правительство. Новым военным министром стал представитель правого крыла Демократической партии Отто Гесслер (1875–1955), сохранивший этот пост до 1928 г.

Казалось, перед республикой открываются прекрасные шансы для консолидации. Но выборы в рейхстаг 6 июня 1920 г. стали для нее катастрофой. Все три ведущие партии веймарской коалиции понесли сокрушительные потери. Наибольший урон претерпела НДП, болтовня лидеров которой не прошла для партии даром. Теперь за нее проголосовало 2,33 млн. избирателей, а число мест сократилось с 75 до 36. Центр, число сторонников которого составило 3,84 млн. чел., имел в рейхстаге 64 мандата вместо прежних 91. Почти половину избирателей потеряла СДПГ, которой отдали голоса 6,1 млн. чел. и которая получила теперь 102 места. Ее прежние сторонники перешли в ряды избирателей НСДПГ, увеличившей число депутатов с 22 до 84. Чуть более 500 тыс. чел. отдали свои голоса КПГ, которая получила четыре мандата.

Общий крен вправо отразил успех БНП, Народной партии и националистов. Баварцы, получив более миллиона голосов, имели фракцию из 21 депутата. Число избирателей Народной партии, имевшей теперь 65 мест вместо прежних 19, возросло до 3,9 млн. чел. Националисты, на миллион увеличившие число избирателей, провели в парламент 71 депутата и стали сильнейшей буржуазной фракцией.

В ситуации, когда веймарская коалиция получила 205 мест из 452, СДПГ перешла в оппозицию, уступив дорогу первому чисто буржуазному правительству во главе с лидером партии Центра Константином Ференбахом (1852–1926), в которое вошли также министры от Народной и Национальной партий.

После выборов 1920 г. республиканским партиям ни разу не удалось получить большинство мест в рейхстаге. У них оставалось две возможности — либо вступать в коалицию с антидемократическими партиями, либо создавать кабинеты меньшинства, участь которых зависела от терпения и согласия их противников в рейхстаге.

Репарации и политика «выполнения»

После долгих расчетов и тягучих переговоров была, наконец, в принципе решена проблема репараций. Баснословный первоначальный счет в 265 млрд. золотых марок, выставленный Германии победителями, постепенно снизился до 200 млрд.

1 марта 1921 г. в Лондоне министр иностранных дел Германии Вальтер Симонс потребовал установить общую сумму репараций в 30 млрд. марок. Германская сторона заявила, что страна уже выплатила 21 млрд. в виде имущества, переданного союзникам. Но репарационная комиссия, тон в которой задавала Франция, оценивала это имущество всего в 8 млрд. марок. Берлин соглашался выплатить 30 млрд. в течение 30 лет при условии предоставления международного займа в 8 млрд. марок, прекращения завышенного обложения немецкого экспорта и возвращения Германии Верхней Силезии, занятой в это время французскими войсками.

Резко отклонив предложения Симонса, союзники предъявили Германии ультиматум с требованием принять до 7 марта их решения. Поскольку немецкое правительство не ответило на ультиматум в установленный срок, 8 марта войска Антанты заняли Дуйсбург, Дюссельдорф и речной порт Рурорт, а также установили на Рейне свои таможенные посты, обложив германский экспорт налогом в 50% его стоимости.

Закулисные переговоры об урегулировании конфликта завершились тем, что 5 мая вторая Лондонская конференция установила окончательную сумму репараций в 132 млрд. золотых марок, которую Германия должна была выплатить в течение 37 лет. В ближайшие же 25 дней она была обязана внести 1 млрд. марок, иначе союзники пригрозили оккупировать всю Рурскую область, а Франция тут же объявила частичную мобилизацию. Немецкое правительство погасило эту сумму, выбросив на мировые валютные биржи огромное число (50 млрд.) свеженапечатанных бумажных банкнот, что привело к резкому падению курса марки.

Еще накануне вручения ультиматума, 4 мая 1921 г., кабинет Ференбаха, который покинули министры от Народной партии, ушел в отставку. Тяжелая задача выполнения западных требований легла на плечи нового правительства, во главе которого стояли, пожалуй, самые одаренные политики веймарского периода — ставший канцлером лидер левого крыла партии Центра Йозеф Вирт и президент крупнейшего электротехнического концерна АЭГ, член руководства НДП Вальтер Ратенау (1867–1922), который через некоторое время занял пост министра иностранных дел. В кабинет вошли и четыре социал-демократа, включая вице-канцлера Бауэра.

Вирт и Ратенау отлично сознавали, что нет никакой альтернативы выполнению ультиматума союзников, в решимости которых у них не было ни малейших сомнений, тем более что премьер-министром Франции в начале 1922 г. стал Пуанкаре, отличавшийся жесткостью и ярой враждебностью к Германии. Он немедленно обвинил немецкое правительство в том, что оно сознательно обесценивает марку, и потребовал установления за Германией строгого финансового контроля.

Зная твердолобость Пуанкаре, Ратенау сделал решительный шаг. Когда в апреле 1922 г. в Генуе открылась международная экономическая конференция, то Ратенау принял после согласования с Виртом предложение советского наркома иностранных дел Г.В. Чичерина заключить мирный договор с Советской Россией с установлением нормальных дипломатических и торговых отношений и отказом от взаимных претензий. Заключение 16 апреля в Рапалло, курортном городке близ Генуи, этого договора между изгоями переполошило западных политиков, которых обошли с фланга. Рапалльский договор вывел из международной изоляции Советскую Россию и Германию, которых свели вместе их слабость и бойкот со стороны остальных европейских государств.

Политика выполнения версальских обязательств и примирения с прежними врагами, проводимая Виртом и Ратенау, вызывала ярость правых экстремистов, перешедших к открытому террору. 26 августа 1921 г. два бывших морских офицера, ставших членами террористической организации «Консул», убили в Грисбахе (Шварцвальд) подписавшего 11 ноября 1918 г. Компьенское перемирие М. Эрцбергера, выпустив в него 12 пуль. А когда Ратенау стал министром иностранных дел, одна из правых газет негодовала по поводу того, что отстаивать интересы Германии на мировой арене поручено еврею, назначение которого является «абсолютно неслыханной провокацией».

Утром 24 июня 1922 г., когда Ратенау ехал на работу в открытом лимузине, его нагнала машина с тремя террористами, один из которых швырнул гранату, а другой несколько раз выстрелил в министра, скончавшегося через несколько часов. Убийство Ратенау потрясло страну. Во всех крупных городах прошли массовые демонстрации с требованием активной борьбы против террора. 25 июня канцлер Вирт произнес в рейхстаге знаменитую речь, которая заканчивалась получившими широкий резонанс словами: «Враг стоит справа!»[181]. 18 июля после долгих и ожесточенных дебатов рейхстаг принял закон о защите республики, который вводил смертную казнь за политические убийства.

Смерть Ратенау лишила кабинет Вирта жизненной энергии. Канцлер пытался спасти положение, предложив создать широкую коалицию всех крупных партий. Но его план провалился из-за нежелания социал-демократов и националистов сотрудничать между собой. В атмосфере вражды и взаимных обвинений Вирт 14 ноября подал в отставку. Ситуация требовала нового руководства и новых идей, но устраивающего всех кандидата в канцлеры не было. Потребовалось вмешательство Эберта, который 22 ноября поручил формирование кабинета директору судоходной компании ГАПАГ, беспартийному Вильгельму Куно (1876–1933), административные способности и энергия которого были широко известны. Выбор Эберта показал, что у него появился скепсис в отношении дееспособности парламентской системы.

Куно рассчитывал на поддержку промышленников и банкиров, но те не желали поступаться даже малейшими своими интересами и требовали ликвидации всех социальных завоеваний рабочих в дни революции 1918 г. Новый канцлер оказался не слишком компетентным политиком, когда стало очевидно, что под предлогом задержки Германией поставок леса и угля в счет репараций Франция готовится оккупировать Рур. Куно не нашел лучшего решения, чем обратиться к союзникам с требованием пятилетнего моратория на репарационные платежи. Канцлер заявил, что Германия готова уплатить 20 млрд. марок, если ей будет предоставлен международный заём, а Франция выведет свои войска с территорий, занятых ею в марте 1921 г.

Но было уже поздно. Еще 26 декабря репарационная комиссия под нажимом Парижа вынесла решение, что Германия не выполняет своих обязательств. 9 января с этим согласились правительства Франции, Италии и Бельгии, а через два дня девять французских и бельгийских дивизий вступили в Рурскую область.

Рурский кризис

Оккупация Рура лишила Германию 7% ее территории с населением в 3 млн. человек. Она потеряла 70% добычи каменного угля, 54% выплавки чугуна и 53% выплавки стали[182]. В Руре была сконцентрирована почти четверть индустриальных рабочих Германии, сердце промышленности которой было парализовано.

Немецкое правительство не приняло на этот случай никаких мер предосторожности, поскольку Куно до последней минуты был убежден в том, что какое-нибудь обстоятельство остановит Пуанкаре. Когда же оккупация началась, кабинет, в заседании которого приняли участие президент Эберт, командующий рейхсвером Сект и бессменный социал-демократический министр-президент Пруссии Отто Браун, принял решение об организации пассивного сопротивления. 13 января, выступая в рейхстаге, канцлер заявил, что Германия прекращает репарационные платежи Франции и Бельгии. Он призвал население Рура к бойкоту всех распоряжений оккупационных властей и к отказу от уплаты налогов. Были прекращены поставки угля и леса во Францию и Бельгию, которым так и не удалось наладить производство в Руре. Фактически на оккупацию Франция потратила средств больше, чем в результате получила, поскольку добыча угля в Руре упала до минимума. В 1922 г. Германия поставила в счет репараций 11,46 млн. т угля и кокса, а в 1923 г., даже под угрозой репрессий, из Германии было вывезено всего 2,37 млн. т. Курс пассивного сопротивления встретил широкую поддержку партий и профсоюзов. Что же касается КПГ, ставшей после объединения с левыми независимцами массовой партией, то, действуя в духе коминтерновской «теории наступления», она выдвинула авантюрный лозунг «Бейте Пуанкаре и Куно в Руре и на Шпрее!», который только раскалывал общий фронт сопротивления оккупантам.

Французские оккупационные войска, на треть состоявшие из негров, что должно было еще сильнее унизить немцев, ответили на рост саботажа и забастовочного движения усилением репрессий. 31 марта французские солдаты заняли крупповский завод в Эссене. В ответ на требование рабочих покинуть территорию завода был открыт огонь. Погибло 13 и было ранено около 40 рабочих. Но оккупационные власти наказали не французских офицеров, устроивших это побоище, а руководителей и служащих завода. Сам Крупп в мае был приговорен к 100 млн. марок штрафа и 15 годам тюрьмы, из которых он, впрочем, отсидел всего семь месяцев. Сопротивление немецких железнодорожников французы попытались сломить другим путем. С января по июнь 1923 г. более 5 тыс. рабочих и служащих вместе с семьями были выселены из их жилищ, свыше 4 тыс. человек оккупанты насильно выслали из Рура.

Свирепость оккупационных властей дала праворадикальным силам толчок к переходу от пассивного сопротивления к активному противодействию, В марте и апреле особая команда, в которую входил бывший лейтенант балтийского фрейкора Альберт Лео Шлагетер, устроила ряд взрывов на рурских железных дорогах. 2 апреля Шлагетера арестовали. По приговору французского военного суда в Дюссельдорфе 26 мая он был расстрелян. Это вызвало волну возмущения во всей Германии, причем самые резкие протесты заявили коммунисты, а член ЦК ВКП (б) и Исполкома Коминтерна Карл Радек, главный кремлевский эксперт по Германии, назвал Шлагетера «мужественным солдатом контрреволюции», который «заслуживает всяческого уважения»[183].

С июня 1923 г. правительство Куно практически уже не контролировало положение в стране. Политика пассивного сопротивления не оправдала надежд канцлера на прекращение оккупации, а ее продолжение грозило развалить государство. При прямой поддержке Франции в Ахене и Кобленце была провозглашена «Рейнская республика», в Шпейере — «Пфальцская республика». Осенью между оккупированной территорией и остальной Германией была создана таможенная граница.

Внутреннее положение становилось все более неустойчивым. Летом по Германии прокатилась волна забастовок. В июле прекратили работу 100 тыс. берлинских металлистов, в июле и августе крупные волнения вспыхнули среди сельских рабочих. Появилась реальная угроза повторения событий 1918 г. Видя, что канцлер не в силах овладеть ситуацией, 11 августа фракция СДПГ в рейхстаге отказала ему в доверии. Это было неожиданностью для Эберта, но президент не стал защищать человека, которому всего девять месяцев назад доверил пост канцлера. Впрочем, и сам Куно с облегчением предпочел вернуться в более простой и спокойный мир компании ГАПАГ.

Человеку, пришедшему ему на смену, было суждено стать главным политиком Германии на протяжении последующих пяти лет и последним из тех, кто олицетворял для многих немцев надежду на выживание республики. Строго говоря, Густав Штреземан казался не очень подходящей для этого фигурой. В кайзеровские времена он поддерживал экспансионистский курс Бюлова, в годы войны принадлежал к числу шумных аннексионистов и безоговорочно одобрял действия Верховного командования. Оставаясь монархистом, он сочувствовал капповскому путчу, хотя позорный крах этой акции убедил Штреземана в бесперспективности правого переворота. Его настолько потрясли убийства Эрцбергера и Ратенау, что он перешел на республиканские позиции.

Став 13 августа главой кабинета большой коалиции из Народной, Демократической, Национальной, Социал-демократической партий и партии Центра, Штреземан нашел в себе мужество объявить 26 сентября, на следующий день после введения президентом осадного положения в Германии, о прекращении пассивного сопротивления в Руре, возобновлении репарационных платежей и потребовал предоставления правительству чрезвычайных полномочий, которые были утверждены рейхстагом 13 октября. Иного пути выхода из кризиса просто не существовало.

Инфляция

Тяжелейшие экономические последствия войны яснее всего проявились в ужасающих размерах обвала немецкой валюты. Эта тенденция обнаружилась уже в годы войны, когда ее общая стоимость — 164 млрд. марок — погашалась главным образом не прямыми и косвенными налогами, а военными займами (93 млрд.), ценными бумагами казначейства (29 млрд.) и увеличением выпуска бумажных денег на сумму в 42 млрд. марок.

После войны этот курс был сохранен. Вместо того чтобы повысить налоги на тех, кто был в состоянии их платить, правительство в 1921 г. фактически существенно сократило их налогообложение. В результате, дефицит бюджета возрос в 1923 г. до 5,6 млн. марок. Растущие расходы на репарации, пособия по безработице, устройство демобилизованных фронтовиков, поддержку населения оккупированного Рура власть стала компенсировать с помощью печатного станка. Уже в октябре 1918 г. денежная масса в пять раз превышала довоенную и составляла 27,7 млрд. марок, а к концу 1919 г. она возросла до 50,1 млрд. марок. Государственный долг увеличился с 5 млрд. марок в 1913 г. до 153 млрд. в 1919 г. Инфляция превратилась из ползучей в галопирующую и стала неуправляемой. Марка стремительно падала в бездонную пропасть. Если в июле 1914 г. курс доллара по отношению к марке составлял 1:4,20, то в январе 1919 — 1:8,90, в январе 1920 — 1:64,80, в январе 1922 — 1:191,80, в августе 1923 — 1:4 620 455,00. Абсолютный рекорд был установлен в ноябре 1923 г., когда за один доллар давали 4,2 трлн. марок. Свыше 300 бумажных фабрик изготавливали бумагу для денег. День и ночь в 133 типографиях 1783 пресса выбрасывали отпечатанные (обычно только на одной стороне) триллионы денежных знаков, которые военные развозили затем в огромных коробах по местам выплат[184].

Если один килограмм хлеба в декабре 1922 г. стоил 163 марки, то через год за него платили уже 339 млрд. марок, которые падали в цене едва ли не каждый час. Посетители ресторанов расплачивались за обед заранее, потому что к его концу обед мог подорожать в два-три раза. Даже отапливать помещение банкнотами было дешевле, чем углем. На предприятиях и в учреждениях зарплату выдавали дважды в день, отпуская после этого персонал на полчаса, чтобы он успел что-нибудь купить. Это был призрачный мир, в котором почтовая марка по номиналу была равна стоимости фешенебельной виллы довоенного времени.

Но, с другой стороны, инфляция была выгодна владельцам материальных ценностей. Они брали банковские кредиты, вкладывали их в промышленные предприятия, недвижимость или другое материальное имущество. Инвестиции приносили надежную прибыль, а кредит возвращался обесцененными деньгами. Таким способом сколачивались огромные состояния. Самый богатый капиталист того времени Гуго Стиннес создал гигантскую империю из 1340 предприятий, шахт, рудников, банков, железнодорожных и судоходных компаний в Германии, Австрии, Венгрии, Румынии, на которых насчитывалось более 600 тыс. рабочих[185].

Свой маленький бизнес делали в период инфляции тысячи мелких спекулянтов, жуликов и нуворишей, которые за бесценок покупали у отчаявшихся людей ценные вещи, картины, драгоценности, чтобы выгодно сбыть их в Голландии или Бельгии за твердую валюту. Они орудовали на черном рынке, скупая скудные запасы продуктов, а затем втридорога продавая их. Все это вело к падению общественной морали, росту преступности и цинизму, бурным потоком лившемуся на обывателя из песенок, с театральных подмостков, в карикатурах. Невиданных размеров достигла женская и мужская проституция. Будущее казалось безысходным, и тот, у кого были для этого средства, спешил насладиться настоящим.

Инфляция привела к страшному обнищанию средней и мелкой буржуазии, богатство которой составляли не материальные ценности, а денежные сбережения, превратившиеся в труху. По сравнению с 1913 г. число лиц, получающих жалкое социальное пособие, возросло в три раза. В большинстве своем это были старики и вдовы, которые в нормальных условиях могли бы спокойно жить на свои пенсии и сбережения.

Мелким торговцам, коммерсантам и ремесленникам, в отличие от Стиннеса, было не так-то легко получить кредит в банке. Они полностью зависели от узкого местного рынка, были вынуждены закупать товары, сырье и орудия труда по заоблачным ценам. А поскольку в июле 1923 г. был введен государственный контроль за розничными ценами, они потеряли возможность компенсировать затраты повышением цен на свои изделия. Кроме того, именно на средние слои ложилось основное бремя налогов. Инфляция подкосила их сильнее, чем война.

Рабочие страдали от инфляции меньше, поскольку на ее первой стадии безработица была еще сравнительно небольшой, а заработная плата благодаря действиям профсоюзов увеличивалась. Но их положение резко ухудшилось, когда с конца апреля 1923 г. марка стала бурно рушиться; разрыв между заработной платой и стоимостью жизни стал расти на глазах. В конце 1923 г. лишь 29,3% немецких рабочих были заняты полный рабочий день. Среди организованных в профсоюзы рабочих 23,4% были безработными, а 47,3% заняты неполный рабочий день с соответственным уменьшением зарплаты. Сами профсоюзы, лишившиеся своих денежных накоплений, были бессильны помешать тому, чтобы заключенное в 1918 г соглашение «О трудовом сотрудничестве» кануло в небытие. Фактически был отменен 8-часовой рабочий день, на большинстве предприятий его продолжительность составляла десять часов. Рабочие массами покидали профсоюзы, численность которых в 1923 г. сократилась с 7 до 4 млн. членов.

Но самыми беззащитными перед инфляцией оказались больные и дети. Взметнувшиеся вверх больничные цены и гонорары врачам сделали медицинское обслуживание недоступным для миллионов людей. И это как раз в то время, когда постоянное недоедание ослабляло организм и приводило к болезням и эпидемиям, напоминавшим страшные времена «брюквенной зимы» 1917 г. Доля смертности в больших городах выросла в 1921–1922 гг. с 12,6 до 13,4 на тысячу человек и продолжала увеличиваться.

Что касается детей и подростков, то в 1923 г. в Берлине в народных школах 22% мальчиков и 25% девочек имели рост и вес гораздо ниже нормального для их возраста. Стремительно росло число детей, больных туберкулезом. В берлинском районе Нойкёльн их доля в 1914 г. составляла 0,5, а в 1922 г. — 3,2%. В школах района Берлин — Шёнеберг количество больных рахитом увеличилось с 0,8 в 1913 г. до 8,2% в 1922 г. Нации начинало угрожать вымирание. Потерявшие все надежды люди во всем обвиняли республику. Но эти проблемы были прежде всего следствием проигранной войны, Версальского договора и безответственной и эгоистичной позиции крупных промышленников и аграриев, встававших на дыбы при любой попытке увеличить на них налоги.

К общему изумлению, Штреземану удалось жесткими мерами прекратить рост инфляции, не прибегая при этом к иностранным кредитам. 15 ноября 1923 г. была введена новая рентная марка, приравненная к одному триллиону бумажных денежных знаков. Поскольку государство не имело достаточного золотого запаса, то стабильность новой марки обеспечивалась всей продукцией промышленности и сельского хозяйства. Землевладение, торговля, банки и промышленность были обязаны внести 3,2 млрд. рентных марок. Для этого рентный банк выпустил в обращение 2,4 млрд. новых банкнот, которыми кредитовалась экономика. Эксперимент удался, но помимо инфляции в 1923 г. республика столкнулась и с другими проблемами и трудностями.

Кризисные очаги республики

В 1923 г. Веймарская республика находилась на грани не только экономического краха, но и политического переворота, грозившего ей как слева, так и справа. Сначала правительство едва избежало нового издания капповского путча. Еще в феврале 1923 г. было принято решение перед лицом французской угрозы создать тайную резервную армию — «черный рейхсвер», официально именуемый «трудовыми командами», которые проходили военную подготовку в различных гарнизонах регулярной армии. К сентябрю численность этих команд приближалась к 80 тыс. человек. Четыре команды располагались в Кюстрине недалеко от Берлина. Они подчинялись майору Бруно Бухрукеру, у которого было больше энергии, чем здравого рассудка, и которому не терпелось пустить свои команды в дело.

Бравый майор внушил себе, что если он совершит марш на Берлин и разгонит правительство, то рейхсвер во главе с Сектом окажет ему поддержку, поскольку из окружения шефа армии к Бухрукеру поступали туманные сведения о сочувственном отношении генерала к заговору. Однако когда в ночь на 1 октября части Бухрукера захватили три форта восточнее Берлина, Сект отдал приказ силам регулярной армии окружить путчистов, которые сдались после двухдневного сопротивления.

Осенью 1922 г. на выборах в ландтаги Саксонии и Тюрингии КПГ добилась значительного успеха, который привел к усилению ее воинственного настроя. Ультралевые руководители берлинской организации КПГ Рут Фишер и Аркадий Маслов начали яростную атаку на осторожную позицию лидера партии Генриха Брандлера (1881–1967). Их поддержало руководство Коминтерна, заявившего, что Германия созрела для социалистической революции. События в Саксонии и Тюрингии, казалось бы, подтверждали это. В мае 1923 г. социал-демократическое правительство Тюрингии утратило доверие ландтага. Канцлер возложил ответственность за поддержание общественного порядка на командующего военным округом генерала Вальтера Рейнхардта. Но его неуклюжие попытки взять под контроль политическое положение привели к обратному результату — сближению социал-демократов и коммунистов.

В Саксонии положение было еще напряженнее. Там СДПГ, также потерпев парламентское поражение, заключила союз с КПГ и согласилась ввести рабочий контроль на предприятиях, осуществить коммунальную реформу и начать формирование вооруженных пролетарских сотен. 21 мая премьером стал левый социал-демократ Эрих Цейгнер. Еще более усилился дрейф влево после падения кабинета Куно. 9 сентября в Дрездене состоялся парад пролетарских сотен, выступая перед которыми ораторы предсказывали скорое начало борьбы за установление в Германии диктатуры пролетариата. Головной болью Штреземана было и положение в Баварии, которая с 1919 г. стала постоянным источником сепаратизма и нестабильности. Когда в стране было введено чрезвычайное положение, а Сект практически стал диктатором, Бавария не признала этого решения, а ее кабинет министров объявил свое собственное чрезвычайное положение и назначил правого монархиста Густава фон Кара (1862–1934) генеральным комиссаром земли, наделив его неограниченными полномочиями. Кар немедленно установил тесные связи с командующим рейхсвером в Баварии генералом Отто фон Лоссовом и начальником полиции полковником Хансом фон Зайссером.

Еще со времен Древнего Рима история не раз показывала, что триумвираты весьма склонны к авантюрам. Не стала исключением в этом плане и лихая баварская тройка, которая отказалась выполнять любые приказы из Берлина. Раздраженный Сект 24 октября отстранил Лоссова от командования, но Кар объявил, что генерал останется на своем посту и потребовал, в нарушение конституции, чтобы военнослужащие принесли специальную присягу на верность баварскому правительству. Это был уже не только политический акт, но и военный мятеж, в ответ на который Сект пригрозил силой подавить любое выступление. Но Штреземан вовсе не был уверен в готовности рейхсвера выступить против правой оппозиции. Поэтому канцлер уклонился от прямого баварского вызова и предпочел выжидательную тактику. Более неотложной задачей он считал овладение ситуацией в Саксонии и Тюрингии.

Для такого решения у Штреземана были веские основания: вся обстановка свидетельствовала, что выступление коммунистов не за горами. Саксонский премьер Цейгнер ввел коммунистов в свой кабинет и объявил о создании рабочего правительства единого фронта. Это отвечало планам КПГ, руководство которой поспешило из Берлина в Дрезден. Но оно могло бы не затруднять себя этой поездкой. 13 октября командование саксонским военным округом приказало немедленно распустить пролетарские сотни. Генерал Мюллер подчинил себе саксонскую полицию и ввел войска в Дрезден. Его действия опередили планы КПГ.

21 октября в Хемнице собралась конференция представителей фабзавкомов и других рабочих организаций Саксонии, на которой выяснилось, что у большинства нет никакого желания начинать активные действия. Страстный призыв Брандлера к всеобщей забастовке был встречен гробовым молчанием. Он имел только то практическое последствие, что кабинет Штреземана использовал его как повод к окончательному решению проблемы Саксонии. Канцлер потребовал от Цейгнера удалить коммунистов из правительства. Когда воинственный премьер отказался сделать это, Штреземан по соглашению с президентом в соответствии с 48-й статьей конституции сместил его с поста. По такому же сценарию развивались события и в Тюрингии.

Твердые действия канцлера повергли руководство КПГ в растерянность, чем, очевидно, объясняется тот факт, что решение об отмене восстания не успело вовремя дойти до Гамбурга, где 23 октября около 400 боевиков из ударных групп во главе с Эрнстом Тельманом (1886–1944) и сотни две их плохо вооруженных помощников попытались совершить переворот. Опоздание курьера в качестве причины кажется маловероятным, ведь существовали также телефонная и телеграфная связь. Восстание даже не успело выйти за пределы рабочего района Бармбек, где оно началось. Местная полиция с помощью морских частей и социал-демократической милиции в течение трех суток подавила эту бурю в стакане воды. Впрочем, для самой КПГ восстание имело далеко идущие последствия. Провал «немецкого Октября» повлек за собой отстранение Бранддера от руководства. После недолгой интермедии, когда во главе партии стояла Рут Фишер, в сентябре 1925 г. председателем КПГ стал Тельман, который без сомнений и возражений следовал изменчивым директивам Москвы.

После ликвидации опасности слева и одновременного затухания рейнского сепаратизма у Штреземана оставалась нерешенной еще одна проблема — Бавария. СДПГ, недовольная смещением Цейгнера, требовала от канцлера такого же решительного курса и в отношении Баварии. Она не хотела и слышать доводы Штреземана, что вступление рейхсвера в Баварию может привести к гражданской войне. Когда канцлер дал понять, что и впредь будет проводить осторожную политику, министры от СДПГ 2 ноября вышли из правительства.

Этот шаг не повлек за собой немедленной отставки Штреземана, так как Эберт продлил парламентские каникулы. Но такое положение не могло длиться бесконечно. К тому же энергия Штреземана, на которого нападали и социал-демократы, и правое крыло его собственной партии во главе со Стиннесом, настойчиво требовавшее союза с националистами, была истощена. Число влиятельных политиков, готовых не только свалить Штреземана, но и покончить с конституционно-демократической системой, было столь велико, что успешная революция справа в Баварии могла бы получить мощную поддержку в Берлине.

Однако события пошли по другому пути. Баварский триумвират после устранения коммунистической опасности в Саксонии и разлада между канцлером и СДПГ смягчил свою политику конфронтации. Некоторое ослабление напряженности побудило Гитлера и его жаждущих действий приверженцев к известному «пивному путчу» 8–9 ноября 1923 г., к участию в котором он привлек и вездесущего Людендорфа. Но триумвират не поддержал объявленную Гитлером «национальную революцию» и предоставил ему свободу идти своим собственным путем. Ранним утром 9 ноября Гитлер привел колонну нацистов на мюнхенскую Одеонплац, где нелюбезный залп полицейской цепи положил досрочный конец походу на Берлин и дал нацистскому движению 16 его первых мучеников. Остальные моментально разбежались.

Так закончился последний из политических кризисов, которые в 1923 г. несколько раз подводили республику к краю пропасти. После провала гитлеровского путча положение в Баварии заметно стабилизировалось. Кар, хотя и остался влиятельной политической фигурой, отказался от своих далеко идущих планов. Новое мюнхенское правительство Генриха Хельда не обнаруживало никакой склонности к сепаратистским выступлениям. В конечном счете штреземановская тактика проволочек оправдала себя. Но СДПГ не могла смириться с этим.

Когда 20 ноября рейхстаг возобновил работу, она немедленно начала нападки на канцлера за его политику в отношении Саксонии. В тот же день объединенными голосами социал-демократов и националистов рейхстаг выразил канцлеру недоверие. Эберт пришел в ярость от такого решений его партии и во всеуслышание заявил, что «последствия этой глупости будут сказываться еще 10 лет»[186].

30 ноября новым канцлером стал лидер партии Центра Вильгельм Маркс. Штреземан сохранил за собой пост министра иностранных дел. Он выполнил свою задачу прекратить инфляцию и стабилизировать политическое положение в Германии. Закончились пять лет балансирования на грани гражданской войны, хаоса, невиданной в истории инфляции, левых и правых путчей. Поистине, у колыбели Веймарской республики не стояли добрые феи.

Партии и кабинеты

На первый взгляд кажется, что последующие пять лет были временем внутриполитического затишья. Но такое впечатление возникает только по сравнению с бурным предшествующим периодом. В действительности и в 1924–1929 гг. было предостаточно как малых, так и крупных кризисов, но ни политические, ни экономические проблемы решены не были. Именно в годы стабилизации накапливался тот потенциал, который в 1930–1933 гг. взорвал республику.

Состоявшиеся 4 мая 1924 г. выборы в рейхстаг принесли успех радикальным партиям. Националисты вместе с реакционным аграрным Ландбундом, получив более 6 млн. голосов, имели 105 депутатов. Центр, располагая фракцией в 65 человек, сохранил свои позиции. Существенные потери понесла либеральная Народная партия, от которой отвернулись 1,5 млн. избирателей, число ее мандатов сократилось с 65 до 45. Демократическая партия уменьшила свое представительство в рейхстаге с 39 до 28 депутатов. СДПГ осталась на прежних позициях, ее фракция потеряла всего два места и состояла из 100 депутатов. Однако, учитывая то, что к моменту выборов независимцы уже сошли со сцены, расколовшись между СДПГ и КПГ, фракция социалистов уменьшилась в рейхстаге на 84 депутата.

За счет избирателей, прежде голосовавших за НСДПГ, коммунисты добились значительного успеха. Им отдали голоса уже не 500 тыс., а 3,69 млн. человек. Фракция КПГ возросла с четырех до 62 депутатов. Но в рейхстаг прорвались также получившие почти 2 млн. голосов впервые участвующие в выборах правые экстремисты. Объединившись вокруг нацистской партии, они получили в парламенте 32 места.

Поскольку коалиционное правительство Вильгельма Маркса могло опереться всего на треть депутатов, то канцлер, рассчитывая получить большинство, настоял перед президентом Эбертом на досрочном роспуске рейхстага и проведении в декабре новых выборов. Избирательная кампания велась под знаком борьбы вокруг репарационного плана, разработанного под руководством американского банкира Чарлза Дауэса. Опубликованный в апреле 1924 г. план исходил из того, что общая сумма платежей в 132 млрд. марок превышает возможности Германии. По плану Дауэса, утвержденному Лондонской конференцией летом 1924 г., окончательный размер и срок выплаты репараций не устанавливался. В 1924–1925 гг. Германия должна была уплатить 1 млрд. марок, затем взносы повышались и в 1928–1929 гг. составляли уже 2,5 млрд. Источниками репарационных платежей должны были стать таможенные пошлины и налоги на товары массового потребления, а также отчисления от облигаций промышленных предприятий на сумму 5 млрд. марок. 11 млрд. правительство рассчитывало получить от облигаций железных дорог, превратившихся из государственных в акционерные. Бюджет, Рейхсбанк и железные дороги подлежали контролю генерального репарационного агента, американца Патрика Джильберта, ставшего одним из самых влиятельных людей в стране. Для стабилизации валюты Германии был предоставлен заём в 800 млн. марок, а всего за 1924–1929 гг. она получила 10 млрд. марок долгосрочных и 6 млрд. марок краткосрочных кредитов, главным образом американских, выплатив за это же время по репарациям около 9 млрд. марок. Внушительные кредиты объяснялись не в последнюю очередь высокими процентными ставками в Германии. Они достигали почти 8% и значительно превышали ставки на рынках стран-кредиторов.

Националисты и коммунисты с разных позиций развернули шумную агитацию против плана Дауэса, называя его «новым Версалем» и «дальнейшим закабалением» Германии. Для утверждения этого плана рейхстагом требовалось большинство в две трети голосов, которого не имел кабинет Маркса. Оно могло быть обеспечено только согласием с планом фракции НННП, руководство которой устроило небольшой спектакль. Чтобы не терять своего имиджа патриотов, лидеры националистов сориентировали фракцию таким образом, что 52 депутата проголосовали против принятия плана Дауэса, а 48 (сколько и требовалось) высказалось в его поддержку. Внешне же это выглядело так, будто депутаты голосуют согласно своим личным убеждениям.

Новые выборы в рейхстаг 7 декабря 1924 г., проходившие в условиях постепенной стабилизации, показали явное ослабление политического радикализма. Правые партии и КПГ потеряли по миллиону избирателей. В рейхстаге было теперь 14 нацистов и 45 коммунистов. СДПГ завоевала почти 2 млн. новых избирателей и увеличила свою фракцию до 131-го места. Либералы несколько улучшили свои показатели, как и националисты, получившие еще восемь мест. После выборов новый кабинет сформировал беспартийный Ханс Лютер (1879–1862), занимавший в правительствах Штреземана и Маркса пост министра финансов. В его кабинет вошли министры только от буржуазных партий, а СДПГ перешла на скамьи оппозиции.

Общая ситуация этого периода показывает, что партийно-политический спектр неизменно состоял из трех главных сил — близкие к правительству центристские партии, правые и левые радикалы. При этом постоянно усиливались тенденции и нарастали проблемы, которые существенно ослабляли жизнеспособность веймарского парламентаризма и самой республики, хотя единственный раз в ее истории рейхстаг в 1924–1928 гг. отработал свой полный срок.

Республиканские партии, даже испытывая постоянное давление более радикальных партий справа и слева, до 1930 г. все время имели возможность сформировать компромиссное правительство, но так и не сделали этого.

Леворадикальная КПГ являлась достаточно сильной для того, чтобы ослабить СДПГ, но была слишком слабой для того, чтобы придать весомость собственной партийной революционной стратегии.

СДПГ и партия Центра, без участия которой невозможно было образовать ни одного устойчивого кабинета, на протяжении всего периода республики словно пребывали в каком-то оцепенении. СДПГ никак не могла сделать окончательный выбор между курсом на участие в коалиционных правительствах и линией социалистической оппозиционности. Центр же постоянно колебался между союзом с правыми или с социал-демократами.

Обе либеральные партии, Демократическая и Народная, неуклонно терявшие свое влияние, стремились дать действенный отпор националистическим фантазиям и марксистским утопиям, но так и не смогли договориться между собой даже в отношении простого единства политического курса, и когда в 1925 г. создали «Либеральное объединение», оно почти сразу оказалось мертворожденным.

Главным недостатком всех политических партий Веймарской республики было практическое отсутствие четких концепций и нежелание взваливать на себя государственную ответственность.

Больная экономика

С началом стабилизации появилась надежда, что наконец-то найден путь к быстрому экономическому оздоровлению и подъему на базе широкой рационализации производства. При этом профсоюзы и социал-демократия считали, что рационализация станет мотором социального улучшения в положении масс. Рост производительности труда должен был повлечь за собой повышение заработной платы и сокращение продолжительности рабочего дня. А предприниматели рассматривали рационализацию как средство восстановления утраченных в годы войны и революции позиций и внутри страны, и на мировой арене. Такой подход был характерен прежде всего для магнатов тяжелой промышленности. Представители же наиболее современных отраслей химической и электротехнической промышленности видели в рационализации наилучшее средство интеграции рабочих в капиталистическую систему.

Применение новейших методов организации производства (конвейерная система, тейлоровская научная организация трудовых операций) позволило к 1929 г. поднять производительность труда на 40%. Одновременно резко усилился процесс монополизации промышленности. В 1925 г. был создан самый мощный в Европе химический концерн «ИГ Фарбениндустри», который производил 80% синтетического азота и почти 100% красителей и синтетического бензина. В 1926 г. появился другой промышленный гигант — «Стальной трест», включивший в себя свыше 300 предприятий с 200 тыс. рабочих. Тресту принадлежало более 40% производства железа, чугуна и стали. Росла и роль государства. Если в довоенное время его доля в валовом национальном продукте составляла 17,7%, то к 1929 г. она поднялась до 30,6%[187].

С другой стороны, рационализация влекла за собой неуклонное сокращение рабочих мест. В 1922 г. число рурских горняков составляло 544,9 тыс. чел, а в 1929 г. только 352,9 тыс., т. е. четверть шахтеров потеряло работу[188]. В социальном плане появление устойчивой структурной безработицы влекло за собой нарастание напряженности в отношениях между постоянно занятыми квалифицированными рабочими и массой плохо обученных людей, которые первыми пополняли ряды безработных, становившихся приверженцами радикальных партий. Но положение занятых рабочих заметно улучшилось. Их заработная плата с 1924 по 1927 г. увеличилась на 37%. Правда, если учесть, что точкой отсчета служил чрезвычайно низкий заработок в годы инфляции, то этот показатель выглядит не столь впечатляющим.

На первый взгляд немецкая экономика казалась вполне благополучной. Объем промышленной продукции, составлявший — с учетом изменившихся границ — в 1925 г. 47% уровня 1913 г., возрос в 1925 г. до 85%, а в 1928 г. довоенный уровень был превзойден на скромные 3%. Доля Германии в мировом промышленном производстве в 1926–1929 гг. составляла 11,6%, но не превысила показатели 1913 г. (14,3%). Она далеко отставала от США (42,2% промышленного производства в мире), но опередила Великобританию (9,4%) и Францию (6,6%). Германия не достигла и довоенного уровня экспорта, доля которого в национальном доходе в 1913 г. составляла 20,2%, а в 1928 г. — 17%. Торговый баланс, кроме 1926 и 1929 гг., оставался пассивным, а задолженность иностранным государствам постоянно возрастала.

Подъем германской экономики покоился на непрочном фундаменте. Массовая безработица, которая к 1929 г. возросла до 1,9 млн. человек, и слабый экономический рост были очевидными симптомами ее нездоровья. Уже с 1927 г. замедлились темпы роста производства и сократился товарооборот. В 1930 г. объем промышленного производства вновь упал ниже довоенного, составив 91% от уровня 1913 г.

Версальский договор наложил на Германию, традиционно тесно связанную с мировым рынком, ряд тяжелых ограничений. Ее заграничное имущество и почти весь торговый флот были конфискованы. Утрату внешних рынков Германия не могла компенсировать за счет внутреннего рынка, который оставался весьма узким из-за низкой покупательной способности населения; достаточно сказать, что в 1927–1928 гг. производство предметов потребления в Германии ежегодно падало на 3%.

В аграрном секторе господствовала депрессия. Остэльбское юнкерство с падением династии Гогенцоллернов потеряло своего традиционного защитника и благодетеля, а война и блокада лишили крупных землевладельцев традиционных рынков экспорта своей продукции. Чтобы стать конкурентноспособными, они должны были модернизировать свои хозяйства. Но их нерентабельность отпугивала инвестиции капитала и вела к неуклонному росту задолженности. Несмотря на значительную помощь веймарских правительств, юнкерство так и не смогло выпутаться из заколдованного круга получения новых кредитов и необходимости выплаты долгов и процентов.

Эрзац-кайзер во главе республики

В сер. 1925 г. истекал срок полномочий действующего президента. Предстоящие выборы обещали стать простой формальностью, ибо никто не сомневался в переизбрании Эберта. Он не был яркой политической личностью, но, волею судьбы оказавшись во главе государства, сумел защитить интересы нации и уберег страну от хаоса и распада.

Однако случилось неожиданное: 25 февраля 1925 г. после неудачной операции запущенного аппендицита Эберт скончался. Досрочные выборы нового президента были назначены на 29 марта. Каждая из семи партий выдвинула своего кандидата. Лишь националисты и Народная партия договорились о единой кандидатуре — беспартийного дуйсбургского обербургомистра и бывшего министра внутренних дел в правительстве Карла Ярреса, близкого к правому крылу ННП. Центр снова выдвинул Вильгельма Маркса, СДПГ — прусского премьера Брауна, а КПГ — Тельмана. От правых радикалов баллотировался Людендорф.

Разумеется, никто из кандидатов не набрал абсолютного большинства голосов. 26 апреля предстоял второй тур, в котором было достаточно набрать простое большинство, хотя бы в один голос. В итоге трудных переговоров СДПГ, Центр и демократы создали «Народный блок» и договорились выставить своим общим кандидатом Вильгельма Маркса, который мог рассчитывать на поддержку большинства избирателей, поскольку правые вряд ли могли получить значительный прирост голосов по сравнению с первым туром. Для этого им было необходимо выдвинуть вместо малоизвестного Ярреса более популярную фигуру. И они нашли выход.

Националисты в союзе с ННП, баварцами и региональной Ганноверской партией после закулисных переговоров выставили кандидатуру героя мифа о Танненберге — сражения периода Первой мировой войны (1914), в котором потерпели поражение два корпуса 2-й русской армии под командованием генерала А.В. Самсонова — 78-летнего фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга. Впрочем, сам старый господин не имел ни малейшего желания становиться президентом демократической республики. Уговорить его дать свое согласие удалось только адмиралу Тирпицу.

Расчет правых полностью оправдался. Как иронично заметил Штреземан, немецкий народ жаждал президента не в цилиндре, а в военном мундире с множеством орденов. Даже Баварская Народная партия предпочла поддержать протестантского пруссака Гинденбурга, а не кандидата Центра, католика Маркса. КПГ вновь выставила Тельмана, хотя из Москвы, где более здраво оценивали ситуацию, ей настойчиво рекомендовали поддержать Маркса. Однако если бы даже обе рабочие партии договорились о поддержке единого кандидата, у него уже не было реальных шансов быть избранным.

Во втором туре участвовало на 2,66 млн. избирателей больше, чем в первом, и почти все они отдали голоса бывшему кайзеровскому полководцу, который получил 14,7 млн. голосов. За Маркса высказались 13,75 млн. чел., Тельман остался при своих 1,9 млн. сторонников. Правые и монархические круги бурно ликовали.

Сразу после выборов новый президент принялся изучать веймарскую конституцию, на верность которой ему предстояло присягнуть через несколько дней, и, к своему удивлению, обнаружил, что она, «собственно говоря, вполне прилична». Особенно Гинденбургу импонировало то, что президент являлся главнокомандующим и обладал почти всеми правами прежнего кайзера. К великому разочарованию своего окружения Гинденбург и не думал о том, чтобы восстановить монархию. Вместо этого он решил лояльно служить нелюбимой республике.

Первая речь Гинденбурга в рейхстаге была вполне достойна президента демократического государства. Он обратился к депутатам с просьбой помочь ему в трудной задаче консолидации нации и заметил, что партии в спорах между собой должны заботиться не об утверждении собственных интересов, а о том, чтобы доказывать, «кто из них всего вернее и успешнее служит нашему угнетенному народу»[189]. Но веймарские партии не проявили к этому никакой склонности. Их эгоистичная политика постепенно истощила терпение Гинденбурга, солдатской душе которого претила их недостаточная лояльность, угрожавшая, по его убеждению, национальной безопасности.

Правые круги, со своей стороны, недооценили серьезности отношения Гинденбурга к присяге. Будучи прусским офицером, он, присягнув на верность республиканской конституции, считал долгом чести относиться к ней с таким же уважением, как и к прусскому полевому уставу. Но при всех добрых намерениях, Гинденбург плохо разбирался в политике, ему были необходимы советники. В зависимость от помощников ставил его и весьма солидный возраст. Однако окружение Гинденбурга — старые боевые камрады из прусской армии и сливки остэльбского юнкерства, которым ненависть к республике и демократии застилала и без того узкий политический горизонт, — отнюдь не было таким, каким оно должно было бы быть у главы демократической республики. Чаще всего президент прислушивался к мнению своего сына Оскара, политической пустышки, но человека крайне тщеславного, самоуверенного и тупого. Оскар Гинденбург твердо верил в то, что призван вершить историю в качестве «не предусмотренного конституцией» президентского сына. Сам он в свою очередь послушно следовал советам жены, необычайно честолюбивой баронессы Маргарет фон Маренхольц, которая, неожиданно став хозяйкой первого политического салона Германии, неизменно предупреждала его посетителей, что в президентском дворце не могут приниматься никакие решения, идущие вразрез с «духом семьи».

Само по себе избрание Гинденбурга президентом еще не означало смертного приговора Веймарской республике. Но исход выборов обнаружил слабость германской демократии и показал, что в широких кругах населения распространена ностальгия по «старым добрым временам».

Курс Густава Штреземана

Внешняя политика, проводимая бессменным с 1923 по 1929 г. министром иностранных дел Штреземаном, находила поддержку в умеренно левых и центристских партиях, но беспрерывно подвергалась ожесточенным нападкам со стороны националистов, нацистов, коммунистов и правого крыла его собственной Народной партии.

Основой политики Штреземана являлось стремление вернуть Германии полный суверенитет и возродить ее в ранге великой державы, которая не зависела бы от благосклонности других государств и могла бы сама защитить себя от внешнего врага. Но это было возможно только после реализации ближайших целей — добиться уменьшения, а затем и отмены репарационных платежей, вывода всех оккупационных войск с немецкой земли, разрешения на достижение военного равенства с другими державами, ревизии восточных границ, объединения или заключения тесного союза с Австрией (категорически запрещенного особой статьей Версальского договора).

Правым партиям и большинству населения внешняя политика Штреземана была по душе. Однако обуреваемые нетерпением правые круги не хотели понять, что реальное положение в Европе требует от немецкого внешнеполитического курса осторожности, двусмысленности и терпеливого ожидания благоприятного момента. Штреземан твердо придерживался высказанного им постулата: «Такова жизнь, и было бы глупо проводить внешнюю политику с позиций идеологии. Мы должны принимать людей, народы и обстоятельства, такими, какими они являются». Для правых ультрапатриотов это выглядело не очень героически, и ураганный огонь их критики не стихал ни на минуту. Они могли бы сковать действия Штреземана, если бы его курс не поддерживали СДПГ и Центр, хотя он и не мог твердо рассчитывать на их лояльность в каждом отдельном случае. Трезвый реализм Штреземана — который подчас отличала от беспринципности весьма зыбкая грань — мог иногда возмутить политические души не только националистов, но и умеренных политиков.

Несмотря на постоянные помехи со стороны партий, Штреземану в течение пяти лет удалось осуществить значительную часть намеченных целей. Со времен Бисмарка ни один немецкий государственный деятель не обладал таким умением вести переговоры и добиваться желаемых результатов.

Когда Штреземан положил конец пассивному сопротивлению в Руре, это вбило первый клин между Англией и Францией и привело к плану Дауэса. Открылся путь к осуществлению главного замысла Штреземана — созыву конференции по европейской безопасности. Первый шаг к этому немецкий министр сделал в начале сентября 1924 г., направив в Совет Лиги наций меморандум о готовности Германии вступить в Лигу. В начале 1925 г. в Лондон и Париж поступили официальные немецкие предложения о заключении гарантийного пакта и признании сложившегося положения на Рейне. Успеху переговоров способствовал вывод в августе французских войск из Рура, Дуйсбурга и Дюссельдорфа.

5 октября 1925 г. в швейцарском курортном городке Локарно открылась конференция министров иностранных дел Англии, Франции, Италии, Германии, Бельгии, Польши и Чехословакии. После трудных переговоров был заключен Рейнский пакт, гарантировавший существующие границы между Германией, Францией и Бельгией, которые обязались не применять силу друг против друга и решать все спорные вопросы мирным путем. Англия и Италия становились гарантами пакта. Но с Польшей и Чехословакией были заключены лишь арбитражные договора, в которых Германия обязалась не изменять силой нынешние границы, что отнюдь не означало ее отказа от стремления к ревизии этих границ. Официальное подписание Локарнских соглашений состоялось в Лондона 1 декабря 1925 г. Главное, что их определяло, была направленность против Советской России.

В Германии и правая, и коммунистическая пресса начали ожесточенную кампанию против ратификации пакта и обвинила Штреземана в национальной измене. 26 октября министры от Национальной партии демонстративно покинули кабинет Лютера, а председатель КПГ Тельман выступил в рейхстаге с резкой речью, назвав Локарнские соглашения «пактом войны» против СССР.

Проблема восточных границ носила более сложный характер, чем кажется на первый взгляд. Польша, имея армию, которая в три раза превышала численность рейхсвера, главным противником считала не Германию с ее «реваншизмом», а Советскую Россию. А Чехословакия расценила Локарнскую систему как значительное улучшение своего международного положения, переориентировав свои военные планы на оборону против Венгрии.

8 сентября 1926 г. Германия была принята в Лигу наций и стала постоянным членом ее Совета. В Германии этот триумф западной политики Штреземана вызвал ликование либералов и пацифистов. Со своей стороны, националисты, коммунисты и нацисты начали новую беспардонную атаку на министра, которая весной и летом 1927 г. перешла в открытую травлю. Отчаянные попытки Штреземана преодолеть непонимание его политики в Германии и кризис доверия в отношениях с Парижем почти не имели успеха. Франция явно затягивала освобождение Рейнской области, обострилась проблема репараций, вопрос о разоружении зашел в тупик.

Много сил отняли у полубольного Штреземана последние в его жизни выборы в рейхстаг 20 мая 1928 г., на которых его Народная партия потеряла полмиллиона избирателей и провела в парламент всего 35 депутатов вместо прежних 51-го. А совершенно обнаглевший свежеиспеченный депутат от нацистов, доктор философии Йозеф Геббельс (1897–1945), во всеуслышание заявил, что теперь-то он сможет официально спросить Штреземана — действительно ли министр «является масоном и женат на еврейке?»[190]. 27 августа 1928 г., едва оправившись от микроинсульта, Штреземан участвовал в Париже в подписании пакта Бриана — Келлога, провозгласившего отказ от войны как инструмента внешней политики. Кончина Штреземана 3 октября 1929 г. означала фактический конец политики, нацеленной на достижение взаимопонимания и примирение с другими странами. Некоторые немецкие и зарубежные политики и публицисты считали позднее смерть Штреземана чуть ли не главной причиной крушения Веймарской республики. Хоть это и преувеличение, но такое, в котором содержится изрядная доля истины.

Нелегитимная республика

Многочисленные политические конфликты середины 20-х годов между республиканцами и правыми силами не привели к победе ни одной из сторон, которые по большей части находились в отношении друг друга в состоянии неустойчивого равновесия.

Это ясно продемонстрировал конфликт, возникший в мае 1926 г., в связи с указом правительства о приравнивании имперского черно-бело-красного флага торгового немецкого флота к флагу республики и о том, что оба флага должны висеть рядом во всех торговых и консульских учреждениях Германии за рубежом. Указ привел не только к бурной общественной полемике, но и к тому, что рейхстаг голосами демократов и левых выразил канцлеру недоверие. Гинденбург назначил нового канцлера — лидера Центра, Маркса. Но тот не только сохранил весь лютеровский кабинет, но и не отменил провокационное решение об имперском флаге.

В том же 1926 г. в Германии состоялся всколыхнувший всю страну референдум по поводу княжеских имуществ, которые были конфискованы после революции. Вначале прусское правительство согласилось с требованием Гогенцоллернов выплатить им компенсацию в 500 млн. марок. Затем и все правившие до 1918 г. династии выставили свои претензии, общая сумма которых достигла 3 млрд. марок золотом. Их активно поддержали правые партии, отвергавшие требование безвозмездной конфискации имуществ, законопроект о которой внесла в рейхстаг фракция КПГ. Подхватив возникшую среди рабочих идею всенародного референдума, коммунисты и социал-демократы призвали к его проведению.

В референдуме, который прошел 20 июля, приняло участие 14,4 млн. чел. (36,4% имеющих право голоса). Хотя референдум провалился, т. к. для принятия положительного решения требовалось 20 млн. голосов, он показал значительный потенциал обеих рабочих партий в случае их совместных действий. Но установить между ними прочное сотрудничество не удалось.

Согласно выдающемуся ученому Максу Веберу, легитимация власти осуществляется в одной из трех идеально-типических форм — традиционной, рациональной или харизматической. Признание законности власти Веймарской республики противоречило традиционным, прежде всего монархическим установлениям. Попытки демократов мобилизовать традиции национализма для осуществления идеи «общенародной интеграции» закончились самым плачевным образом. Направленный первоначально против Версальского диктата немецкий национализм обернулся против республики.

Не возникло и рациональной легитимации, хотя для нее имелись предпосылки в виде закрепленных конституцией идеалов свободного правового государства и основных социально-политических прав граждан. Для их реализации так и не удалось создать экономической базы.

Что касается харизматической формы утверждения власти, то ни один из видных политиков веймарского периода не обладал притягательной для масс силой, даже Штреземан. В 20-х гг. в Германии появился, однако, харизматический лидер в полном смысле этого слова. Звали его Адольф Гитлер.

К кон. 20-х гг. во всех партиях ощущалась тоска по сильной личности, по вождю, способному мобилизовать и сплотить вокруг себя массы. Общее недовольство издержками парламентской демократии и чехардой кабинетов вело к сползанию буржуазных партий вправо. Особенно это было заметно на примере Национальной партии, которую в 1928 г. после ухода умеренного крыла возглавил Гугенберг, начавший внимательно присматриваться к нацистам как к возможным союзникам.

К концу периода стабилизации все политические силы Веймарской республики пережили опыт крушения. Социалистическая модель потерпела поражение уже в 1919–1920 гг. Коммунисты были травмированы провалом октябрьского выступления 1923 г. СДПГ и либералы после катастрофы на выборах 1920 г. постоянно занимали только оборонительные позиции. Партия Центра замкнулась в своей политике компромисса то с правыми, то с левыми.

За неполные 12 лет в Веймарской республике был испробован весь спектр политических действий и во всех направлениях результатом была неудача. Социально-политическое многообразие и яркая динамика событий, которые так отличают веймарский период от других эпох немецкой истории, одновременно привели и к невиданной дискредитации политики. Следствием стало неприятие в обществе демократической модели и усиление тяги к сильной авторитарной власти.

Кризис парламентаризма

20 мая 1928 г. состоялись выборы в четвертый рейхстаг. Они принесли рабочим партиям значительный прирост голосов, а правым и умеренным — заметные потери. За СДПГ, которая, получив 153 места, далеко опередила остальные партии, проголосовало почти на 1,3 млн. избирателей больше, чем в 1924 г. КПГ привлекла на свою сторону полмиллиона новых сторонников и получила 54 мандата вместо прежних 45. Националисты потеряли почти 1,9 млн. голосов, а их представительство сократилось со 103 до 73 мест. Неудачными оказались выборы для Центра, Народной и Демократической партий, которые лишились от 400 до 500 тыс. сторонников. Центр и НДП потеряли по семь мест, а НДП — даже 16 кресел.

Исход выборов означал возможность воссоздания веймарской, или большой, коалиции с участием на этот раз и ННП. Скрепя сердце, Гинденбург назначил главой правительства председателя СДПГ Германа Мюллера. Но президент был приятно поражен, увидя перед собой во время первой аудиенции, данной им новому канцлеру, дюжего мужчину с военной выправкой, который держался с подобающим респектом.

Однако кабинет Мюллера с самого начала стали раздирать противоречия. Народная партия в это время пыталась прорваться к власти в Пруссии, но ее планы сорвал Центр, опасавшийся возможного конкордата Пруссии с Ватиканом. Партия Центра, добиваясь увеличения для себя министерских постов, буквально шантажировала партнеров, отозвав на три месяца из кабинета одного из двух своих представителей. СДПГ же склонялась к тому, чтобы все вопросы экономической политики решать в интересах профсоюзов. Поэтому правительство Мюллера трудно назвать коалиционным в полном смысле этого слова. Его члены отстаивали прежде всего интересы своих партий.

Не успели новые министры прочно устроиться в своих креслах, как разразился политический конфликт. Еще правительство Вильгельма Маркса приняло одобренное прежним рейхстагом решение о строительстве четырех тяжелых крейсеров, разрешенных Германии Версальским договором. СДПГ же вела избирательную кампанию под лозунгом «Никаких броненосцев — за хлеб для наших детей!». Когда канцлером стал Мюллер, казалось, что эта программа будет заморожена или отменена совсем, тем более что против нее высказывались НДП и часть политиков партии Центра. Однако 10 августа кабинет единогласно высказался за строительство первого крейсера. Но СДПГ не желала отказываться от своей позиции. 15 августа были приняты две взаимоисключающие резолюции. Правление партии осудило своих министров, а фракция СДПГ в рейхстаге высказалась за непременное их дальнейшее участие в правительстве «в интересах всех рабочих». При этом она внесла в парламент законопроект об остановке строительства и обязала всех членов партии, включая министров, поддержать его. Все это уже походило на политический фарс. Однако новому министру рейхсвера Грёнеру без особых проблем удалось провести через рейхстаг решение о строительстве всех крейсеров.

В это же время к великому разочарованию Штреземана основанная им Народная партия превратилась в откровенный рупор крупных промышленников и все больше сближалась с национальной оппозицией Гугенберга. Последним успехом Штреземана стали новые переговоры по репарациям. С февраля по июнь 1929 г. в Париже работала международная комиссия под руководством американского банкира Оуэна Янга, результаты которой — план Янга — были утверждены в августе на Гаагской конференции. План устанавливал окончательную сумму немецких репараций в 113,9 млрд. марок, поделенную на 50 ежегодных платежей. Иностранный контроль над германской экономикой отменялся, а Франция обязывалась полностью вывести свои войска из Рейнланда к середине 1930 г.

Правые круги и коммунисты встретили план Янга в штыки. В сентябре группа известных в Германии лиц — лидер НННП Гугенберг, руководитель Пангерманского союза Класс, Франц Зельдте от «Стального шлема», Фриц Тиссен как представитель Имперского союза немецкой промышленности и приглашенный лично Гугенбергом Гитлер — выступила с проектом нового закона, по которому правительство должно было официально отклонить 231-ю статью Версальского договора о единоличной ответственности Германии за войну и потребовать немедленного вывода всех оккупационных войск. Под этим крайне опасным и безответственным документом было собрано 4,135 млн. подписей, которых вполне хватало для проведения референдума. Но рейхстаг отклонил предложенный правыми закон. Провалился и состоявшийся 22 декабря референдум, в котором приняло участие только 6,2 млн. чел. из 42 млн. немцев, имеющих право голоса. За предложение правых лидеров проголосовало 5,8 млн. человек.

Политическое и социально-экономическое положение в стране все отчетливее складывались таким образом, что падение кабинета Мюллера делалось только вопросом времени. Решающим фактором явилась экономическая рецессия, которую не смогли остановить меры государства. Уже в нач. 1929 г. число зарегистрированных и получавших пособие безработных выросло до 1,5 млн. чел. На самом деле их было гораздо больше, поскольку еще не работавшие молодые люди регистрации не подлежали. Правительство было вынуждено запросить в парламенте дополнительно 400 млн. марок для выплаты пособия. В ответ правые силы потребовали существенного сокращения пособий. Это вызвало столь резкий протест профсоюзов, что какие-либо разумные дискуссии на эту тему стали совершенно невозможными.

В сентябре социал-демократические министры финансов и труда — Рудольф Гильфердинг и Рудольф Виссель, поддержанные прусским правительством, предложили план, по которому повышались взносы предпринимателей и рабочих в страховой фонд. Предприниматели обрушили на этот план шквал критики и потребовали, наоборот, сокращения социальных расходов и снижения налогов. Рейхстаг, хотя и с трудом, принял-таки план кабинета, но это не снизило напряжения. Проблемы страны только начинались.

В конце 1929 г. президент Рейхсбанка Ялмар Шахт (1877–1970), способнейший финансист, но необычайно высокомерный и честолюбивый человек, начал атаку на правительство, отказавшись выделить кредиты на пособия по безработице. Разразился крупный скандал, а Шахт демонстративно покинул свой пост, обвинив правительство в безответственности и некомпетентности. Канцлер не мог справиться с создавшейся ситуацией. (Отчасти это объясняется и тем, что в это время у него обнаружилось тяжелое заболевание печени, от которого в марте 1931 г. Мюллер умер.) Поскольку ни министры от разных партий, ни профсоюзы, ни объединения предпринимателей не могли достичь компромисса, то 27 марта 1930 г. Мюллер вручил президенту прошение об отставке кабинета. Это был конец последнего парламентского правительства Веймарской республики, в истории которой началась заключительная глава — период президиальных кабинетов.

Глава двенадцатая.