Коллапс демократии (1929–1933)
Облик эпохи
Начало последней фазы Веймарской республики совпало с началом мирового экономического кризиса, разразившегося в конце октября 1929 г. На волне невиданной безработицы и массового обнищания резко активизировались правые и левые экстремисты. На улицах немецких городов постоянно возникали вооруженные стычки политических противников. Только за один день, 10 июля 1932 г., в них погибло 17 человек, а 10 было смертельно ранено. Страна неудержимо катилась к гражданской войне. В обществе царили настроения растерянности, страха и озлобленности. Коммунисты — слева и национал-социалисты — справа раскачивали утлую лодку Веймарской системы, стремясь опрокинуть ее на голову своего политического противника и отправить на дно его, а заодно и ненавистную парламентскую республику. В рейхстаге уже не могло сложиться большинства, способного управлять страной. Кабинеты держались только волею президента, имевшего по конституции огромные полномочия.
Страна ждала спасителя, но к несчастью для немцев мессию звали Адольф Гитлер. Поначалу незначительное возглавляемое им национал-социалистическое движение, сочетавшее радикальные антидемократические лозунги и злобный антисемитизм с ультрареволюционной демагогией, с 1930 г. росло как на дрожжах. В 1932 г. НСДАП стала крупнейшей партией Германии. 30 января 1933 г. Гитлер был назначен рейхсканцлером, и парламентская система Веймара, показав свою несостоятельность, быстро деградировала. Демократические свободы предполагают и политическую ответственность. У населения Веймарской Германии ее не оказалось. Гитлер же хладнокровно и расчетливо использовал представившийся ему шанс совершить собственную «национальную революцию» под лозунгом восстановления порядка и сильной государственной власти.
«Черная пятница»
В четверг (в Европе уже наступила пятница) 25 октября 1929 г. произошел внезапный и грандиозный обвал акций на нью-йоркской бирже и начался самый страшный в истории капитализма экономический кризис, охвативший практически весь мир. В Германии, положение которой в целом и без того было удручающим, это привело к роковым последствиям: казавшийся вначале обычным, временным спад конъюнктуры перерос в невиданную доселе катастрофу и явился катализатором краха той демократической системы, которая уже утратила свою привлекательность. Иными словами, экономическая катастрофа ускорила катастрофу политическую.
Спад производства в немецком хозяйстве достиг тогда таких размеров, что многие политики, ученые и простые люди ожидали полного краха экономической системы капитализма. Уже накануне кризиса, к сер. 1929 г., рост промышленного производства совершенно прекратился, а затем он стал резко падать и в 1930 г. снизился по сравнению с 1928 г. на 19%, а в 1932 г. даже на 54%, т. е. сократился более чем на половину. Если в 1929 г. добыча каменного угля составила 163,4 млн., то в 1930 г. — 142,7 млн. т. Производство чугуна упало на 21,3%, а выплавка стали даже на 24%. Необычайно возросла недогрузка предприятий. В нач. 1931 г. она составляла 56,2%, а это означало, что свыше половины производственных мощностей германской индустрии не использовалось[191].
За падением покупательного спроса со стороны нищавшего населения последовало падение цен на потребительские товары. Если точкой отсчета взять 1928 год, то в 1929 г. цены снизились на 2%, в 1931 — на 20%, а в 1932 они составляли 67% от уровня цен докризисного периода. Одновременно снижалась заработная плата по тарифным договорам. Впрочем, для многих рабочих и служащих — тех, что были заняты неполный рабочий день, либо безработных — тарифы уже не имели значения. Со времени кризиса 1926 г. безработица в Германии сохранялась на высоком уровне и неуклонно росла. В 1927–1928 гг. без работы оставалось в среднем 1,39 млн. чел. (6,3%), в 1929 г. — 1,9 млн. (14%), в 1930 — 4,5 млн. рабочих и служащих (27,1%). 1932 г. стал пиком безработицы, которая охватила 5,6 млн. чел., а в феврале превысила даже 6 млн. Но к этому надо прибавить еще около миллиона незарегистрированных безработных.
Больнее всего кризис ударил по рабочим и служащим в строительной, тяжелой и горнодобывающей промышленности, чуть лучше обстояли дела в более современных отраслях — электротехнической и химической. Выше среднего уровня безработица была среди молодежи в возрасте от 18 до 30 лет. Кроме того юноши и девушки, которые проживали еще в родительских семьях, не имели права на получение пособия и лишались всяких средств к существованию.
Безработица стала тяжелой социально-психологической проблемой. Люди, потерявшие работу, чувствовали себя бесполезными и просто не знали, как провести очередной день, не суливший ничего утешительного. Видимость выхода они находили в деятельности в группах людей, объединяемых общей горькой судьбой — в военизированных формированиях при отдельных партиях. Дисциплина организации заменила прежнюю дисциплину труда, а боевые отряды давали отчаявшимся людям иллюзию смысла жизни и надежду на лучшее будущее. К 1932 г. КПГ превратилась фактически в партию безработных, а национал-социалисты сумели привлечь на свою сторону миллионы людей из средних слоев, крестьян и сельских рабочих, а также молодежь, доля которой составила в НСДАП 42,2%.
Таким образом, вследствие экономического кризиса «внизу» быстро радикализировалась масса тех людей, которые потеряли все перспективы, «наверху» политики правого толка и старые элиты пытались использовать казавшийся им благоприятным момент для нанесения смертельного удара по демократии, от которой стали панически шарахаться миллионы немцев и немок.
Кабинет Брюнинга
В этих условиях на политическую сцену выступили военные, стремившиеся положить конец растущей поляризации общества на враждебные друг другу силы. В нач. 1930 г. военный министр Грёнер и статс-секретарь его министерства, генерал Курт фон Шлейхер, человек невиданной изворотливости и беззастенчивый интриган, пришли к убеждению, что следует создать новое правительство из людей, не связанных никакими обязательствами перед партиями и лояльных по отношению к президенту.
Генералы сошлись на кандидатуре лидера фракции Центра в рейхстаге Генриха Брюнинга (1885–1970), который пользовался в партии большим авторитетом, имел консервативные социально-экономические воззрения, а в парламенте всегда поддерживал предложения армейского руководства. Брюнинг разделял враждебное отношение Шлейхера к социал-демократии, а как убежденный католик, был готов на авторитарное решение трудных общественных проблем.
Именно Шлейхер сумел убедить Гинденбурга в необходимости назначить канцлером Брюнинга, к католицизму которого президент питал недоверие. Козырным тузом Шлейхера стало солдатское прошлое Брюнинга — то, что тот в чине лейтенанта в годы войны командовал пулеметной ротой и за храбрость был награжден Железным крестом первой степени. Это возымело успех. 30 марта Брюнинг стал канцлером коалиционного правительства.
Возможно, он не вполне отдавал себе отчет в том, что оказался ставленником армии. Человек безупречной репутации, скромный и честный, даже аскетичный, Брюнинг надеялся укрепить государство и вывести его из кризиса с помощью курса жесткой экономии. Такой курс был возможен только при условии получения от президента чрезвычайных полномочий. Гинденбург не слишком охотно согласился, но добавил, что будущие предполагаемые меры не должны противоречить конституции.
Внешне новый кабинет не слишком отличался от предыдущего, из 11 его членов семь были министрами и в правительстве Мюллера. Но у него было две особенности — непривычно молодой для Германии средний возраст министров и участие в кабинете шести бывших фронтовиков.
Канцлер понимал, что время не ждет. Уже в апреле он сумел провести через рейхстаг законы о повышении косвенных налогов на 448 млн. марок и пошлин на импорт важнейших продуктов питания. В июне правительство представило вторую часть плана экономии. Значительно сокращались пособия по безработице: право на них теряли лица моложе 17 и старше 65 лет — вводились налоги на холостяков и поголовный налог. Программа вызвала озлобление многих депутатов рейхстага, особенно из правых фракций, и парламент отклонил ее. По просьбе Брюнинга президент утвердил ее чрезвычайным декретом. Рейхстаг потребовал отменить декрет, который, действительно, был весьма сомнителен с конституционно-правовой точки зрения, ибо статья 48 могла применяться лишь в случае возникновения угрозы общественной безопасности и порядку, о чем тогда не было и речи.
В поисках выхода из тупика канцлер предложил Гинденбургу распустить рейхстаг и назначить новые выборы на последний предусмотренный конституцией срок — 14 сентября. И по сей день неизвестно, каким образом Брюнинг надеялся получить поддержку большинства нового рейхстага. Но зато давно известно, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Сам того не желая, канцлер пробил первую крупную брешь в веймарской конституции и указал путь отъявленным демагогам и злейшим врагам республики. Брюнинг удивительно неверно оценивал ситуацию и общественное настроение, которое все отчетливее склонялось на сторону экстремистских партий. Было очевидно, что новый рейхстаг окажется практически неработоспособным и неконтролируемым, но канцлер, искренне убежденный в правильности своего курса, наивно надеялся на рассудительность и благоразумие избирателей, которые в большинстве своем находились уже под воздействием демагогии Гитлера. Тот обещал вновь сделать Германию могучей, разорвать постыдный Версальский договор и отказаться от уплаты репараций, железной рукой искоренить коррупцию и дать по рукам денежным тузам, особенно если они евреи, обеспечить каждого немца куском хлеба и работой. Что могло быть привлекательнее для миллионов обездоленных людей?
Шансы Гитлера на успех были велики, но он и сам удивился исходу выборов. Рассчитывая получить примерно 50 мест, нацисты получили 107 мандатов, сразу став второй после СДПГ фракцией. Им отдали голоса 6,4 млн. людей, т. е. на 5,5 млн. больше, чем два года назад.
Вперед продвинулись и коммунисты, за которых высказалось на 1,8 млн. людей больше, нежели на предыдущих выборах, а фракция КПГ увеличилась с 54 до 77 депутатов.
Поскольку националисты потеряли почти 2 млн. голосов, было очевидно, что их прежние сторонники перебежали к Гитлеру. Миллиона избирателей лишилась Народная партия, фракция которой сократилась с 35 до 30 человек. Пять мест потеряли и демократы. Среди умеренных партий лишь Центр немного улучшил свои позиции. Число его сторонников выросло на полмиллиона, а количество мандатов с 62 до 68.
Результат выборов означал, что правительство никоим образом не может рассчитывать в рейхстаге на необходимое для принятия важных законов большинство в две трети парламентариев. Фракции нацистов и коммунистов, враждебные друг другу, но в унисон и с порога заявлявшие «нет» любым предложениям буржуазного правительства, фактически блокировали работу парламента. Конституционный эксперимент Брюнинга потерпел полное крушение.
Национал-социализм и его динамика
Ошеломляющий успех нацистской партии на выборах лишь отчасти можно объяснить тем, что вследствие тяжелой экономической ситуации массы глубоко разочаровались в партийной системе Веймара. То обстоятельство, что именно НСДАП совершила головокружительный рывок вперед, в основном следует отнести на счет личности и политических способностей ее лидера, а также притягательности нацистских лозунгов.
Действительно, многие немцы не разделяли принципов национал-социализма, но считали, что он принес в серую и холодную повседневность «механически-рационального порядка» Веймара накал драматизма и страсти и казался эмоциональным романтическим протестом против бездушной действительности. Выборы 1930 г. проходили в условиях, еще сравнимых с теми, что были в 1926 г., когда спад производства был преодолен сравнительно быстро. Сам прорыв нацистов в большую политику случился не в период наибольшей степени кризиса, а на стадии его стабилизации.
После освобождения в 1925 г. из заключения в крепости Ландсберг (за неудавшийся путч 1923 г.) Гитлер невероятно быстро воссоздал и реорганизовал фактически развалившуюся партию, определив для нее новую тактику: «не перестрелять ноябрьских преступников, а переголосовать их». Примечательной чертой нацизма была его безудержная активность. В идеологическом отношении НСДАП представляла собой конгломерат самых различных идей — антисемитизма, антилиберализма, антимарксизма и антикапитализма, а также иррационального мифологизма и социального протеста «молодого поколения» против старого окостеневшего мира. Второй после Гитлера человек в партии, Грегор Штрассер (1892–1934), провозгласил: «Эй, старичье, уступите дорогу!».
Многие свои аргументы национал-социалисты заимствовали у консервативных критиков процесса модернизации и его последствий. Однако их идея будущего «народного сообщества» уже выходила за пределы консервативно-реставрационных воззрений. Старые элиты, со своей стороны, питали иллюзорную надежду на приручение нацистского движения и использование его в своих интересах. Им казалось, что нацизм был просто более радикальным изданием консервативных врагов республики и демократии. Они не поняли, что это была совершенно новая, еще невиданная разрушительная сила. Нацистская партия «следовала не делу, а человеку, верила не в принципы, а в вождя»[192].
НСДАП была, в сущности, первой «народной партией», о чем свидетельствует ее социальный состав. В 1930 г. в партии было больше всего служащих (25,6%). За ними шли сельские хозяева (14,1%), ремесленники и кустари (9,1%), торговцы (8,2%), лица свободных профессий (3,0%), учителя (1,7%) и прочие (6,6%). Что же касается рабочих, то они составляли 28,1%, в то время как доля рабочих среди всех занятых в Германии составляла 45%. В это время за нацистов голосовало около 2 млн. рабочих, а в штурмовых отрядах (СА) их насчитывалось более 200 тыс. — в основном это были те, кто потерял работу[193]. В отличие от других партий, НСДАП сумела создать наиболее разветвленную сеть местных организаций (хотя и не могла прочно утвердиться на католическом юго-западе).
В целом социальный облик партии оказывался неопределенным вследствие неопределенности профессий ее членов: за «торговцем» мог скрываться как владелец солидного магазина, так и бродячий разносчик, а «рабочего» могли представлять и высококвалифицированные мастера, и сельские батраки. Что касается возрастного состава НСДАП, то в 1930 г. более трети ее членов было моложе 30 лет, доля вступавших в партию молодых людей в 1930–1933 гг. превышала 40%, а 27% членов не достигло 40 лет[194]. По сравнению с другими партиями, кроме КПГ, нацистская партия действительно была движением молодежи. А это в свою очередь усиливало впечатление динамики, мобильности и нацеленности в будущее, поскольку молодые нацисты, как и коммунисты, уже не ожидали ничего хорошего от слабой и беспомощной республики.
Но почему же среди развитых цивилизованных стран одна Германия бросилась в объятия тоталитаризма, при том что кризис экономики и либеральной демократии охватил все европейские страны, в которых также происходила вызванная модернизацией ломка традиций и массовая дезориентация? Однозначно ответить на этот вопрос невозможно, поскольку в нач. 30-х годов ситуацию в Германии определяло совпадение нескольких особенных факторов ее развития.
Экономический кризис ударил по Германии больнее, чем по большинству других государств, и при этом немцы утратили веру в возможность самоизлечения существующей системы и повернули в сторону ее обновления на тоталитарной основе. Процесс модернизации на рубеже XIX–XX вв. проходил в Германии гораздо стремительнее, чем в других европейских странах. Однако потрясения войны и последовавший за нею кризис привели к разочарованию и негативному отношению к модернизации, и хвастливое имперское мышление столкнулось со страхом перед непредсказуемыми последствиями социально-экономических перемен. Выходом казалась радикальная ломка всей прежней политической и социально-экономической структуры. Фантом «народного сообщества» приобретал все большую популярность по мере нарастания кризиса. Аналогичные процессы шли и в других странах, но не в такой степени, как в Германии, где произошло фатальное совпадение всех кризисных факторов.
Война, революция, жесточайшая инфляция, национальное унижение привели к разрушению прежних социально-моральных норм и ценностей. Ни монархический режим накануне войны, ни республика так и не добились общественного признания. Все больше людей начинало верить в обещания коммунистов и национал-социалистов. Вопрос был лишь в том, кто сулил более радужные перспективы?
Падение Брюнинга
Сознавая, что его кабинет оказался самым непопулярным за все время республики, Брюнинг, тем не менее, упорно продолжал свой курс жесткой экономии, за что получил прозвище «канцлер Голод». Вновь была снижена заработная плата рабочих и государственных служащих, притом что одновременно их взносы в фонд страхования по безработице были повышены до 6,5% от заработка, дотации же государства в этот фонд значительно уменьшались. Однако в экономической сфере по-прежнему не было ни малейших признаков оживления.
В поисках выхода канцлер решил прибегнуть к рецепту Бисмарка — уладить внутренние проблемы, достигнув внешнеполитических дипломатических успехов. Он намеревался добиться отмены репараций, мораторий на которые объявил американский президент Герберт Гувер в июне 1931 г., а также договориться на предстоящей конференции по разоружению о военном паритете Германии с другими европейскими державами в том случае, если они откажутся снизить свои вооружения до уровня Германии.
В марте 1931 г. в прессе появились сообщения о предстоящем заключении австро-германского Таможенного союза. Примечательно, что теоретически такой проект выглядел вполне реальным, но, в отличие от тактики Штреземана, об этом плане было объявлено без всякого предварительного дипломатического зондирования. Это являлось чистой импровизацией, непродуманным броском вперед в стиле Вильгельма II. Такой союз означал возможное в дальнейшем объединение двух стран. Это обстоятельство не устраивало Францию и Чехословакию, которые заявили категорический протест. Более того, Франция, чтобы заставить Берлин отказаться от проектируемого союза, потребовала немедленного возврата всех краткосрочных кредитов. За этим дипломатическим поражением последовал явный рост недоверия западных держав к политике Германии. В итоге авторитет Брюнинга заметно снизился, хотя козлом отпущения стал министр иностранных дел Юлиус Курциус, вынужденный уйти в отставку.
Убежденный сторонник восстановления монархии Брюнинг разработал план отмены с согласия рейхстага и рейхсрата предстоящих в 1932 г. президентских выборов, что означало автоматическое продление полномочий Гинденбурга. Канцлер полагал, что после этого он сможет получить согласие рейхстага на провозглашение монархом одного из сыновей наследного принца, а роль регента, по его мнению, следовало отвести престарелому президенту. Таким образом Брюнинг хотел выбить почву из-под ног нацистов. Но Гинденбург не желал слышать ни о каком другом императоре, кроме самого экс-кайзера, и объявил в конце концов, что будет бороться за свое переизбрание. План восстановления монархии обсуждался и с Гитлером, для чего с ним встретились сначала канцлер, а затем и президент. Гитлер разумеется, наотрез отказался поддержать эту идею и был страшно раздражен. На седовласого Гинденбурга он произвел такое жуткое впечатление, что тот заявил Шлейхеру, что этот «богемский ефрейтор» годится только в министры почты, чтобы лизать марки с портретом главы государства.
И октября Гитлер принял участие в проходившем в брауншвайгском городке Бад-Гарцбург съезде «национальной оппозиции», представленной главным образом старыми консервативными силами — Национальной партией Гугенберга, правым крылом «Стального шлема», пангерманцами, Ландбундом, выражавшим интересы крупных аграриев. На съезде можно было увидеть вездесущего Шахта и директора «Дойче банк» Эмиля Штауса, генерального директора Стального треста Альберта Фёглера и председателя Союза горнозаводчиков Эрнста Бранди, экс-канцлера Куно и принца Фридриха Прусского, генералов Гольца, Секта и Лютвица[195].
Созданный на съезде «Гарцбургский фронт» объявил канцлеру войну. Однако Гитлер презирал этих «последышей старого режима», и его не устраивала предназначенная ему роль второй скрипки. Со своей стороны, Брюнинг еще раз попытался достичь соглашения с лидером НСДАП, пообещав ему, по некоторым сведениям, что уйдет в отставку сразу после отмены репараций и установления военного паритета, а на свое место предложит кандидатуру Гитлера. Это также не устраивало фюрера, который решил сам баллотироваться в президенты, и прежде всего добился от нацистского министра внутренних дел в Брауншвейге требуемое для этого немецкое гражданство.
Предвыборная кампания носила крикливый и сумбурный характер, который усугубился вступлением в нее еще двух кандидатов, не рассчитывавших на победу, но способных отобрать у главных соперников несколько миллионов голосов: Теодора Дюстерберга, выдвинутого националистами, заурядного политика, одного из лидеров «Стального шлема» (нацисты, к их неописуемой радости, вскоре уличили его в еврейском происхождении), и Тельмана, выдвинутого коммунистами. На прошедших 13 марта 1932 г. выборах Гинденбург получил 18,65 млн. голосов (49,6%), Гитлер — 11,34 млн. (30,1%), Тельман — 4,9 млн. (13,2%) и Дюстерберг — 2,5 млн. (6,8%). Во втором туре 10 апреля победил Гинденбург, за которого отдали голоса 13,35 млн. чел. (53%), Гитлер получил 13,4 млн. (36,8%), а Тельман — 3,7 млн. (10,2%).
Еще накануне первого тура выборов гессенская полиция обнаружила в городе Боксхайм в штаб-квартире НСДАП документы, которые доказывали, что СА намерены совершить государственный переворот после избрания Гитлера президентом и ликвидировать демократическую республику. После своей победы Гинденбург по настоянию Брюнинга и Грёнера, на которых давили встревоженные ситуацией правительства Пруссии и Баварии, 13 апреля подписал декрет о роспуске штурмовых отрядов. Но по наущению Шлейхера президент одновременно потребовал от Грёнера, который теперь исполнял и обязанности министра внутренних дел, объяснений, почему вместе с СА не были запрещены и военизированные отряды социал-демократического Рейхсбаннера.
Гинденбург резко охладел и к Брюнингу, которого еще совсем недавно называл «лучшим канцлером после Бисмарка». Старый аристократ не мог простить канцлеру того, что тот не сумел добиться отмены выборов, на которых фельдмаршалу пришлось соперничать с коммунистом и с ефрейтором, который был настолько бездарным, что за все годы «великой войны» так и не сумел выбиться хотя бы в фельдфебели. Неприязнь Гинденбурга к Брюнингу резко усилилась, когда канцлер предложил национализировать за солидную компенсацию несколько дышавших на ладан юнкерских поместий и передать их безземельным крестьянам. Юнкерство немедленно завалило президента жалобами на «аграрный большевизм» Брюнинга, которого следует немедленно сместить с поста канцлера. В воскресенье, 29 мая, Г инденбург в резкой форме предложил Брюнингу уйти в отставку, но остаться в новом кабинете министром иностранных дел. Оскорбленный Брюнинг, который, по его словам, «находился в ста метрах от цели», ответил отказом и немедленно подал прошение об отставке. Возможно, в этот момент он вспомнил пророческое предупреждение генерала Грёнера: «Единственное, на что вы всегда можете твердо рассчитывать, — это измена старого господина».
Падение Брюнинга знаменовало начало предсмертной агонии Веймарской республики, длившейся еще восемь месяцев. А на политическую авансцену выступила нелепая фигура из театра абсурда, навязанная дряхлому президенту все тем же Шлейхером.
«Кабинет баронов»
Новым канцлером 1 июня 1932 г. был назначен Франц фон Папен (1879–1969), выходец из обедневшего вестфальского дворянского рода, незадачливый политик католического Центра, вероломный, тщеславный и хитрый человек, умевший, однако, пустить пыль в глаза и прекрасно ездивший на лошади. Выбор президента вызвал всеобщее недоумение, но ему понравились обходительность и превосходные манеры этого бывшего гвардейского офицера. Папен не имел никакого политического веса, не был даже депутатом рейхстага, а всего лишь занимал место в прусском ландтаге, где отсиживался на задней скамье, не проявляя никакой инициативы. Согласие Папена занять пост канцлера после грубого отстранения Брюнинга вызвало такое возмущение партии Центра, что его немедленно из нее исключили.
Правительство Папена получило название «кабинет баронов»: из его десяти министров шесть человек были дворянами, а двое — директорами промышленных корпораций. Деятельность кабинета представляла собой, по ядовитому замечанию известного немецкого дипломата и писателя Гарри Кесслера, «комбинацию глупости и реакционности». Министром обороны стал Шлейхер, выведенный на этот раз президентом из-за политических кулис. Первым шагом нового канцлера стало выполнение условий сделки Шлейхера с Гитлером. 4 июня он распустил рейхстаг и назначил новые выборы на 31 июля, 15 июня он отменил запрет штурмовых отрядов. На улицах немецких городов немедленно завязались стычки между штурмовиками и ротфронтовцами. Только в Пруссии с 1 по 20 июня произошла 461 схватка, в которых погибло 82 человека, а 400 были тяжело ранены. То же самое продолжалось и в июле. Все партии, кроме НСДАП и КПГ, настойчиво требовали от кабинета восстановления элементарного порядка.
Реакция Папена была двоякой. Он запретил за две недели до выборов все политические демонстрации, а 20 июля сместил прусское правительство и объявил себя рейхскомиссаром этой крупнейшей германской земли. Предлогом для совершенного им государственного переворота послужило побоище в Гамбурге, в котором погибло 19 и было ранено почти 300 человек. Это было расценено как неспособность прусского правительства контролировать ситуацию, что, в общем, соответствовало действительности. Кабинет социал-демократа Отто Брауна не оказал никакого сопротивления Папену. В распоряжении СДПГ имелась хорошо вооруженная полиция Пруссии, превышавшая по численности местные части рейхсвера, но социал-демократы заявили, что остаются на почве законности и не станут использовать антиконституционные средства защиты. Кабинет Брауна отверг как слишком опасную идею всеобщей забастовки, которая в 1920 г. спасла республику от капповского путча. В гроб Веймарской системы был вбит еще одни гвоздь.
Выборы 31 июля принесли нацистам оглушительный успех. За них проголосовало 13,74 млн. чел., а их фракция в рейхстаге в 230 депутатов стала самой большой, опередив идущую на втором месте СДПГ, которая получила 7,95 млн. голосов и провела в парламент 133 депутата. Третье место заняли коммунисты, фракция которых насчитывала теперь 89 человек. Из других партий только Центр несколько улучшил свои позиции и увеличил свое представительство с 68 до 75 депутатов. Прочие партии откатились назад. Националисты получили 37 мест, потеряв четыре мандата, а от обеих либеральных партий в рейхстаг попало всего 11 человек.
Но Гитлер был не слишком доволен тем, что его партия, за которую проголосовало 37% избирателей (столько же, сколько и на выборах президента), не смогла получить абсолютное большинство в рейхстаге, где насчитывалось 608 членов. Было очевидно, что большинство немцев было по-прежнему настроено против национал-социализма. Однако при встрече 5 августа со Шлейхером фюрер потребовал для себя пост канцлера, а для партии — министерства внутренних дел, юстиции, экономики, а также кресло премьер-министра Пруссии. Одновременно Гитлер заявил, что потребует от рейхстага предоставления ему чрезвычайных полномочий для наведения порядка. Шлейхер вел себя уклончиво, но Гитлер поспешно уверовал в его согласие. Однако 13-го августа Папен и Шлейхер взяли назад все свои обещания, предложив Гитлеру только пост вице-канцлера и неопределенно намекнув, что через некоторое время Папен конституционно уступит ему свое место. В тот же день Гитлера принял Гинденбург, заявивший, что не может рисковать передачей власти такой партии, которая не располагает абсолютным большинством и является чрезвычайно нетерпимой, крикливой и разнузданной.
Новый рейхстаг, в котором Папена практически никто не поддерживал, еще не приступил к работе, а канцлер уже заручился президентским декретом на право его роспуска. Однако зачитать декрет в начале заседания легкомысленный канцлер не смог, так как забыл его дома. Ухмылявшийся председатель рейхстага Герман Геринг (1893–1946) упорно не замечал просившего слова канцлера и предложил немедленно голосовать за предложенный коммунистами вотум недоверия правительству. За это высказались 513 депутатов, против — всего 32 человека. Чуть позже рейхстаг все-таки принял декрет о роспуске, и новые выборы были назначены на 6 ноября. За несколько дней до них коммунисты и нацисты совместно организовали всеобщую пятидневную забастовку транспортников Берлина, которая парализовала столицу; деловые круги начали опасаться единой красно-коричневой коалиции.
На выборах нацисты потеряли 2 млн. голосов и 34 места в рейхстаге. Эти голоса отошли в основном к националистам, увеличившим свою фракцию с 37 до 52 человек. КПГ, за которую на этот раз проголосовало на 700 тыс. человек больше, получила 100 мест. Ее новые избиратели перешли из электората СДПГ, фракция которой сократилась со 133 до 121 депутата. Прочие партии в целом сохранили свои позиции. Важнейшим итогом выборов стало доказательство того, что НСДАП практически исчерпала свои возможности и вряд ли сможет добиться большего.
Встревоженные такой ситуацией крупнейшие представители тяжелой промышленности, банков, аграрных кругов по инициативе Шахта 19 ноября направили президенту любезное по форме послание, в котором недвусмысленно говорилось, что для избежания дальнейших «экономических, политических и духовных потрясений» не следует в который раз распускать рейхстаг и проводить новые выборы, а необходимо назначить канцлером «лидера крупнейшей национальной группы» (имя Гитлера прямо не называлось), чтобы «подкрепить кабинет наибольшей народной силой»[196].
Тем временем заранее информированный о письме Папен затеял за спиной Шлейхера собственную игру, еще раз попытавшись договориться с Гитлером о вхождении его в правительство. Это угрожало планам военного министра, который стремился ограничить свободу действий Гитлера, заключив соглашение с левым крылом нацистской партии во главе с Грегором Штрассером и с лидерами реформистских профсоюзов. Когда полгода назад Шлейхера спросили о мотивах, по которым он выдвинул Папена в канцлеры, генерал полушутя ответил, что ему нужна не голова, а шляпа. Теперь же шляпа решила поискать себе другую голову. Но переговоры Папена, а затем и Гинденбурга с Гитлером снова закончились неудачей. Фюрер продолжал категорически настаивать на передаче ему власти безо всяких оговорок, хотя его ближайшее окружение уже было согласно немедленно войти в кабинет.
После этого канцлер совместно с министром внутренних дел, бароном Вильгельмом фон Гайлом выработал удивительный по политической наивности план изменения конституции президентским указом. Суть его сводилась к тому, чтобы превратить демократическую республику в авторитарно-сословное государство, в котором небольшая элита консерваторов будет управлять лишенными всех прав массами. Сознавая, что этот план нарушает конституцию, Папен все же надеялся убедить Гинденбурга принять его как единственный выход из политического лабиринта. Но против этого неожиданно для канцлера выступил Шлейхер, который не без оснований опасался того, что против такого фактического переворота совместно выступят экстремистские партии, которые имели миллион вооруженных приверженцев и за которыми шли 18 млн. избирателей страны.
А это уже грозило гражданской войной и всеобщим хаосом. Недалекий Папен предложил президенту тотчас отправить Шлейхера в отставку, но старый господин не согласился, заявив, что не желает на склоне лет нарушать присягу на верность конституции и брать на себя ответственность за возможную гражданскую войну и что пускай теперь счастья попытает Шлейхер. 2 декабря впервые после сменившего Бисмарка в 1890 г. Лео фон Каприви германским канцлером вновь стал поднаторевший в политике генерал, которому вообще никто не доверял. Берлин погряз в интригах и заговорах настолько, что к началу 1933 г. уже совершенно невозможно было разобрать, кто с кем блокируется и кто кого предает.
Крах планов Шлейхера
Многосложные интриги возвели, наконец, Шлейхера на высшую государственную должность как раз в тот момент, когда экономический спад достиг наивысшей точки, когда рушилась Веймарская республика, которой он причинил так много вреда, когда никто ему уже не верил, даже президент, которым он так долго манипулировал. Дни его пребывания на вершине власти были сочтены — это знали почти все, кроме него. И нацисты в этом не сомневались. В дневнике Геббельса за 2 декабря имеется запись: «Шлейхера назначили канцлером. Долго он не протянет».
Так же думал и Папен. Он страдал от уязвленного самолюбия и жаждал отомстить «другу и преемнику», как он именует его в своих мемуарах. Чтобы убрать Папена с дороги, Шлейхер предложил ему должность посла в Париже, но тот отказался. Президент, как указывает Папен, хотел, чтобы он оставался в Берлине «в пределах досягаемости». Берлин был самым удобным местом для плетения интриг. Энергичный Папен сразу взялся задело. Кроме интриг Папена и Шлейхера друг против друга не затихала возня и в президентском дворце вокруг президента, активную роль в которой играли сын Гинденбурга Оскар и статс-секретарь Мейснер. Кишел заговорами и отель «Кайзерхоф», где Гитлер и его окружение не только замышляли захват власти, но и строили взаимные козни.
«Я находился у власти всего пятьдесят семь дней, — сказал Шлейхер в беседе с французским послом, — и не проходило дня без того, чтобы меня кто-нибудь не предавал. Так что не толкуйте вы мне о "немецкой порядочности"!». Лучшим подтверждением его слов были собственная карьера Шлейхера и его практические дела.
Свою деятельность в качестве канцлера Шлейхер начал с того, что, не сумев заполучить в свой кабинет Гитлера, предложил посты вице-канцлера и министра-президента Пруссии Грегору Штрассеру, надеясь тем самым внести раскол в ряды нацистов. Имелось основание полагать, что расчет его оправдается. Штрассер возглавлял политическую организацию партии и являлся в партии вторым человеком, в ее левом крыле, искренне верившим в национал-социализм, он пользовался даже большим влиянием, чем Гитлер. В качестве политического руководителя он был непосредственно связан со всеми нацистскими лидерами в землях и городах и мог, казалось, рассчитывать на их преданность. К этому времени он укрепился в мысли, что Гитлер завел движение в тупик. Сторонники более радикальной политики стали переходить на сторону коммунистов. Опустела партийная касса. Фрицу Тиссену было строго рекомендовано прекратить выдачу субсидий движению. Не было даже денег на выплату жалованья тысячам партийных функционеров и на содержание отрядов СА (одни эти отряды обходились партии в 2,5 млн. марок в неделю). Типографии, печатавшие обширную нацистскую прессу, грозились остановить машины, если им не заплатят по просроченным счетам.
11 ноября Геббельс записал в дневнике: «Финансовое положение берлинской организации безнадежно. Ничего, кроме долгов и обязательств». А в феврале он пожаловался, что придется сократить жалованье партийным функционерам. В довершение всего земельные выборы в Тюрингии, состоявшиеся 3 декабря, в тот день, когда Шлейхер вызвал к себе Штрассера, показали, что нацисты потеряли 40% голосов. Стало очевидно, по крайней мере Штрассеру, что посредством голосования нацистам прийти к власти не удастся. Поэтому он настаивал, чтобы Гитлер отказался от девиза «Все или ничего» и брал то, что дают, т. е. вошел бы в коалиционное правительство Шлейхера. В противном случае, предостерегал он, партия развалится. Эту мысль он высказывал на протяжении нескольких месяцев, и дневниковые записи Геббельса за период с середины лета до декабря полны горьких сетований на нелояльность Штрассера по отношению к Гитлеру.
5 декабря на совещании нацистской верхушки в «Кайзерхофе» произошло открытое столкновение. Штрассер потребовал, чтобы нацисты терпимо отнеслись к правительству Шлейхера. Геринг и Геббельс резко выступили против Штрассера и склонили на свою сторону Гитлера. 7 декабря Гитлер и Штрассер снова встретились в «Кайзерхофе» для откровенного разговора. Встреча закончилась громким скандалом. Гитлер обвинил своего главного сподвижника в том, что тот пытается нанести ему удар в спину, отстранить от руководства партией и расколоть нацистское движение. Штрассер гневно отверг все обвинения, уверяя, что никогда не занимался двурушничеством, и в свою очередь обвинил Гитлера в том, что тот ведет партию к гибели. Видимо, тогда он высказал Гитлеру не все, что у него накипело на душе после событий 1925 г. Вернувшись в отель «Эксельсиор», где он остановился, Штрассер изложил все это в письме к Гитлеру, закончив просьбой освободить его от всех занимаемых в партии постов.
Письмо, доставленное Гитлеру 8 декабря, было для него жестоким ударом, какого Гитлер не испытывал на себе с 1925 г., с тех пор как реорганизовал партию. Именно сейчас, когда он стоял у дверей власти, его главный соратник бежит от него, грозя уничтожить все то, что он создал за последние семь лет. По словам Геббельса, несколько часов кряду фюрер метался по гостиничному номеру. Наконец, он остановился и сказал: «Если партия распадется, то один лишь выстрел — и через три минуты все кончено».
Но партия не распалась, и Гитлер не застрелился. Возможно, Штрассер и достиг бы своей цели, что коренным образом изменило бы ход истории, однако в решающий момент он сдал позиции. Ему надоела вся эта история, и он, сев в поезд, отправился отдыхать в солнечную Италию. Гитлер же, оказывавшийся на высоте всякий раз, когда обнаруживал слабое место у своих противников, действовал быстро и решительно. Политическую организацию партии — детище Штрассера — он возглавил лично, а начальником штаба назначил Роберта Лея, гаулейтера Кёльна. Люди Штрассера были изгнаны, а все лидеры партии приглашены в Берлин подписать декларацию верности Гитлеру, что они и сделали.
И снова фюрер вывернулся из положения, которое могло стать для него роковым. Штрассер же, которого многие считали фигурой значительнее Гитлера, быстро сошел со сцены. В дневниковой записи Геббельса за 9 декабря он значился «мертвецом». Два года спустя, когда Гитлер начал сводить старые счеты, он стал мертвецом уже не в переносном, а в буквальном смысле.
10 декабря, через неделю после того, как Шлейхер дал ему подножку, Папен затеял собственную интригу. Вечером того дня он выступил в закрытом клубе, объединявшем представителей аристократических и крупных финансовых кругов, после чего имел беседу с бароном Куртом фон Шредером — кёльнским банкиром, оказывавшим финансовую помощь нацистам. В этой беседе он попросил банкира устроить ему тайную встречу с Гитлером. В своих мемуарах Папен утверждал, что Шредер сам подсказал ему мысль о такой встрече, а он только согласился. По странному совпадению мысль о встрече высказал ему от имени нацистского лидера и Вильгельм Кепплер, экономический советник Гитлера и один из посредников между ним и деловыми кругами. И вот два человека, бывшие всего неделю назад во враждебных отношениях, приехали утром 4 января в Кёльн, в дом Шредера, чтобы побеседовать, как они думали, в обстановке полной секретности. К удивлению Папена, у входа его встретил какой-то человек и сфотографировал, однако он тотчас забыл о нем. Гитлер провел два часа наедине с Папеном и хозяином дома. Вначале беседа не клеилась, так как Гитлер начал упрекать Папена за плохое отношение к нацистам в бытность его канцлером, но скоро переключилась на то главное, что определило потом судьбу их обоих и страны в целом.
Момент для лидера НСДАП был решающий. После бегства Штрассера он лишь ценой нечеловеческих усилий сохранил единство партии. Но настроение у нацистов по-прежнему было подавленное, а финансовое положение партии было бедственное. Многие предрекали ей скорый конец. В дневниковых записях Геббельса, сделанных в этот период, читаем: «1932 год принес нам сплошные несчастья… Прошлое было трудным, будущее выглядит мрачным и унылым; не видно перспективы, пропала надежда».
Таким образом, положение Гитлера было далеко не таким выгодным, чтобы торговаться, однако не лучше обстояли дела и у Папена, потерявшего пост канцлера. Содержание их беседы является предметом споров. Папен утверждал на Нюрнбергском процессе и в мемуарах, что не стремился действовать против Шлейхера, а лишь рекомендовал Гитлеру войти в состав кабинета, формируемого генералом. Но, зная, как часто Папен делал лживые заявления, более достоверной кажется картина, нарисованная на процессе Шредером. Банкир заявил, что в действительности Папен предлагал заменить кабинет Шлейхера кабинетом Гитлера — Папена.
Переговоры, разумеется, велись в обстановке строжайшей секретности. Однако 5 января, к ужасу Папена и Гитлера, утренние берлинские газеты вышли с громадными заголовками, сообщавшими о встрече в Кёльне, с резко критическими редакционными статьями в адрес Папена за его предательство в отношении Шлейхера. Хитрый генерал, будучи человеком догадливым, послал в Кёльн своих людей. В их числе, как потом понял Папен, был и тот самый фотограф, который снимал его возле дома Шредера[197].
Тем временем канцлер Шлейхер, не теряя близорукого оптимизма, продолжал попытки создать жизнеспособное правительство. 15 декабря он выступил по радио с неофициальным обращением к нации, призывая забыть, что он генерал, и уверяя слушателей, что он не поддерживает «ни капитализм, ни социализм» и что его не приводят в ужас «такие понятия, как частная и плановая экономика». Свою основную задачу Шлейхер, по его словам, видел в том, чтобы дать работу безработным и вернуть устойчивость экономике государства. Налоги повышаться не будут, зарплата понижаться тоже не будет. Он даже идет на то, чтобы отменить последнее решение Папена о сокращении зарплаты и пособий. Кроме того, он отменяет квоты сельскохозяйственного производства, введенные в угоду крупным землевладельцам, и приступает к осуществлению планов, предусматривающих отчуждение у разорившихся юнкеров восточной части страны около 200 тыс. гектаров земли и раздачу ее 25 тыс. крестьянских семей. Цены на такие предметы первой необходимости, как уголь и мясо, будут подлежать строгому контролю.
Это была попытка заручиться поддержкой тех самых масс, которым он до этого противопоставлял себя и интересы которых игнорировал. За выступлением по радио последовали беседы Шлейхера с лидерами профсоюзов, у которых создалось впечатление, что в организованных рабочих и в армии он видит две главные будущие опоры нации. Однако рабочие профсоюзы не захотели сотрудничать с человеком, к которому не питали никакого доверия. Что касается промышленников и крупных землевладельцев, то они ополчились на нового канцлера за его программу, которую называли не иначе как большевистской, а дружеские жесты Шлейхера в адрес профсоюзов привели их в смятение. Владельцы крупных поместий негодовали по поводу его решения уменьшить государственные субсидии помещикам и приступить к экспроприации разорившихся поместий в Восточной Германии. 12 января «Ландбунд», объединение крупных помещиков, выступил с яростными нападками на правительство, а его руководство, в состав которого входили двое нацистов, заявило протест президенту. Гинденбург, сам ставший юнкером-землевладельцем, призвал канцлера к ответу. Тогда Шлейхер пригрозил опубликовать секретный доклад рейхстага об афере «Восточная помощь». В этом скандальном деле, о котором все знали, были замешаны сотни юнкерских семейств, разжиревших на безвозмездных государственных «займах», а также косвенно сам президент, поскольку восточно-прусское поместье, подаренное ему, было незаконно зарегистрировано на имя его сына, что освобождало последнего от налога на наследство.
4 января, в тот день, когда Папен и Гитлер совещались в Кёльне, канцлер устроил Штрассеру, возвратившемуся к тому времени из Италии, встречу с Гинденбургом. В беседе с президентом, состоявшейся два дня спустя, Штрассер дал согласие войти в кабинет Шлейхера. Этот шаг внес смятение в штаб нацистов, размещавшийся в тот момент на маленькой земле Липпе, где Гитлер и его главные подручные отчаянно бились за успех на местных выборах, чтобы укрепить позиции фюрера в дальнейших переговорах с Папеном. Лидеры НСДАП опасались, что если Штрассер действительно примет предложение канцлера, то партия окажется в весьма затруднительном положении. Так думал и Шлейхер. В беседе с австрийским министром юстиции Куртом фон Шушнигом, он безапелляционно заявил, что «герр Гитлер уже не проблема, его движение больше не представляет политической угрозы, судьба его решена, он канул в прошлое».
Но Штрассер не вошел в кабинет; не вошел в него и Гугенберг, лидер националистической партии. Оба решили вернуться к Гитлеру. Штрассера без обиняков отвергли, к Гугенбергу же отнеслись радушнее. 15 января, в тот самый день, когда Шлейхер доказывал Шушнигу, что с Гитлером покончено, нацисты добились успеха на местных выборах в Липпе. Успех, правда, был не столь уж значителен. Из 90 тыс. избирателей за нацистов проголосовало 38 тыс., или 39%, на 17% больше, чем на прошлых выборах. Но Геббельс поднял такой шум вокруг этой победы, что произвел впечатление на консерваторов, и прежде всего на статс-секретаря Мейснера и сына президента Оскара.
Вечером 22 января они отправились в пригородный дом малоизвестного нациста Иоахима Риббентропа, являвшегося другом Папена (во время войны они вместе служили на Турецком фронте). Там их встретили Папен, Гитлер, Геринг и Фрик. По словам Мейснера, до этого рокового вечера Оскар фон Гинденбург был против каких-либо контактов с нацистами. Возможно, Гитлер об этом знал и предложил Оскару поговорить с глазу на глаз. Они уединились в соседней комнате и провели там около часа. О том, что сказал Гитлер сыну президента, не отличавшемуся ни блестящим интеллектом, ни твердостью характера, осталось тайной. В кругу нацистов ходили слухи, будто фюрер обещал и угрожал одновременно. Угрожал, в частности, обнародовать сведения о причастности Оскара к афере «Восточная помощь» и о том, каким образом ему удалось избежать уплаты налогов на поместье отца. Что касается обещаний, то о них можно судить по тому факту, что спустя несколько месяцев семья Гинденбургов присоединила к своим владениям еще более одного гектара необлагаемой налогом земли, а Оскару, до этого полковнику, в августе 1934 г. присвоили звание генерал-майора.
Нет сомнения в том, что Гитлер произвел на сына президента сильное впечатление. На процессе в Нюрнберге Мейснер показал, что «всю дорогу, пока мы ехали обратно, Оскар фон Гинденбург молчал. Сказал лишь, что делать нечего, надо пускать нацистов в правительство. Мне показалось, что Гитлеру удалось подчинить его своему обаянию».
Гитлеру оставалось расположить к себе отца. Сделать это, по общему признанию, было трудно: как ни ослаблены были умственные способности старого фельдмаршала, годы не смягчили его крутого нрава. Однако деятельный и обходительный Папен не переставал уговаривать старика. И становилось все очевиднее, что Шлейхер, несмотря на свою изворотливость, теряет почву под ногами. Не удалось ему ни привлечь нацистов на свою сторону, ни расколоть их. Не сумел он и заручиться поддержкой националистов, партии «Центр» и социал-демократов.
Гибель республики
23 января Шлейхер посетил президента. Он признал, что не может получить поддержки большинства в рейхстаге и потребовал распустить рейхстаг, чтобы править страной с помощью президентских декретов, как это предусмотрено 48-й статьей конституции. Канцлер просил, кроме того, временно распустить рейхстаг и откровенно признался, что вынужден будет установить военную диктатуру. Таким образом, Шлейхер оказался в том же положении, в каком находился в начале декабря Папен, но теперь они поменялись ролями. Прежде Папен требовал предоставления ему чрезвычайных полномочий, а Шлейхер возражал, заявляя, что мог бы, став канцлером, обеспечить поддерживаемое нацистами парламентское большинство. Теперь сам Шлейхер настаивал на установлении диктаторского режима, в то время как Папен заверял президента, что сможет склонить Гитлера на сторону правительства, которое получит поддержку рейхстага.
Гинденбург напомнил Шлейхеру, почему он 2 декабря сместил Папена, и сказал, что с тех пор ничего нового не произошло. Поэтому он просит генерала и дальше добиваться поддержки парламента. Шлейхер понял, что партия проиграна. Поняли это и те, кто был посвящен в его тайну. Геббельс, один из этих посвященных, на следующий день записал: «Шлейхера свалят в любой момент так же, как он свалил многих других».
Официальный конец карьеры генерала наступил 29 января, когда он подал президенту прошение об отставке своего кабинета. «Я уже одной ногой в могиле, — заявил Гинденбург обозленному Шлейхеру, — и надеюсь, что мне не придется потом, на небесах, сожалеть о своем решении». «После такой несправедливости, господин президент, я не уверен, что вы действительно попадете на небеса», — парировал Шлейхер и удалился с исторической сцены Германии.
В полдень того же дня президент поручил Папену выяснить возможность формирования нового кабинета во главе с Гитлером на «конституционных основах». Хитрый интриган Папен лелеял надежду вновь стать канцлером и обмануть фюрера, который уже знал о намерении президента поручить ему формирование нового кабинета. Папену удалось привлечь на свою сторону Гугенберга, которому было обещано два места в правительстве. Затем, после новых переговоров с Гитлером было достигнуто соглашение о том, что нацисты кроме должности канцлера получат министерство внутренних дел, а для Геринга будет создано министерство авиации. Но Гитлер внезапно потребовал еще имперский комиссариат по делам Пруссии и прусское МВД, которое дало бы ему контроль над сильной прусской полицией. В довершение всего он заявил о необходимости проведения новых выборов в рейхстаг.
Но, услышав о новых условиях фюрера, Гинденбург опять заколебался и успокоился лишь после того, как его заверили от имени Гитлера, что это будут последние выборы. Принятию решения способствовали распространившиеся к вечеру 29 января слухи о том, будто Шлейхер вместе с начальником войскового управления рейхсвера, генерал-полковником Куртом фон Хаммерштейном, поднимает по тревоге потсдамский гарнизон, чтобы арестовать президента и совершить военный переворот. Гитлер немедленно распорядился держать в полной боевой готовности всех берлинских штурмовиков.
Но лучше всех использовал этот слух, так и неизвестно кем пущенный, завзятый интриган Папен. Он сразу уговорил президента вызвать из Женевы генерала Вернера фон Бломберга (1878–1946), который ранним утром 30 января был приведен к присяге еще до создания нового кабинета в качестве министра рейхсвера и получил указание президента пресекать любые попытки военного путча и оказать всемерную поддержку новому правительству, которое будет создано через несколько часов.
Оставалось последнее препятствие — Гугенберг, который упорно не соглашался с проведением новых выборов, опасаясь вполне возможного поражения своей партии. Его сопротивление было сломлено только в кабинете Мейснера, когда члены намечаемого правительства ожидали их приема президентом, который уже выражал недовольство непонятной задержкой. Лишь когда статс-секретарь с часами в руках объявил, что через пять минут Гинденбург отправится завтракать, дружными усилиями удалось уговорить Гугенберга дать согласие на проведение новых выборов, тем более что Гитлер пообещал не делать никаких персональных изменений в кабинете независимо от результатов выборов. Приведя к присяге этот «кабинет национальной концентрации», Гинденбург распрощался с ним напутственными словами: «А теперь, господа, с Богом за работу!»[198]. Так холодным январским утром закончилась четырнадцатилетняя драма Веймарской республики, хотя тогда вряд ли кто мог предположить, к чему приведет Германию диктатура национал-социализма.
Место Веймара в германской истории
Приход Гитлера к власти означал не только крушение первой немецкой республики. Германия перестала быть конституционно-правовым государством, которым она являлась уже до 1918 г. На вопрос «можно ли было предотвратить катастрофу?» есть много ответов. Так, одной из главных причин победы Гитлера часто называют раскол рабочего движения. Республика покоилась на классовом компромиссе между большинством умеренно настроенных рабочих и буржуазией. Социал-демократы до войны категорически его отвергали. Между ними и коммунистами существовали принципиальные разногласия. КПГ выступала за насильственный радикальный переворот, который мог бы повлечь за собой гражданскую войну. Это пробуждало в буржуазии и средних слоях страх, которым никто не сумел воспользоваться лучше Гитлера.
Нацизм не пришел бы к власти, если бы не кризис демократии и не настроение отчаяния в немецком народе. И здесь сыграли свою роль несколько факторов. Прежде всего дело было не только в том, что немцы проиграли войну и не желали примириться с этим. Решающую роль сыграл Версальский договор, поставивший Германию в предельно жесткие условия. Но поистине роковой оказалась 231-я статья, взвалившая всю вину за развязывание войны исключительно на одну Германию. Впервые в истории морально была осуждена целая нация, фактически ставшая изгоем Европы.
Второй важный момент состоял в том, что после войны большинство немецкого народа внутренне не приняло демократию. Этот режим выглядел как навязанный стране извне победителями, что когда-то уже было проделано Наполеоном. К тому же Германия оказалась под давлением не только Запада, но и Востока, откуда исходила угроза распространения большевистской революции. Кровавая гражданская война в России смертельно напугала немецкое бюргерство, перед которым замаячила страшная участь не только социального, но и физического уничтожения.
Наконец, экономический кризис привел к появлению в Германии шести миллионов безработных, опустившихся до нищеты и вынужденных (да и то не все) кормить семью на жалкое пособие в 17 марок в неделю.
На фоне этой отчаянной ситуации немцы видели, как через каждые несколько месяцев меняются правительства, распускается рейхстаг и исчезает парламентское большинство, способное и желающее проводить демократическую политику. Результатом стали утрата внутреннего равновесия и дезориентация, дошедшие до такой степени, что большинство населения жаждало только одного — восстановления порядка, которое наиболее убедительно обещал Гитлер. Единственной альтернативой его диктатуре могло быть установление военной диктатуры. К такому печальному итогу пришла Веймарская республика.
В тот роковой день, 30 января, одна обыкновенная гамбургская учительница сделала в своем дневнике следующую запись: «Гитлер стал рейхсканцлером! Ах, что за кабинет! О таком в июле мы не могли и мечтать. Гитлер, Гугенберг, Зельдте, Папен!!! К каждому относится большая часть моей немецкой надежды. Национал-социалистический порыв, немецко-национальный разум, аполитичный «Стальной шлем» и незабываемый всеми нами Папен. Это так невыразимо прекрасно…»[199]. Но это прекрасное видение закончилось катастрофой. Весной 1945 г. этот дневник был найден в руинах разбомбленного союзниками дома рядом с останками его хозяйки. Такой ужасный конец тоже был по-своему символическим.
Гибель Веймарской республики не была неизбежной и запрограммированной изначально. Но национал-социализм наиболее адекватно выразил общий дух неудовлетворенности и смятения германского общества. Его восхождение и приход к власти не могут быть поняты — при всей важности экономических, политических и социальных факторов — без учета того, что осталось тайной за семью печатями для прежних политических партий и движений и что превосходно уловил Гитлер, — фактора морально-психологической дезориентации человека в атомизированном обществе, человека, помещенного в бурный поток стремительных перемен. Национал-социализм успешно сыграл роль альтернативы обанкротившимся либерализму и демократии, которые воплощали старую цивилизацию и культуру XIX в., уничтоженную в огне Первой мировой войны. Это была иррациональная реакция на разрушение традиционных экономических, социальных, политических и духовных структур.