Годы дикие — годы золотые (1923–1933)
Феномен массовой культуры
В Германии веймарского периода изменилась не только политическая система. Другим стал сам образ жизни, определяемый новым явлением — массовой культурой, которое знаменовало собой переход мира в эру технизации. Деятели культуры и искусства, относившиеся до этого к последней с демонстративным безразличием, теперь уже больше не могли ее игнорировать. Невиданное ускорение темпов жизни и диктатура машинного Молоха неумолимо требовали новых форм творческого отношения к окружающему миру.
В литературе необычайно популярным стал жанр репортажа, документальной зарисовки событий. Причем одинаковым успехом пользовались произведения и партийно-политического «неистового репортера» Эгона Эрвина Киша, и скептически-отстраненного наблюдателя Эрика Регера, и тонкого эссеиста Зигфрида Кракауэра. Последний писал в 1929 г., что репортаж является «контрударом по идеализму, но не более того», что «сотни отчетов о фабрике не складываются в ее реальность, ибо она всегда является конструкцией»[200]. Иными словами, согласно Кракауэру, массовая культура с ее стандартизированной продукцией предлагала либо банальное, наподобие фотографии, отображение реальности, либо критическую реконструкцию последней. Зачастую и в том и в другом случае искусство было далеко от создания действительно художественных образов нового человека, новой техники и нового общества. Характерным явлением культурной жизни стали многочисленные варьете и кабаре, а также массовые театрализованные уличные представления агитационного характера, рассчитанные на самого широкого зрителя.
В авангарде массовой культуры, несомненно, шагали радио и особенно кинематограф, который с самого начала являлся своего рода плебейским театром. Новые масс-медиа стали доступными для тех групп населения, которые прежде были вообще отстранены от культуры. Большие кинотеатры, появившиеся в нач. XX в., были для населения тем же, чем в XIX в. для аристократии и буржуазии были опера и театр. При этом кино очень скоро заставило заговорить о себе как о виде искусства. Так, в немецком кино появились выдающиеся экспрессионистские фильмы «Метрополис», «Кабинет доктора Калигари», «Доктор Мабузе», «Девочки в униформе», благодаря которым оно получило мировое признание. Любопытное наблюдение в связи с этим сделала известная исследовательница немецкого кино Лотта Эйснер: «Немцы — чудаковатые люди. Для них несчастье, если дела идут слишком хорошо. Чем больше осложняется политическая ситуация, тем больше они отдаются в объятия творческой музы. Немецкие художники должны жить в условиях отчаяния и даже экзальтации, чтобы создавать значительные произведения. Как во время наполеоновского гнета расцвела великая немецкая поэзия от Гёте до Шиллера! И позднее, в 20-е годы, когда политическая и экономическая жизнь стала просто невыносимой, родилась великая кинематографическая культура: Ланг, Мурнау, Пабст, Бергер…»[201]. Немецкое кино уже тогда начало испытывать сильнейшую конкуренцию Голливуда, который успешно завоевывал вкусы зрителей своей сентиментальной или развлекательной продукцией. С появлением звукового кино в 1928–1929 гг. начался звездный час музыкальных фильмов.
Радио приступило в Германии к регулярным передачам только с 1923 г. Но уже в 1926 г. в стране было зарегистрировано свыше 1 млн. радиослушателей, в 1928 — 2 млн., к 1932 г. — более 4 млн. На 100 семей приходилось тогда 24 радиоприемника, а в кон. 20-х гг. в быт прочно вошли уличные громкоговорители. Немецкое радио было в первую очередь использовано политической властью в своих идеологических целях. Фактически оно было правительственным. Формально все девять радиовещательных корпораций являлись акционерными обществами, но в каждой из них государству принадлежал контрольный пакет акций, все передачи строго контролировала государственная цензура, имевшая право запретить любую программу, и все они носили в основном познавательный и развлекательный характер. Однако по радио нередко выступали и видные деятели культуры, в том числе и левых, а то и радикальных взглядов.
Новым явлением в Веймарской республике стало возникновение концернов всех видов средств массовой информации. Среди концернов прессы ведущее место занимала империя Гугенберга, поставлявшая готовые газетные полосы формально независимым провинциальным изданиям. Со своей стороны, представитель левого политического фланга, энергичный член руководства КПГ Вилли Мюнценберг создал своеобразный альтернативный концерн прессы, издательств и кинопроката со значительным штатом рабочих, корреспондентов и фотографов.
Новый образ жизни утверждался в Германии с ростом числа приобретаемых населением современных технических товаров широкого потребления. В 1932 г. на тысячу жителей в Германии приходилось 66 радиоприемников, 52 телефона, восемь легковых автомобилей, что превышало средние европейские показатели (соответственно 35, 20 и 7), но значительно отставало от показателей США (131, 165 и 183)[202].
Дух модернизма
Веймарскую Германию часто изображают как образец модернизма. В целом это соответствует действительности, только не следует забывать, что почти все имеющиеся при этом в виду явления — экспрессионизм в живописи и литературе, конструктивизм в архитектуре, теория относительности и квантовая теория в физике, психоанализ и социология знания — возникли еще в нач. XX в., в предвоенные годы, но что их влияние на человека в его отношении к самому себе, обществу и окружающему миру в полной мере начало сказываться только в 20-е годы[203].
Создатели и поклонники веймарской культуры чувствовали, что живут в новом мире, отделенном от прошлого потрясениями войны. Увлечение модой и модерном охватывало в себе многое — от идей коммунизма до африканского джаза, от восточной мистики до оккультизма. Но в лучшем смысле стиль 20-х гг. определял эксперимент с новыми идеями и новыми формами, и дух модернизма особенно ярко проявился в архитектуре, театре, музыкальном искусстве. Разрыв с прежними традициями был особенно заметен в творчестве молодых литераторов, смело ломавших прошлые общепризнанные нормы. Так, нашумевшее произведение Альфреда Дёблина «Берлин, Александерплац» взрывало все классические каноны романа и своим построением и языком походило на мастерски смонтированный фильм. Не случайно в 1930 г. по книге был поставлен радиоспектакль, а на следующий год ее экранизировали. Таким же путем шел и Бертольт Брехт (1898–1956), «Трехгрошовая опера» которого являлась одновременно романом, театральной пьесой, мюзиклом и готовым киносценарием.
Когда-то великий драматург Фридрих Шиллер заметил, что театральная сцена является «общественным каналом, по которому свет мудрости изливается на лучшую, мыслящую часть народа и мягкими лучами расходится по всему государству». Эту задачу стремился выполнять и театр веймарской эпохи, один из ведущих в Европе. В спектаклях, поставленных Максом Рейнхардтом и Эрвином Пискатором, органично сочетались литература, музыка, скульптура, пантомима, на сцену проецировали кадры из игрового и документального кино, коллажи из газет и журналов. Экспрессионистские авторы и режиссеры увлекались абстрактными и символическими образами. Так, в их произведениях персонажи назывались не по имени, а по профессии — рабочий, крестьянин, торговец, спекулянт и пр., а в их речи наряду с восторженно-высокопарными тирадами присутствовали и полупристойные шутки и вызывающие танцы. Широкий успех у публики имели направленные против войны, национализма, социального неравенства и угнетения, фальшивых ценностей и убивающих душу религиозных учений пьесы Райнхарда Геринга, Эрнста Толлера, Георга Кайзера, Эрнста Барлаха, Бертольта Брехта. Эти драматурги вывели на театральную сцену отверженные и презираемые низы общества — бродяг, нищих, воров, проституток.
В 1919 г. возникло наиболее влиятельное из всех художественных течений — Баухауз. Это была новая школа искусства, архитектуры и технического дизайна во главе с архитектором Вальтером Гропиусом (1883–1969), ставшая задачей устранить разделение между художником и ремесленником, сплавить воедино искусство и технику в новых доселе невиданных зданиях, полных света и прозрачности. В аудиториях Баухауза сначала в Веймаре, а затем в Дессау со студентами проводили занятия виднейшие мастера искусства — художники Пауль Клее, Василий Кандинский, Йозеф Альберс, график Герберт Байер, скульптор Герхард Маркс, архитектор Марсель Бройер. Первая выставка Баухауза летом 1923 г., которую посетило свыше 15 тыс. человек, знаменовала собой новый этап в развитии современного искусства. После прихода нацистов к власти почти все лидеры школы эмигрировали в США, где были встречены с распростертыми объятиями. Можно понять радость американцев. Мастера Баухауза наглядно показали, что повседневные предметы быта — мебель, посуда, столовые приборы, светильники — могут отлично сочетать простоту, строгость, функциональность и изящество форм.
В музыке достижения веймарского периода были, пожалуй, скромнее. Потускнели оригинальность и яркая образность произведений крупнейшего композитора-новатора кайзеровской Германии Рихарда Штрауса (1864–1949). Из новых композиторов наиболее значительными были Пауль Хиндемит (1895–1963), создавший в духе неоклассицизма известные оперы «Кардильяк» и «Художник Матис», и Арнольд Шёнберг (1874–1951), основатель атональной музыки. Среди широкой публики большой популярностью пользовалась музыка Курта Вайля (1900–1950), создателя первых мюзиклов. Музыкальной столицей Германии являлся Берлин с его тремя оперными театрами, десятками симфонических оркестров, струнных квартетов и хоров. От него не отставали Дрезден и Штутгарт, Мюнхен и Франкфурт, Гамбург и небольшой Дармштадт.
«Новая» женщина»
В Веймарской Германии доля работающих женщин составляла около трети всего женского населения страны. В 1925 г. занятых мужчин насчитывалось 20,5 млн., а женщин —11,5 млн., т. е. соотношение здесь было примерно 2:1. Возраст работающих женщин колебался от 18 до 60 лет, а две трети среди них составляли незамужние или овдовевшие. Почти половина женщин трудилась в сельском хозяйстве, в промышленности они были заняты в основном в текстильном и картонажном производстве. При этом в 1907–1925 гг. сократилась доля служанок и горничных (с 16 до 11,4%), а также сельских работниц (с 14,5 до 9,2%). Группы промышленных работниц и служащих, напротив, возросли (соответственно с 18,3 до 28% и с 6,5 до 12,6%). Самую значительную группу составляли женщины, помогавшие в домашних или семейных промыслах (36%)[204].
Сами по себе такие изменения еще не могут объяснить, почему в Веймарской республике так горячо дискутировалась проблема женской занятости. А причина лежала в том, что изменилось само представление об общественном положении женщин, которые заняли заметное место в наиболее современных секторах электротехнической, оптической, химической промышленности, в торговле, на государственной и коммунальной службе. Появились новые массовые и типично «женские» профессии — машинистки, стенографистки, конвейерные работницы, продавщицы, учительницы, служащие социальной сферы. Сложился образ «новой» женщины, молодой и еще незамужней. Но работающие замужние женщины нередко подвергались критике, бытовало мнение, что «двойные заработки» в одной семье способствуют росту мужской безработицы и даже разрушительно действуют на семью, которой занятая жена и мать не может уделять достаточного внимания. В целом же в немецком обществе 20-х гг. доминировало традиционное представление о женщине как в первую очередь о жене и матери. Это отражалось и на зарплате женщин. В сельском хозяйстве даже при равном труде женщины получали в среднем 40% заработка мужчин, в текстильной промышленности — около 70%.
В 1932 г., в период кризиса был принят закон, по которому все замужние женщины, занятые в органах государственной службы, подлежали немедленному увольнению. Больнее всего этот закон ударил по молодым женщинам с высшим образованием. В это время в Германии было около 20 тыс. студенток (16% всего студенчества) и более 12 тыс. женщин, закончивших высшую школу.
Однако по сравнению с кайзеровской Германией в Веймарской республике роль организованного женского движения снизилась, поскольку требования равенства полов формально были выполнены. В женском движении выделились два направления. Одно пропагандировало тип современной, аполитичной и сориентированной на потребление и развлечения молодой работающей женщины. В другом доминировало стремление к идеалу матери и добропорядочной супруги в гармоничном семейном кругу.
Проблема молодежи
Изменение стиля жизни в урбанизированном индустриальном обществе выдвинуло на повестку дня молодежную проблему. Она возникла уже в кайзеровской Германии на рубеже XIX–XX вв. и рассматривалась прежде всего как проблема контроля. В годы войны целое поколение выросло практически без отцов. А это вело к снижению роли родительского авторитета и к разрыву с традиционными нормами социальной морали. Особенно сказывалось это в средних слоях, материальный и социальный статус которых значительно снизился. По конституции вопросы воспитания из прежнего ведения отдельных земель были переданы центральной власти. Поэтому появилась благоприятная возможность укрупнения и реформирования раздробленных до этого институтов воспитания и самих молодежных организаций. В 1926 г. из 9 млн. молодых людей 4,8 млн. состояли в каких-нибудь организациях. Но 1,6 млн. из этого числа были членами спортивных союзов, а 1,2 млн. — церковных организаций. В рабочих молодежных объединениях насчитывалось почти 400 тыс. чел., а в буржуазном движении «бюндиш» (прилагательное от нем. Bund — союз) — чуть более 50 тыс. (тем не менее, в сравнении с другими, этому молодежному движению, основанному на принципах дисциплины, солидарности, вождизма и сохранения национальных духовных ценностей, в исторической литературе уделяется гораздо больше внимания). Организации молодежи имели преимущественно мужской характер, хотя в спортивных союзах и молодежном движении насчитывалось уже значительное число девушек. По-прежнему, согласно правилам хорошего тона, требовалось чтобы девушки появлялись в общественном месте непременно в мужском сопровождении — отца, брата или друга.
Молодежь быстрее взрослых адаптировалась к новым ценностям урбанизированной и массовой культуры, образцом которой чаще всего выступал «американизм». Появились новые виды досуга, грампластинки, кинотеатры, танцплощадки, ярмарочные аттракционы, прочно вошли в молодежный быт. Но части молодежи было присуще критическое неприятие заокеанской культуры как тлетворной и негерманской, причем такая позиция никак не зависела от социальной принадлежности, а определялась скорее личными пристрастиями молодых людей, в условиях послевоенной дезориентации искавших собственный жизненный путь.
Массовая безработица послевоенного времени охватывала в первую очередь молодых рабочих и выпускников высшей школы. Высокая рождаемость довоенного десятилетия привела теперь к избыточному количеству молодежи, вступившей в самостоятельную жизнь, но оказавшейся лишней и ненужной. Не случайно в 20-е гг. начались горячие дискуссии об элитарности небольшого числа людей в противовес массе «неполноценных». Объективная неспособность веймарской социальной системы обеспечить работой дипломированных специалистов вызывала враждебность ко всей «республике старцев». Все чаще звучали гневные высказывания о «народе без жизненного пространства», о «процентном капиталистическом рабстве» и о позорном Версальском диктате. Такие настроения вели молодежь в ряды радикальных партий — НСДАП и КПГ. Она жаждала перемен и революции — все равно социалистической или национал-социалистической. Горькое чувство бессилия выплескивалось в уличные столкновения.
Поскольку большинство студентов являлось выходцами из высших и средних классов, среди них преобладали антиреспубликанские настроения. Корпорации и землячества разного рода объединяли примерно 56% студентов мужского пола. В кон. 1929 г. большинство студенческих корпораций примкнуло к «Стальному шлему», т. е. к нацистам, и активно требовало проведения референдума по плану Янга, чтобы отклонить его. Созданный в 1926 г. Национал-социалистический немецкий союз студентов стал сильнейшей политической силой в университетах, за которой шло 55–60% всех учащихся. Большую роль сыграла в этом нацистская агитация, призывавшая студентов спасти Германию и сокрушить ее врагов кулаками, дубинками или ножами. Обыденностью университетских аудиторий стали дикие кошачьи концерты студентов, срывавших таким способом лекции либеральных или демократических профессоров. Проблема молодежи в годы Веймарской республики выглядела противоречиво. С одной стороны, молодому поколению уделялось повышенное внимание. С другой, — резко возросла угроза маргинализации юношества.
Жизнь и нравы
Духовную атмосферу веймарской Германии определяли повсеместно распространившееся ощущение нестабильности и тревожное ожидание грядущих перемен. Над республикой тяжелым бременем легли материальные и нравственные последствия военного поражения, голод и нищета рождали состояние безысходности. Люди стремились отгородиться от реальности, уйти в свой внутренний мир. Не случайно одним из самых читаемых писателей стал тогда для немцев певец страдания и терпения Ф.М. Достоевский, а наиболее популярным философом — Освальд Шпенглер (1880–1936), в книге которого «Закат Европы» предсказывалась гибель Западного мира. Единственной опорой оставалось далекое историческое прошлое — в нем еще можно было черпать силы для противостояния гнетущей современности и безрадостному будущему.
Традиционным средством бегства от действительности была погоня за удовольствиями. Если кайзеровский Берлин бряцал оружием, выставляя напоказ агрессивную динамику молодого и мощного государства, то Берлин первых послевоенных лет демонстрировал апокалипсис нравов побежденной, но великой нации. Германская столица отчаянно возвещала всему миру, что она превратилась в новый Вавилон. Ужасающих размеров достигли наркомания и проституция. Каждый вечер по берлинской Тауентцинштрассе и прочим улицам вблизи ее шло шествие уличных женщин. Среди них были и совсем девочки, зябнущие в потертых пальтишках, и гордые кокотки в меховых шубах, и свирепые матроны в высоких сапогах из красной или зеленой кожи с непременным хлыстом в руках. Многие из этих женщин вовсе не были профессиональными жрицами любви. Их, потерявших под Верденом или на Сомме отцов или мужей, погнали на панель голод и нищета. Повсюду были кокаин и морфий, голые танцовщицы, американские сигареты и французское шампанское. Удовольствия и жестокая нужда шагали рядом. В оккупированных победителями рейнских областях обыденным явлением стали иностранные «друзья», чаще всего чернокожие солдаты французских колониальных частей, оставившие после себя множество «шоколадных» детей, обычным уделом которых становились воспитательные дома.
Страны Антанты, высокомерно третировавшие демократическую веймарскую Германию, лили воду на мельницу ее внутренних врагов. На ущемленном национальном самолюбии немцев удачнее всего сыграли реваншисты и нацисты, кричавшие о том, что только они способны порвать унизительный Версальский договор и возродить могучий фатерланд. Как справедливо заметил лидер партии Центра Людвиг Каас, Гитлер родился не в крохотном австрийском городке Браунау, а в Версале.
С приходом зыбкой стабилизации начались короткие германские «золотые двадцатые годы». Промышленное производство превысило довоенный уровень, росли торговля и заработная плата, строились многоэтажные жилые дома из кирпича и бетона, общественные здания, фабрики и заводы. Появились огромные универмаги и роскошные рестораны, заполненные клиентами. По вечерам улицы крупных городов заливали сполохи световой рекламы. Германия оживала и прихорашивалась.
Во 2-й пол. 20-х гг. Веймарская республика добилась значительных успехов в самых различных сферах жизни. Летом 1928 г. в Германии состоялся ряд общенациональных и международных выставок — «Питание» в Берлине, «Человек» в Штутгарте, «Техника современного города» в Дрездене, «Печать» в Кёльне, «Техника и домоводство» в Мюнхене. Они наглядно демонстрировали высокий уровень и огромный потенциал немецкой науки и техники. В апреле 1928 г. летчики Герман Кёль и барон Гюнтер фон Хюнефельд на самолете «Бремен» совершили первый трансатлантический перелет, за который президент США Калвин Кулидж лично вручил им американские летные медали.
Веймарская республика была, вероятно, самой читающей страной. Она занимала первое место в мире по количеству издаваемых газет и второе, после США, по числу журналов. На двух жителей Германии, включая детей, приходилась одна газета, которую можно было выписать, купить в киоске или у разносчиков, оглашавших улицу громкими выкриками сенсационных новостей. Обычно экономные немцы предпочитали выписывать местные издания, сообщавшие о важнейших событиях в городе или округе, особенно интересовавших их читателей. В 1929 г. издательский концерн Ульштейнов впервые начал принимать фотоснимки по телеграфу, что делало публикации более злободневными.
Широкое распространение в веймарской Германии получили физкультура и спорт. Государство и местные власти выделяли на это значительные средства. Часто в роли меценатов выступали предприниматели, заинтересованные в здоровых рабочих, к тому же гоняющих мяч, а не устраивавших уличные демонстрации. Звезды спорта пользовались популярностью, не уступавшей популярности киноактеров. По опросу, проведенному среди старшеклассников, их кумиром, опередив президента Гинденбурга, оказался чемпион мира, боксер в тяжелом весе Макс Шмелинг, радиорепортажи о поединках которого немцы были готовы слушать даже и глубокой ночью. Не меньшим авторитетом пользовался среди молодежи и знаменитый автогонщик Манфред фон Браухич.
В нач. 30-х гг. в Германии насчитывалось 7,5 млн. любителей спорта, из них 900 тыс. женщин. Самыми распространенными видами спорта являлись гимнастика и футбол, третье место занимала легкая атлетика. Популярностью пользовалось и плавание, причем здесь имел место модный бум, начавшийся уже в 20-е гг.: на смену вызывавшим теперь смех женским бабушкиным купальным костюмам из цветного ситца с оборками, а то и чулками, пришли купальники из эластичных материалов, подчеркивавшие фигуру. Мужчины вместо трусов до колен стали пользоваться треугольными плавками из шерсти.
По выходным городские жители независимо от возраста, пола и социального положения устремлялись за город. Весьма распространенным был ближний туризм — пешеходный, велосипедный, автобусный и железнодорожный. Вокзалы и автостанции осаждались людьми с рюкзаками и палатками. Бывало, в воскресенье, более миллиона берлинцев (четверть его населения) брали штурмом поезда. Учащиеся и студенты во время каникул небольшими организованными группами бродили по Гарцу, Шварцвальду, лесистой Тюрингии, отправлялись на мекленбургские озера, в заросшую вереском Люнебургскую пустошь или даже в соседние Австрию, Данию, Чехословакию.
Особое место в повседневной жизни немцев играли пивные, расположенные почти на каждом углу. В них можно было перекусить, выпить пива, почитать свежую газету, поиграть в настольную игру, пообщаться с приятелями и даже провести собрание какой-нибудь организации. Пивные были и центрами местной политической жизни, о направленности которой было нетрудно догадаться, увидя на стенах портреты кайзера Вильгельма, Гинденбурга или Бебеля. Хозяева охотно предоставляли свои заведения для политических собраний, поскольку это увеличивало их доход, а то и вступали в партии только затем, чтобы привлечь новых посетителей. В свое время сам Фридрих Эберт имел в Бремене пивную с модной новинкой — бильярдом. Владельцем берлинской пивной был и отец Густава Штреземана.
Заметим, что, поскольку пивные являлись центрами местной партийной жизни, это затрудняло привлечение в партии женщин, которые заглядывали в пивные крайне редко, да и то обычно в сопровождении мужчин.
Интеллектуалы и республика
В Германии противники парламентаризма выступали как с левых, так и с правых позиций, внешне диаметрально противоположных, но внутреннее глубоко родственных. Разумеется, поддерживали Веймарскую республику коммунистические интеллектуалы, которые жили в ожидании новой настоящей революции и рассматривали данную республику как завуалированную форму фашизма, предрекая ей смерть в тот час, когда пролетариат раскусит ее подлинную сущность. Как кратковременный эпизод немецкой истории рассматривали республику и правые идеологи.
Весьма влиятельной в обществе была также группа университетских профессоров, которые, за немногим исключением, также были убежденными противниками новой системы, поскольку та не раз (хотя и безуспешно) пыталась ограничить их привилегии и несла, по их мнению, ответственность за инфляцию, в результате которой уменьшилось их жалованье.
Трагедией Веймарской республики можно считать то обстоятельство, что именно в тот момент, когда экономическая и политическая стабилизация открывала перед ней благоприятные шансы на будущее, большинство интеллектуалов повернулось к ней спиной. Одни писатели, такие как Людвиг Рубинер, Бертольт Брехт, Иоганнес Бехер, повернули к коммунизму. Другие, такие как Арнольд Броннен или Ханс Йост, были очарованы идеями национал-социализма. Третьи, как Франц Верфель и Вальтер Хазенклевер, взамен своего прежнего революционного воодушевления погрузились в религиозные, оккультномистические и экзистенциалистские переживания. Открытые выступления ученых или писателей в защиту республики были редкостью. Когда в 1922 г. Томас Манн призвал профессоров и студентов Берлинского университета поддержать Веймарское демократическое государство, это был глас вопиющего в пустыне, а слушатели устроили оратору настоящую обструкцию.
Помимо Томаса Манна новорожденную демократию принял и другой выдающийся немецкий писатель — живший в Швейцарии Герман Гессе. Но примечательно, что и они не верили в ее прочность и долгую жизнь. Оба были убеждены в неотвратимом закате общества западного типа и предрекали неизбежность ожесточенной борьбы между анархическим и авторитарным путями развития. Глубоким скептицизмом был проникнут философский роман Манна «Волшебная гора» (1924), в котором отчетливо звучало сомнение в том, что в состоянии охватившего Европу кризиса может восторжествовать гуманный разум. Ощущение нарастающего безумия человечества с необычайной выразительностью передал Гессе в романе «Степной волк» (1927). Из других авторов следует назвать Эриха Кёстнера, в романе которого «Фабиан» (1931), посвященном годам экономического кризиса, изображалось мрачное и безысходное состояние немецкого общества. Никакого проблеска надежды, только чувство общей виновности и повальное духовное сумасшествие. Широко распространившееся тогда убеждение в том, что общество морально полностью разложилось, приводит к тому, что в литературе и театре на первый план выдвигается фигура авантюриста и мошенника без принципов и морали. Героизация криминального элемента означала молчаливое признание того, что система, в которой процветают такие личности, не заслуживает ничего лучшего, кроме гибели.
Представители литературно-художественного модернистского течения «Новая вещественность», чьи взгляды по общественно-политическим вопросам колебались от либерально-демократических до леворадикальных, откровенно негативно относились к капитализму, милитаризму, прусскому юнкерству, консерватизму церкви, буржуазным нормам и ценностям. Но в политическом аспекте они являлись маргиналами, не принимая никакой партийной дисциплины. Сознавая свою изолированность от широкого политического движения, они пытались компенсировать ее громкими и безответственными тирадами и радикальными заявлениями.
Показательной в этом отношении была фигура самого крупного после Гейне немецкого сатирика и крайне циничного по природе человека Курта Тухольского (1890–1935), плодовитого журналиста, писавшего сразу под четырьмя псевдонимами. Неутомимый борец против антидемократических тенденций и беспощадный критик немецкой буржуазии Тухольский отличался необузданностью пера и политическим радикализмом, хотя это скорее играло на руку его политическим противникам справа, которые успешно использовали его знаменитое и совершенно неуместное для давних традиций Германии выражение «Солдаты — это убийцы!». Язвительные нападки Тухольского на «ноябрьских преступников», в том смысле что они не довели революцию до полной победы, внешне ничем не отличались от лозунгов правого экстремизма. Он презирал Эберта еще больше, чем ненавидел Секта. В то время когда демократические политики Веймарской республики нуждались в талантливых публицистах для противодействия Гитлеру и Гутенбергу, Тухольский осыпал демократов несправедливыми и презрительными насмешками, утверждая, что самой большой опасностью для Германии и Европы является не «стальной шлем» немецкого солдата, а «шелковый цилиндр» Штреземана[205]. Это была широко распространенная среди левых интеллектуалов позиция. Хотели они того или нет, но объективно их нападки на республику слева способствовали ее гибели так же, как и антидемократические наскоки справа.
Идеология «консервативной революции»
Своеобразным и необычным явлением в общественно-политической жизни Германии 20-х гг. была группа идеологов «консервативной революции», каким бы парадоксальным ни казалось такое сочетание внешне совершенно несовместимых друг с другом понятий. «Консервативная революция» представляла собой антизападное, антилиберальное, антидемократическое, романтическое и отчасти антисемитское движение[206]. Впервые словосочетание «консервативная революция» использовал в Германии Томас Манн в предисловии к антологии произведений русских писателей (1921). Но широкую известность оно получило после речи известного австрийского писателя Гуго фон Гофмансталя «Литература как духовное пространство нации» (1927). Он характеризовал духовные поиски молодого послевоенного поколения как «консервативную революцию невиданного в европейской истории размаха».
Это движение объединяло группу весьма различных, но едва ли не самых блестящих и ярких немецких мыслителей веймарского периода. Его целью являлось возрождение самых главных национальных мифов на основе жесткой критики явлений современной цивилизации и принципа «культурного пессимизма». Перед его ведущими представителями маячил апокалипсис новой истинной революции, которая уничтожит все прежние системы, перевернет в духе Фридриха Ницше все традиционные ценности и создаст новый рейх невиданной мощи. Эти идеологи отказывали политике в праве на рациональные мотивы и цели и идеализировали насилие как ценность саму по себе. На фоне цинично-оскорбительной язвительности левых интеллектуалов патриотизм и идеализм революционных консерваторов звучал выигрышно и привлекательно. Самый знаменитый из них и наиболее яркий философ того времени, создатель книги «Закат Европы» Освальд Шпенглер (1880–1936), задал самые значительные ориентиры для концепции «немецкого социализма». Крупнейший консервативный публицист и теоретик Артур Мёллер ван ден Брук (1876–1925) возродил националистический миф об имперском величии Германии. Самый известный немецкий правовед и оригинальный мыслитель Карл Шмитт (1888–1985) создал теоретически безупречную концепцию неизбежности установления тоталитарного государства. Создатель консервативной философии истории, публицист Эдгар Юлиус Юнг (1894–1934) сформулировал основополагающие принципы критики либерализма и демократии. Писатель и фронтовик, получивший в окопах 14 ранений и высшую военную награду кайзеровской Германии — орден «За отвагу», Эрнст Юнгер (1895–1998) воспел войну как «повышающий ценность человека порядок». Менее известный среди остальных — журналист Ханс Церер (1899–1966) разработал концепцию создания новой интеллектуальной элиты как наставника общества. Деятельность революционных консерваторов была нацелена на расшатывание демократических устоев Веймарской республики. Их иррационализм и нигилизм расчищал нацизму путь к власти.
В своем наиболее известном политическом сочинении — памфлете «Пруссачество и социализм» (1919) Шпенглер усматривал будущее возрождение Германии в органичном соединении «старопрусского духа и социалистических взглядов». Поскольку нет и не может быть никакого иного социализма, кроме немецкого, то Шпенглер требовал прежде всего освободить социализм от Маркса. Он выдвинул против марксистской теории прусско-социалистическое представление о солидарности, по которому «труд является не товаром, а долгом». В основе прусской системы лежит, по мнению Шпенглера, идея государства, принцип подчинения личных интересов каждого человека общему государственному интересу. В Германии нет капиталистов и рабочих, так как всякий истинный немец — рабочий, который служит общенациональному делу. Шпенглер противопоставлял друг другу две враждебные системы: английский капитализм и прусский социализм, силу денег — силе права: в итоге «меч победит деньги». Он считал, что немцам уже не суждено в будущем дойти до Гёте, но они могут дойти до Цезаря, ибо наступает эпоха цезаризма. Ее главным содержанием является уже не внутренняя работа духа, а лихорадочная внешняя активность, экспансия, создание мировых империй.
Шпенглер крайне негативно оценивал германскую революцию, считая, что она прошла две фазы — «глупости и низости», а совершил ее «сброд во главе с отбросами литературы». Он полагал, что революционный дух не имеет ничего общего ни с национальной психологией немцев, ни с трезвой прагматичностью англосаксов. Этот дух обрел свою подлинную родину только во Франции, ибо кошмарные ужасы якобинского террора, потоки крови под гильотиной и оргии беснующейся толпы, таскающей по парижским улицам отрубленные головы, как нельзя лучше соответствуют «садистскому духу этой расы». Памфлет Шпенглера получил большую популярность — в обескровленной и поверженной Германии он пробуждал чувство национальной гордости и вселял надежду: коль скоро новая революция с целью установления настоящего немецкого социализма непременно должна была произойти, для Германии открывался путь в будущее, к достижению ранга мировой державы. Не случайно другой идеолог консерватизма, Эрнст Юнгер, посылая философу в 1932 г. свою книгу «Рабочий», написал: «Освальду Шпенглеру, выковавшему после разоружения Германии первое новое оружие».
В своей книге «Третий рейх» (1923) Мёллер ван ден Брук также обрушивался на марксизм и германскую революцию. Он заявил, что «во всех произведениях Карла Маркса не отыщешь ни единого слова любви к человеку, в них содержится только темная страсть ненависти и возмездия». Призывая к новой национальной революции, Мёллер настаивал на том, что революция 1918 г. не была немецкой, а строилась на чуждых Германии западных принципах либерализма и демократии. Пропагандируя немецкий социализм, он считал либерализм атрибутом вырождения, декаданса, упадка, а демократию рассматривал как либерального перекрасившегося хамелеона — «молоха, пожирающего массы, классы, сословия и все различия человечества». Противостоять этому может только национальная идея, способная объединить и сплотить всех немцев под флагом третьей партии между правыми радикалами и левыми экстремистами. Мёллер проводил границу между Западом и Востоком по Рейну и относил немцев к молодым динамичным восточным народам, которым предназначено сокрушить Францию — этот источник мирового разложения. Расовые идеи ван ден Брука заметно отличались от примитивно биологических идей нацистских теоретиков. На первом месте для него стояла не расовая чистота, а расовое единство, которое вызревает в постоянной борьбе различных духовных 440
Для того чтобы уничтожить воплотившую либерализм ненавистную республику, Мёллер призывал ликвидировать все политические партии и установить истинный консерватизм на базе антикапитализма и антилиберализма. В начале 1922 г. в Берлине ван ден Брук имел беседу с Гитлером, от которой тот пришел в полное восхищение и заявил, что его собеседник «выковал духовное оружие, для обновления Германии» и что им необходимо сотрудничать. Напротив, Мёллер был весьма разочарован и после встречи сказал о Гитлере, что «этот парень ничего не понимает и никогда не поймет». Он и его коллеги по консервативному политическому «Июньскому клубу» воротили нос от «плебея» Гитлера и своры его уличных погромщиков. Крайне подавленный наступившей после 1924 г. стабилизацией и укреплением республики ван ден Брук впал в душевный кризис и 30 мая 1925 г. покончил с собой.
Из всех правых мыслителей Веймарской республики Карла Шмитта выделяли широчайшая эрудиция и необычайно тонкая аргументация, с которой можно было не соглашаться, но против которой было невозможно возразить что-либо в формальном смысле. В своих книгах, принесших ему славу, «Политическая романтика» (1919), «Диктатура» (1921), «Политическая теология (1922), «Понятие политического» (1927) и многих других, Шмитт утверждал, что современные институты государства стали насквозь коррумпированными и идут к неотвратимой гибели. Государство, превратившееся в арену борьбы отдельных политических групп, больше не имеет определенной и общепризнанной цели. Парламентарии из свободных представителей народа деградировали в агентов различных политических партий, а вся парламентская работа превратилась в пустой и ничтожный формализм.
Шмитта чрезвычайно интересовала проблема децизионизма, т. е. процесса принятия решений, точнее не того, как принимаются политические решения, а того, что они вообще должны приниматься. Теория децизионизма в условиях паралича власти в веймарский период направлялась против неэффективности парламентаризма и обосновывала требование установления сильной диктатуры, которая не боится принимать ответственность за свои решения. Участники же бесконечных парламентских дебатов стремятся как раз уклониться от принятия решений. В этом отношении теория Шмитта являлась первым шагом к утверждению принципа фюрерства. В центре ее был вопрос о мощи и суверенитете государства и в конечном итоге — об оправдании государства тоталитарного типа, поскольку, согласно Шмитту, только такое государство, в отличие от государства, построенного на принципе общественного плюрализма, способно обеспечить в эпоху массовой демократии политическое единство нации, в котором особенно нуждалась Германия.
Эдгар Юлиус Юнг (1894–1934) во время войны был боевым летчиком, после войны в 1919 г. принимал в рядах фрейкора участие в подавлении Баварской советской республики. После демобилизации Юнг заинтересовался корпоративистской теорией Отмара Шпанна, слушал в Лозанне лекции Вильфредо Парето. По окончании учебы он работал адвокатом в Мюнхене. На его воззрения оказали сильное влияние пессимизм Шпенглера, утопическая вера Мёллера ван ден Брука и политические воззрения Гуго фон Гофмансталя. Во время стабилизации, после 1924 г., Юнг оставался политически активным, в отличие от Юнгера, Шпенглера, Мёллера и Шмитта. В 1924 г. на выборах в рейхстаг он выдвинул свою кандидатуру от Немецкой народной партии, но не прошел, что не охладило его политических амбиций. В 1930–1931 гг. Юнг активно работал в «Народном консервативном объединении», стремясь создать партию левее Немецкой национальной народной партии после того, как в ней к руководству пришел Гугенберг, что означало резкий поворот вправо единственной крупной консервативной партии Германии. После неудачных попыток организации новой партии Юнг в 1931 г. поддержал «национальную оппозицию» в ее борьбе против «системы». С начала 1933 г. Юнг стал неофициальным секретарем вице-канцлера Папена и писал для него речи, когда тот в 1933–1934 гг. был членом кабинета.
Среди его публикаций выделяется вышедшая в 1927 г. книга «Господство неполноценных, его развал и замена новым рейхом». Это произведение можно назвать программным для «консервативной революции», ее библией, особенно для младо-консервативного течения. В книге победа революции определялась Юнгом как победа неполноценных, а либеральная политическая система Веймарской республики — как господство неполноценных. По убеждению Юнга, различные интересы побеждают в буржуазном обществе не в открытой борьбе, а на основе закона большинства, т. е. предпочтение отдается не тому, что оптимально, органично, истинно, а тому, чего желает большинство. Политические деятели должны подлаживаться под посредственность или сами быть такими — отсюда и господство неполноценных. Юнг был уверен, что европейская история, европейские народы окончательно зашли в тупик, им необходимо обновление. «Мы стоим, — писал Юнг, — на пороге нового мира. В грядущем тысячелетии от немецкого народа будет зависеть, станет ли он творцом новой европейской империи». Немцы у Юнга — это единственный народ Запада, который имеет душу. Столь же широкую и многозначную душу, считал он, имеет Россия, но ей не хватает стремления к порядку и воли к завершению, а именно это делает Германию самой европейской страной.
Дух рассуждений Юнга после 1933 г. совершенно расходился с духом нацистского режима. Давление нацистов на общественное мнение, беспорядки, учиняемые штурмовиками, дезорганизация общественной жизни сделали его отношения с нацистскими лидерами крайне напряженными. Прямым обвинением нацистского режима была написанная Юнгом речь для Папена, произнесенная тем 17 июня 1934 г. в Марбургском университете. Эта речь была настоящим вызовом нацистам. Юнг писал, что за «немецкой революцией» скрываются эгоизм, бесхарактерность, ложь, нечестность. Что ее чертами стали анонимная слежка, унифицированная нацистами пресса, подавление критики, всесилие бюрократии. Он резко отрицательно высказывался о преследованиях евреев, о расовом учении, об увольнении профессоров по политическим мотивам. Юнг с его смелой критикой режима был очень популярен, копии его речи для Папена во множестве ходили по рукам. Он до конца сохранил верность своим идеалам и был убит в «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 г.
Поклонник опасностей и приключений, Эрнст Юнгер всю жизнь ненавидел мещанский уют и порядок. В своих книгах «В стальных грозах» (1920), «Полная мобилизация» (1931), «Рабочий. Господство и облик» (1932) он в героическом ключе идеализировал войну, фронтовое братство и утверждал, что война является наиболее естественным проявлением полнокровной человеческой жизни и что без нее наступают застой и вырождение. Только очищающие душу грозы войны в состоянии обновить народ и придать ему динамику нового развития. Убежденный нонконформист и противник веймарской системы Юнгер все же уклонялся от участия в какой-либо партии, хотя его популярность была настолько велика, что Карл Радек заметил однажды, что для коммунистов привлечение Юнгера на свою сторону было бы более важным завоеванием, чем завоевание большинства в рейхстаге. Юнгер испытывал сильное влияние Ницше и Шпенглера и вслед за ними предрекал вступление мира в стадию конфликтов и жестокого насилия, которая закончится победой самоотверженного труженика, безразлично — стоит ли он у станка, сидит за письменным столом или лежит в грязном окопе. Воспевание техники и промышленной модернизации свидетельствовало о преклонении Юнгера перед новой рабочей аристократией. Он убежденно провозглашал конец буржуазной эпохи и грядущее появление нового национально-социального имперского государства, в котором трудовой план будет важнее всяких конституций. Трудный и противоречивый характер писателя сказался в его призыве к существованию в одиночестве, в его отстраненности от своего времени, в проповеди аристократического индивидуализма в стиле Ницше. Романтизм и стремление придать новый и высший смысл серой и будничной жизни, а немецкой культуре — динамику, волю и целеустремленность привели Юнгера в объятия «консервативной революции».
Разумеется, овеянный романтикой славного фронтового прошлого Юнгер стал кумиром значительной части немецкой молодежи. Но с ним пытался соперничать и политический публицист, руководитель журнала «Tat» («Действие») Ханс Церер, который впоследствии, уже в ФРГ стал духовным наставником крупнейшего консервативно-националистического издательского концерна Акселя Шпрингера. Церера весьма занимала проблема конфликта поколений, очень острая в веймарской Германии, поскольку университеты выпускали специалистов, число которых вдвое превышало потребности государства и общества. Позицию Церера лучше всего иллюстрировала опубликованная в 1929 г. его статья под программным заголовком «Внимание, фронт молодых! Всем стоять в стороне!». Он предостерегал молодежь от погружения в грязное болото политики и утверждал, что наступила полная инфляция гражданского доверия к государству. Церер настоятельно советовал не защищать и не поддерживать веймарское государство, трактуя его предстоящую гибель как своего рода грандиозную переплавку. Он предсказывал контуры нового, грядущего германского рейха и понимал историю как мистический процесс величайшего самоочищения. Во всяком случае, Цереру с его туманными пассажами удалось поднять тираж своего журнала с одной до 30 тыс. экземпляров. Факт, который весьма красноречиво характеризовал состояние умов молодой немецкой интеллигенции, упоенной кризисом и саморазложением прежних государственных форм. В художественном отношении позицию Церера можно назвать экзальтированным морализаторством, но в политическом смысле она обнаруживала опасную близость к национал-социализму, который поставил романтику на службу отнюдь не романтическим замыслам.
Идеологи «консервативной революции» удивительным образом сочетали иррациональный эстетизм с политической прозорливостью. Нацистский Третий рейх, который уже стучался в двери Веймарской республики, не стал, однако, тем государством, о котором они мечтали и в котором надеялись стать духовной элитой. Наоборот, после 1938 г. почти все они испытали чувства горького разочарования и несбывшихся надежд. Этот печальный итог консервативно-национального движения точно сформулировал Шпенглер: «Мы хотели покончить со всеми партиями. Осталась же самая отвратительная».
В консервативной революции участвовало множество правых организаций, группировок и движений. С известной долей условности их можно разделить на такие основные течения, между которыми имелись довольно существенные различия, но которые объединял общий «антизападный аффект». К этим течениям принадлежали наиболее динамичные и плодотворные младо консерваторы, которые выступали за корпоративную организацию общества и авторитарную политическую систему, но скептически относились к идее национального социализма. Вторым движением было реформационное расово-биологическое движение «фёлькиш», которое рассматривало человеческую душу как воплощение свойств именно своего народа, а душа, в свою очередь, отражалась в крови, в которой она сосуществует с телом. Это движение было особенно склонно к антисемитизму и антиславянизму. Его почвенно-народническая концепция исходила из того, что все люди одной крови являются большой единой семьей, члены которой обязаны защищать и поддерживать друг друга.
Национал-революционное крыло консервативной революции отличалось от других своим подчеркиванием необходимости проведения революционных преобразований либеральной веймарской демократии и довольно необычной среди правых ориентацией на советский опыт. Оно создало в немецкой политической культуре особую и несвойственную ей атмосферу радикализма. Это пестрое движение объявило важнейшей целью создание тоталитарного национального государства, введение плановой экономики и тесное сотрудничество с СССР. Лидер национал-большевистской группировки внутри этого крыла Эрнст Никит утверждал, что сталинский тоталитарный режим является истинным осуществлением прусской идеи.