Культура по-арийски (1933–1939)
Нацизм и культура
Теория национал-социализма гласила, что в век индустриализации и социальных конфликтов человек должен быть един со своим народом, при этом его личное «я» и чувство отчужденности трансформируются в чувство сопричастности. В нацистской Германии не было ни одной группы, свободной от влияния партии и государства, ни одной организации, не связанной с «новой Германией». Нацисты взялись за дело сразу же после назначения Гитлера канцлером, развернув бурную деятельность по навязыванию массам своего понимания культуры. «Мощная пропаганда, призывы и обращения, проведение частых массовых митингов лишали народ воли. Эти мероприятия сопровождались сожжением книг в городах и поселках, навязыванием единообразия во взглядах на культурные и социальные идеалы, демонстрацией псевдореволюционных зрелищ. К лету 1933 г. люди стали уже уставать от массовых митингов, речей и парадов, которые занимали все свободное время»[228]. К концу этого года уже немногие люди придерживались прежних взглядов. Большинство восприняло нацистскую культуру, пропитанную расизмом и духом арийского мифа. Вместе с тем не следует думать, что эта культура была навязана большинству правящим меньшинством. Она вызревала в обществе в течение многих предшествующих лет, когда формировался своеобразный немецкий менталитет, находившийся в оппозиции ко всему современному миру. Более того, нацистская культура постоянно апеллировала к народным вкусам. При этом Гитлер неустанно подчеркивал исключительную важность для культуры идеологического фактора. Основу новой Германии должны были составить «новые люди» — продукт «правильного» мировоззрения. Мировоззрение и идеология были реальными инструментами культурных нововведений.
Гитлер действительно верил в возможность внедрения в сознание немцев такого мировоззрения, которое представляло бы собой сплав расизма, народности и духовности, и четко представлял себе, каким образом этого можно добиться. «Любое мировоззрение, — указывал он, — будь оно правильным и тысячу раз доказавшим свою пригодность, не будет иметь никакого значения для жизни народа, пока его основные лозунги не будут написаны на знаменах воинствующего движения». Поэтому исключительно большое значение придавалось пропаганде, хотя само слово «пропаганда» могло и не произноситься: Гитлер никогда не считал, что идеи национал-социализма можно рекламировать как мыло или сигареты, — для этого требовались более тонкие методы. Из концепции французского психолога и философа Гюстава Лебона он воспринял идею, что для установления контроля над толпой необходима магическая сила, а у французского правого философа и публициста Жоржа Сореля — мысль о том, что все крупные движения сопряжены с мифами: миф внушает людям уверенность в своей правоте, поэтому его последователи считают себя армией, ведущей борьбу за правое дело против армии зла. Основные положения нацизма Гитлер почерпнул из германских традиций прежних времен, создав на их основе своеобразное вероучение, которое стало самой настоящей массовой религией.
Совершенно необходимыми Гитлер считал массовые митинги[229], так как они позволяют человеку выйти из его мастерской или цеха, где он чувствует себя одиноким, и стать частью массы, состоящей из многих тысяч людей, исповедующих те же убеждения. В результате, человек подвергается воздействию этой массы. Проведение массовых митингов стало, пожалуй, наиболее важным техническим приемом нацистского движения, в особенности в годы его прихода к власти, когда митинги проводились чуть ли не ежедневно в различных областях Германии. Наряду с этим массовое воздействие на людей осуществлялось во всех областях культуры — в литературе и образовании, живописи и скульптуре, театре и кино. Огромное значение придавалось радио, поскольку Гитлер очень рассчитывал на эффективность радиотрансляций произносимых им на митингах и фестивалях речей.
Приход нацистов к власти Гитлер назвал «величайшей расовой революцией в мировой истории, революцией духа». С другой стороны, «это была культурная революция, поскольку она не предусматривала никаких экономических преобразований»[230]. Фюрер апеллировал к старым пристрастиям и предрассудкам и обращался главным образом к квалифицированным рабочим, лавочникам и мелким предпринимателям. Это была их революция, так как нацистская идеология давала им новый статус, устранявший изоляцию от индустриального общества, и цель в жизни и при этом не угрожала их насущным материальным интересам.
Задачи культуры нацизм видел в пропаганде и насаждении собственного мировоззрения, в создании условий для его восторженного восприятия. Это делалось с учетом популярных вкусов и наклонностей людей и бытовавших среди них предрассудков. Народные массы большей частью не любят проблемного искусства и не понимают творческих исканий художников. Массам нравятся простые и понятные картины и изображения, а в литературе их привлекают интрига и занимательность. Героями для нацистов были не интеллектуалы, не образованные люди, а личности, сумевшие проявить силу воли и превратить свой здоровый инстинкт в борьбу за правое, с их точки зрения, дело. Иными словами, их мировоззрение получало иррациональное обоснование и стояло в оппозиции к интеллектуализму.
Популярные в массах вкусы искусно использовались нацистами для внушения представления об органичном единении народа. Упор делался на достоинства доиндустриального общества. Типичной в этом плане была грандиозная выставка германского искусства 1937 г., на которой главную роль играли деревенские и семейные мотивы. Рабочему, который утратил свои корни, противопоставлялся крестьянин, сидевший на земле и укорененный в ней. Именно земледелец представлялся прототипом нового человека.
Национал-социализм стал своего рода религией, тотальным мировоззрением, исключавшим все другие. Традиционное христианство превратилось в соперника. На первых порах Гитлер выступал против него очень осторожно, желая заручиться поддержкой со стороны официальной церкви, да и трудно было поддерживать идею священства семейных уз и традиционную мораль при одновременном поношении религии. Но со временем стало очевидным, что целью нацистского руководства было поглощение религии идеологией. Не случайно в нацистской Германии не допускалось деления на общественную и частную жизнь и в отношении жизни всех людей устанавливалась строгая регламентация.
Что касается общественной иерархии, то аристократию нацисты ненавидели, а буржуазию считали насквозь прогнившей. Независимо от происхождения, лидерство в стране, по их мнению, должно было принадлежать сильной и волевой личности, способной верой и правдой служить народному государству. По мнению Гитлера, прогресс человечества зависел не от активности большинства, а от деятельности отдельной конкретной личности, от ее гениальности и воли. Нацистские бонзы и были такими лидерами, имеющими право на руководство государством, поскольку именно они привели партию к победе. Гитлер считал, что управление государством должна осуществлять иерархия вождей, начиная от местных и вплоть до него, фюрера всей нации. В действительности же Третий рейх представлял собой арену борьбы соперничавших друг с другом лидеров, каждый из которых имел собственных приспешников и покровителей. Такое их соперничество вполне устраивало Гитлера, так как в результате он имел возможность контролировать всю структуру, одиноко возвышаясь над ней.
Интеллектуалы и национал-социализм
Гитлер превосходно знал, насколько важна дли власти поддержка интеллигенции. Одной из главных причин падения Веймарской республики являлось как раз отсутствие такой поддержки. Новый режим изо всех сил старался привлечь интеллектуальную элиту Германии на свою сторону, и во многом ему это удалось. Хотя целый ряд крупнейших представителей немецкой культуры покинули страну — писатели Томас и Генрих Манны, Стефан Цвейг, Франц Верфель, художники Макс Бекман и Оскар Кокошка, архитекторы Мис ван дер Роэ и Марсель Бройер, режиссеры Йозеф фон Штернберг и Фриц Ланг, — большое число интеллектуалов с ликованием встретило победу национал-социализма и оказало ему полную поддержку. На сторону нацизма перешли такие выдающиеся люди, как крупнейший лирик-экспрессионист Готфрид Бенн (1886–1956), лауреат Нобелевской премии, писатель и драматург Герхард Гауптман (1862–1946), знаменитый философ Мартин Хайдеггер (1889–1976), самый видный немецкий юрист XX в. Карл Шмитт (1888–1985). Во многом это объясняется политической наивностью далеких от реальной жизни мастеров культуры, их влечением к иррационализму, неприятием бездуховности буржуазной цивилизации, преклонением перед героическим и трагическим как наивысшими ценностями. Среди них распространилось убеждение, что в период республики немецкая культура стала чересчур космополитичной и пришло время возродить ее исконные национальные ценности. Этому убеждению казались созвучными речи фюрера, призывавшего к восстановлению живительной связи между народом и культурой. К тому же интеллектуалы были захвачены динамизмом и брутальностью молодого нацистского движения. Даже великий гуманист и пацифист Стефан Цвейг в сентябре 1930 г. приветствовал триумф партии Гитлера на выборах в рейхстаг как достойный восхищения «бунт молодежи»[231]. Многие поддержали нацистский режим из элементарного чувства страха и самосохранения. Примечательно, что все вышеупомянутые деятели культуры быстро оказывались не ко двору, как только позволяли себе суждения, не устраивавшие нацистов. Так, Бенн, который вначале видел в нацистском движении «поток наследственной жизнеутверждающей энергии», но потом стал говорить, что нацистская революция не принесла ничего нового, а героизм заменила жертвенностью, был исключен (в марте 1938 г.) из Имперской палаты литературы, а его произведения перестали печатать.
Политика в области культуры, осуществлявшаяся нацистским режимом, имела целью организовать и поставить под контроль всю духовную жизнь нации. Для решения этой задачи в сентябре 1933 г. была создана Имперская палата культуры, ведавшая «сферой производства культурной продукции», в которую входили литература, театр, музыка, кинематограф, изобразительные искусства, радио и пресса. Каждой из этих семи отраслей руководила соответствующая палата, членство в которой было обязательным для всех занимающихся той или иной творческой деятельностью. Поскольку число палат было ограничено, а необходимо было поставить под контроль все сферы культуры, то в отраслевые палаты включались представители всех родственных профессий. Так, в палату литературы входили не только писатели и поэты, но и книгоиздатели, библиотекари, книготорговцы, владельцы типографий. Это были массовые организации. В 1937 г. в палате прессы состояло 33 тыс. членов, в палате театра — 37,5 тыс., музыки — 96 тыс., кино — 5 тыс. В целом палаты культуры охватывали более 400 тыс. чел.[232]. Система их функционирования носила ярко выраженный политический характер, поскольку создавались они не для защиты интересов своих членов от бюрократического государственного управления, а, наоборот, чтобы помочь власти держать интеллигенцию на коротком поводке. Эти «творческие» союзы становились в итоге средством уничтожения подлинной свободы творчества, орудием насаждения партийных идеалов в литературе и искусстве. Согласно этим идеалам, искусство должно было быть связанным с народом, а значит, быть героическим, реалистическим, идеологическим, ясным и понятным, жизнерадостным и оптимистическим, а не безыдейным, пессимистическим, нигилистическим, модернистским или анархистским.
Основополагающий принцип новой организации культуры четко выразил сам Гитлер, заявивший, что «показателем высокого уровня культуры является отнюдь не личная свобода, а ограничение личной свободы организацией, которая охватывает как можно больше индивидуумов, принадлежащих к одной расе»[233]. Президенты палат получили широчайшие полномочия, их распоряжения обрели силу государственных законов, они могли исключить из палаты и лишить тем самым возможности работать по специальности любого, если находились факты, свидетельствовавшие о его «недостаточной благонадежности или квалификации». Разумеется, при необходимости таких фактов набиралось более чем достаточно.
Вечером 10 мая 1933 г. перед Берлинским университетом под восторженное улюлюканье собравшихся студентов было устроено поистине средневековое зрелище: сожжено более 20 тыс. «негерманских книг». В огонь полетели произведения Маркса, братьев Манн, Фейхтвангера, Ремарка, Фрейда, Золя, Пруста и десятков других авторов — книги, которые, как говорилось в студенческой листовке, «подрывают наше будущее или наносят удар по основам немецкой мысли, немецкой семьи и движущим силам нашего народа». Геббельс назвал этот варварский спектакль «грандиозной и символической акцией», показавшей всему миру, что уничтожены духовные основы революции 1918 г. 20 мая по распоряжению Геббельса только в Берлине в магазинах и библиотеках было конфисковано 500 тонн «вредной и опасной» книжной продукции. По Закону «Об изъятии продуктов дегенеративного искусства» из немецких музеев было удалено более 6,5 тыс. полотен таких художников, как Брак, Сезанн, Ван Гог, Матисс, Мунк, Гоген, Пикассо, Шагал и многих других. В марте 1939 г. более 4 тыс. работ художников было сожжено. 13 тыс. из конфискованных полотен (которые не успел прибрать к рукам любитель прекрасного Геринг) были проданы в 1939–1941 гг. на аукционе Фишера в Люцерне за столь необходимую рейху валюту.
В своем руководстве культурой нацисты подчас терпели фиаско. Так случилось с Геббельсом, когда в июле 1937 г. он распорядился открыть в Мюнхене выставку «Выродившееся искусство», на которой были выставлены полотна современных модернистов, импрессионистов и абстракционистов. Выставка замышлялась с целью отвратить публику от «развращающего декаданса», но вызвала подлинный ажиотаж, и после того как число ее посетителей стало приближаться к 3 млн., негодующий Геббельс приказал ее закрыть. Модернизм был объявлен крайней степенью «культурного разложения» прежде всего потому, что на него никоим образом нельзя было возложить политическую миссию по воспитанию немецкого народа в духе официальной нацистской идеологии. Для этого он был слишком своеобразен, далеко не всем понятен, поскольку не имел однозначной, четкой трактовки, которую требовал национал-социализм. Гитлер и заявил, что «произведения искусства, которые невозможно понять и которые требуют целого ряда пояснений, чтобы доказать свое право на существование и найти свой путь к неврастеникам, воспринимающим такую наглую и глупую чушь, отныне не будут находиться в открытом доступе».
Официальное искусство
Нацистская партия рассматривала литературу и искусство как свою вотчину и требовала, чтобы они художественными средствами пропагандировали ее нравственные и эстетические идеалы. Полуофициально был очерчен круг вопросов и проблем, которыми следовало заниматься немецким мастерам культуры. Так, писателям рекомендовалось заниматься прежде всего фронтовыми, патриотическими и расовыми сюжетами и руководствоваться концепцией «крови и почвы», т. е. представляя германскую землю как хранительницу вечных германских ценностей. Поэтому в тогдашней литературе сельская жизнь изображалась как идиллия, поскольку крестьяне живут соответственно ритму земли и всегда слышат ее зов. Писатели обращались к доиндустриальным мифам и символам, и это отвечало поставленной перед литературой задаче: отвлечь массы от действительных проблем, лишить отдельного человека его индивидуальности, оглушить его как личность. Человек из личности превращался в крохотную частицу катящейся каменной скалы.
Такие же задачи ставились и перед художниками. Самыми распространенными стали картины с изображением рабочих, крестьян и солдат. С одного полотна на другое кочевали усердные, мускулистые и потные горняки или сталевары. Изображениям крестьян были присущи умиротворенность и покой, вызванные близостью к земле-кормилице. А картина посредственного живописца Сена Хильца «Сельская Венера» представляла очарованному зрителю крестьянку грандиозных форм, предел мечтаний и снов худосочного горожанина.
В архитектуре и скульптуре однозначно доминировали помпезная монументальность и лжеклассицизм, которые лучше всего воплощали претензии тоталитарного государства на величие. Но даже в комментариях прессы к «Большой немецкой выставке» нового искусства 1937 г. проскальзывал скрытый и ядовитый подвох. Так, «Кёльнская газета» писала, что огромные деревянные скульптуры, сотворенные обласканной нацистскими властями Маргарет Хануш, вызвали сочувствие большинства посетителей своими «совершенно безумными размерами». Новые государственные и партийные здания напоминали феодальные замки. В таком стиле были выстроены высшая партийная школа в Хемизее, новая рейхсканцелярия в Берлине, Дом немецкого искусства в Мюнхене. Толстые каменные стены, сравнительно небольшие окна с коваными решетками, огромные арочные проемы, ряды бесконечных колонн символизировали мощь и несгибаемую волю нацистской партии и государства.
Особым расположением палаты изобразительных искусств пользовались художники-декораторы, т. к. считалось, что своим искусством они «вносят большой вклад в приближение счастливой и культурной жизни». Очевидно, в виду имелось проектирование особых кроватей для молодоженов, что, пусть и косвенно, должно было способствовать повышению рождаемости, а значит — процветанию страны. Поддерживалось садово-парковое искусство, призванное «вносить красоту в повседневную жизнь немецкого народа».
Важнейшей функцией официального искусства было насаждение культа фюрера, которому приписывались все добродетели, какие только можно вообразить. Особенно велика была в этом роль прессы, кинематографа и поэзии. В необозримом море стихов о Гитлере он одновременно и велик, ибо «указывает путь к звездам», и скромен, «как ты и я». Образ фюрера навечно запечатлен в сердцах народа, который он ведет вперед, «к свободе и хлебу». Некий поэт Луцки Игенау в 1933 г. писал:
Вождю Германии мы отдаем сердца!
Хайль Гитлер — наша песня о свободе,
Как ты велишь, в борьбе мы до конца,
С тобою рядом в радости и горе!
Алеет день и восстает свобода
С немецкой песней изо тьмы веков.
Бог отдал Гитлеру всю мощь души народа,
Дерзанье юности и мудрость стариков!
Культ вождя выработал и особый ритуал. Во всех учреждениях и учебных заведениях обязательно должен был висеть его портрет, перед которым всегда можно было лицезреть свежие букеты цветов как символ неугасающей народной любви. Ритуалу был вынужден подчиняться даже сам Гитлер. Как выходец из народа, он постоянно носил скромную коричневую форму рядового члена партии, а после прихода к власти — полувоенный китель, украшенный лишь полученным в годы войны Железным крестом. Но культ вождя имел и обратную сторону. Превращение народа в фанатичную толпу оборачивается тем, что и сам вождь начинает подчиняться инстинктам этой толпы. Он сам начинает верить в то, что приписывает ему обезумевшая масса, сливаясь с нею в едином порыве слепого фанатизма. Как точно подметил еще Фридрих Ницше: «Вождь должен иметь все качества толпы; тогда она тем менее будет стыдиться перед ним, и он будет тем более популярен»[234].
Кино и театр
Большое значение придавалось воздействию на население кино, которое в то время было уже довольно широко распространено в Германии, где ежедневно 1 млн. зрителей смотрел фильмы в 3 тыс. кинотеатров. Еще до создания министерства пропаганды началась перестройка в нацистском духе киножурналов, а затем и кинофильмов. В них обычно, хотя бы исподволь, возвеличивалась арийская доблесть, унижались другие народы, воспевались военные походы, подчинение авторитету власти и силе, прививались самые разнузданные инстинкты. Для поощрения создания фильмов такого рода уже в 1933 г. были введены кинонедели и учреждены национальные премии, которые было решено выдавать в день труда — 1-го мая.
Всего за годы существования Третьего рейха на экран было выпущено 1097 художественных фильмов. При этом только каждый десятый содержал откровенную политическую пропаганду, остальные были развлекательными, историческими и приключенческими. Но и в них скрытно — через людей, семью, любовь — преподносились мировоззренческие установки.
К 1937 г. четыре крупнейшие кинокомпании — УФА, Терра, Тобис и Бавария — находились в руках государства, и Геббельс полностью держал под контролем все киноискусство. Интересно, что в этой сфере он проявлял заметную сдержанность. Он прекрасно знал, что для большинства людей фильмы являются формой побега от действительности, и понимал их значение для воспитания определенных чувств и мыслей. Понимал Геббельс и то, что слишком большая или чересчур прямолинейная пропаганда с экрана способна вызвать противоположные эмоции и чувство протеста. Поэтому он требовал от фильмов таких высоких художественных достоинств, благодаря которым содержавшиеся в них пропагандистские идеи проникали бы в подсознание зрителей.
Весьма успешным в этом смысле стал фильм «Квекс из Гитлерюгенда» (1933), в котором рассказывалась история романтичного подростка из рабочей семьи. Он состоит в коммунистической молодежной организации, но мечтает о «Гитлерюгенде». Когда его желание наконец-то сбывается, подросток погибает при раздаче нацистских листовок от ножа коммунистического боевика. Превосходная операторская работа и впечатляющая музыка принесли киноленте большую популярность. В фильме «Фридрих Шиллер, триумф гения» (1940) содержалась некая двойственность. Молодой поэт борется против деспотичного герцога, отстаивая свободу художественного творчества, что не укладывалось в цензурные рамки Третьего рейха. С другой стороны, главная тема литературного гения, боровшегося против реакционного правительства за свободу в Германии вполне могла вызвать аналогию с политическим гением, боровшимся против Веймарской республики. Популярным стал в Германии и злобный антисемитский фильм «Вечный жид» (1940), дублированные копии которого нацистские власти показывали во всех завоеванных ими европейских странах. В фильме в подчеркнуто документальной манере евреи изображались похожими на крыс, грязными и помешавшимися на деньгах существами. Кошмарные сцены ритуальных убийств животных должны были вызывать у истинно арийских зрителей омерзение к садизму еврейской религии. Специфической чертой фильмов военного времени «Я обвиняю», «Ритуал самопожертвования», «Кольберг» являлась проходящая через них идея смерти. Близившийся крах Третьего рейха подводил к прославлению спасения души через искупительную смерть и небесного благословения за нерушимость своей веры.
Столь же быстро, как и кино, нацисты прибрали к рукам театр. Уже 23 марта 1933 г. был создан нацистский союз «Немецкая сцена», который 11 апреля приказом Гесса был объявлен «единственной признанной театральной организацией НСДАП», а точнее, всей Германии. Специальные уполномоченные наблюдали, чтобы данные Геббельсом 8 мая директивы руководителям немецких театров неуклонно проводились в жизнь и осуществлялась нацистская перестройка театральных программ. Результатом явились упадок театрального искусства и катастрофическое снижение сборов. На заседании кабинета министров 22 марта 1934 г. Геббельс попросил о финансовой поддержке театров, чтобы, по его выражению, «не допустить здесь полного развала». Геббельс рассчитывал на не менее чем 17 млн. марок. По предложению Гитлера, было решено субсидировать театры в сумме 12 млн. марок.
Прежний экспрессионист, драматург Ханс Йост, ставший директором берлинского Государственного театра обосновал теорию «радикально новой драмы». Если «театр прошлого столетия, начиная с Лессинга, был построен на плоской основе рационализма», то новая драма, которая ликвидирует «буржуазное наслаждение искусством», должна потребовать от зрителей не «одобрения», а «активного участия». Она должна воздействовать на публику «подобно элексиру»[235].
Но воплощать национал-социалистические идеалы в театре оказалось делом сложным. Когда в сезон 1934–1935 гг. в берлинских театрах состоялись три премьеры спектаклей на крестьянские темы — «Лягушки Бюшенбюля», «Новосёлы» и «Святая земля», все они с треском провалились. Привыкшая к тон кому театральному искусству времен Веймара публика не принимала откровенной политико-идеологической направленности нацистской драматургии. Поэтому театры повернули к классике — Гёте, Шиллеру, Шекспиру. Ставились также пьесы Бернарда Шоу, в которых высмеивались нравы англичан и их демократия.
Пресса и радио
В октябре 1933 г. был издан имперский закон о прессе, который провозгласил журналистику общественной профессией. Следовательно, издатели, редакторы и корреспонденты должны были иметь немецкое гражданство, арийское происхождение и не состоять в браке с лицами еврейской национальности. Закон предписывал не публиковать того, что каким-то образом может повлечь за собой «ослабление мощи немецкого рейха изнутри или извне, подрыв воли немецкого народа, обороны Германии, ее культуры и экономики», а также не допускать публикаций, «оскорбляющих честь и достоинство Германии».
Имперская палата прессы жестко контролировала все немецкие периодические издания. Поскольку она обладала правом регулировать конкуренцию, то президент палаты Макс Аман не упускал случая расправиться под этим предлогом с неугодными изданиями или независимыми газетами и журналами, резонно полагая, что чем меньше их будет, тем лучше. Всего за первый год деятельности он умудрился отобрать лицензии у 1473 человек, а к 1936 г. было закрыто 80% всех немецких издательств. Если в 1932 г. в Германии выходило 4703 газеты, то в 1944 г. — только 977 (хотя при этом надо учитывать и возникшие сложности военного времени).
В целом в течение 1933 г. число ежедневных газет в Германии сократилось с 2703 до 1128; 1248 газет было закрыто, 327 прекратили издание сами. Число еженедельных журналов сократилось на 40%, двухнедельных — на 50, ежемесячных — на 45%. Месячный тираж печатных изданий упал с 1 млрд. в 1932 г. до 300 млн., т. е. на 70%[236].
В апреле 1934 г., после 230 лет непрерывного существования, закрылась ведущая либеральная немецкая газета «Фоссише Цайтунг», которой владело еврейское по происхождению семейство Ульштейнов. Расстались со своими прежними издателями и редакторами и две другие известные либеральные газеты — «Берлинер Тагеблатт» и «Франкфуртер Цайтунг», которую Гитлер всегда именовал не иначе как «еврейская шлюха». Впрочем, они продолжали выходить, поскольку министерство иностранных дел, зная их популярность в мире, хотело сохранить их как витрину нацистской Германии. Строгая регламентация прессы привела к ее удручающему однообразию и падению тиражей.
Под контролем министерства пропаганды находилась Ассоциация германской прессы, которая вела официальный регистрационный список всех издателей и журналистов и в 1937 г. насчитывала 15 360 членов и 18 региональных отделений. Для воспитания нового национал-социалистического поколения журналистов была создана Государственная школа прессы, выпускники которой принимались на работу в первую очередь.
Существовала при палате прессы и особая организация по делам религиозных периодических изданий с отделами евангелической и католической прессы. Они держали церковные издания под строгим контролем, не разрешая им обсуждать злободневные политические или местные события, выходящие за рамки религиозных вопросов. На учете находились также все продавцы газет, вплоть до уличных торговцев, и библиотекари.
Решающее значение в укреплении новой власти нацисты придавали радио. Геббельс называл радио «восьмой великой державой» и заявлял, что «без радио и самолетов завоевание и упрочение власти в нынешних условиях просто немыслимо»[237]. В сжатые сроки нацисты полностью реорганизовали всю радиослужбу: заменили кадры, перестроили программы. На первом съезде работников радио, 21 мая 1933 г., Геббельс выдвинул перед ними задачу достижения единства как в радиопрограммах, так и в усердии на службе национал-социалистскому государству. Программы были унифицированы, упрощены и поставлены под самый строгий контроль. Они строились тематически — «Слово предоставляется партии», «Веселые минуты на работе и дома», «Крестьянство и страна», «Час молодежи нации» и т. п.
Радио уже в то время предоставляло нацистскому руководству большие возможности воздействия на население. При общем числе жителей Германии 66 млн. человек, в 1933 г. не менее 26 млн. слушали радио. К радиосети в 1938 г. было подключено 54% немецких семей. Нацисты имели в своем распоряжении одну из наиболее технически оснащенных в мире сеть радиостанций: десять основных передатчиков и 15 менее мощных, вспомогательных. Любому государственному или чисто пропагандистскому мероприятию предпосылались рекламные передачи по радио, его проведение сопровождалось подобными массированными передачами, продолжавшимися еще и некоторое время после его окончания.
Образование
Образованием и наукой руководил в Третьем рейхе бывший провинциальный учитель гимназии и фанатичный нацист, считавший школу «пристанищем интеллектуальной акробатики», Бернхард Руст (1883–1945). Политика в области образования определялась убеждением так и не окончившего школу Гитлера, что «все осуществляемое государством образование должно быть нацелено прежде всего на то, чтобы формировать здоровое тело, а не забивать головы учащихся знаниями».
Нацификация немецких учебных заведений протекала стремительными темпами. Каждый работник сферы образования — от воспитательницы в детском саду до убеленного сединами университетского профессора — был обязан состоять в Лиге национал-социалистских учителей и быть готовым в любое время «беззаветно защищать национал-социалистское государство». Поскольку работники образования считались государственными служащими, то на них распространялось действие расового закона, запрещавшего допуск евреев в ряды преподавателей и обязывавшего последних приносить присягу «на верность и повиновение Адольфу Гитлеру». Кандидаты на должность преподавателей вначале должны были провести шестинедельные сборы в летних лагерях, где нацистские наставники изучали их взгляды, характер и наклонности, а затем представляли свое мнение о них в министерство образования.
До 1933 г. немецкие школы находились в ведении местных властей, а университеты — земельных. Теперь университеты были переданы под непосредственное управление Руста, назначавшего ректоров, деканов, руководителей Союза национал-социалистических студентов и Союза преподавателей университетов. Таким образом была ликвидирована традиционная автономия университетов, а те преподаватели, которые не смогли разглядеть в «Майн Кампф» «педагогическую путеводную звезду», подлежали увольнению. Правда, оно происходило большей частью по расовым, а не по политическим причинам. Всего к сер. 1933 г. было уволено более 1600 профессоров и преподавателей, или 16% в университетах и 11% в высших технических школах. Страну были вынуждены покинуть такие выдающиеся ученые, как Альберт Эйнштейн, Макс Борн, Джеймс Франк, Лео Силард, Эмиль Ледерер, Карл Манхейм, Ханс Кельзен и сотни других. Всего к 1938 г. в эмиграции находилось по меньшей мере 2120 университетских преподавателей. Немецкая наука оказалась обескровленной. Молодые и напористые карьеристы, размахивая флажком со свастикой и цитируя фюрера, рвались на места солидных профессоров, обвиняя их в недостаточной приверженности принципам национал-социализма. В результате за пять лет 45% штатных университетских должностей оказались занятыми новыми людьми. Нацистский идеолог, крупный философ Альфред Боймлер стал руководителем созданного специально для него Института политической педагогики при Берлинском университете. Ректором Франкфуртского университета был назначен заслуженный нацист, педагог Эрнст Крик, а ректором Берлинского — специалист по расовой антропологии Ойген Фишер, который немедленно ввел 25 новых обязательных курсов по расоведению. Тюбингенский профессор ботаники Эрнст Леман выдвинул броский лозунг «Биологию — на службу национал-социализму!»[238]. А всемирно известный физик Филипп Ленард из Гейдельбергского университета заявил, будто всякая «наука является расовой, как и любое другое творение человека, что обусловлено текущей в его жилах кровью».
Нацификация образования привела к тому, что к 1939 г. число студентов в университетах упало со 128 до 58 тыс. чел. Еще больше сократилось количество студентов в технических вузах — с 20,5 до 9,5 тыс. Катастрофически снизилось качество подготовки выпускников школ и университетов. По сводкам службы безопасности, около 40% студентов проваливается на выпускных экзаменах, а около половины не умеет проводить лабораторные работы. Впрочем, кто знает, если бы новый режим не развалил образование и не изгнал из страны цвет мировой науки, не получила ли бы нацистская Германия в свои руки атомную бомбу?
Крест и свастика
В программе 1920 г. нацистская партия заявила, что «выступает за позитивное христианство» и «свободу для всех религиозных верований» в той мере, в какой они «не угрожают национальным чувствам немецкой расы». В марте 1933 г., выступая в рейхстаге, Гитлер пообещал уважать права христианских церквей и укрепить «дружеские отношения со святейшим престолом».
20 июля 1933 г. нацистское правительство подписало с Ватиканом конкордат, который гарантировал свободу католической веры и право церкви самостоятельно «регулировать свои внутренние дела», не вмешиваясь при этом в политические процессы и воздерживаясь от проповедей политического содержания. Со стороны Германии конкордат подписал вице-канцлер Папен, со стороны Ватикана — государственный секретарь Эудженио Пачелли, будущий папа Пий XII. Соглашение, с одной стороны, защитило права католической церкви, с другой, — способствовало укреплению престижа кабинета Гитлера, в котором очень нуждался новый германский канцлер.
Однако иллюзии католической церкви быстро развеялись. Через несколько дней после заключения конкордата фактически была распущена Лига католической молодежи, а к 1939 г. нацистам удалось справиться и с остальными католическими организациями. Немецкие католики оказывали отчаянное сопротивление. Епископат единодушно заявил, что будет осуждать национал-социалистическую доктрину до тех пор, пока она «проповедует культурно-политические воззрения, которые не согласуются с католическим учением». Церковь запрещала католикам вступать в НСДАП, а Гитлер, со своей стороны, в 1937 г. объявил, что все члены партии обязаны выйти из католической церкви, которая превратилась в настоящего «врага немецкого народа». Это привело к появлению 14 марта папской энциклики «Со жгучей тревогой», в которой был выражен протест против преследования нацистами церкви и подчеркивалась принципиальная несовместимость христианских канонов с учением, основными понятиями которого являются «раса, кровь, народ, государство». Гонения на католическую церковь вызвали раздражение даже у Муссолини, назвавшего их «совершенно бесполезным идиотизмом».
Сложно складывались отношения нацизма и с протестантской церковью, издавна более тесно связанной с государством. Большинство пасторов негативно относилось к Веймарской республике помимо прочего и потому, что она опиралась на социалистов и католическую партию Центра. Они достаточно открыто поддерживали националистов и нацистов. В 1932 г. радикально настроенные протестантско-пронацистские группы организовали «Движение немецких христиан», получившее в народе меткое прозвище «штурмовые отряды Христа». Во главе движения встал неистовый и фанатичный военный капеллан Людвиг Мюллер, который познакомил Гитлера с тогдашним командующим восточнопрусским военным округом Бломбергом. «Немецкие христиане» активно пропагандировали нацистские идеи расового превосходства арийцев и пытались объединить всех протестантов в единую конгрегацию под лозунгом «один рейх — один фюрер — одна церковь». В 1933 г. 3 тыс. пасторов из 17 тыс. входили в «Движение немецких христиан».
Их противником выступала другая группа — «Исповедальная церковь» во главе с пастором Мартином Нимёллером (1892–1984), служившим в годы Первой мировой войны командиром подводной лодки. В мае 1934 г. на Барменском синоде «Исповедальная церковь» резко выступила против национал-социалистического мировоззрения и принципа фюрерства в церковных делах. Распространение «Барменской декларации» было запрещено, за непокорными пасторами установили слежку, их сочинения конфисковывались.
Стремясь унифицировать церковь, Гитлер в июле 1935 г. назначил нацистского юриста Ханса Керрля министром по делам церкви и поручил ему объединить все протестантские группы. Вначале новому министру, слывшему человеком умеренных взглядов, удалось заручиться поддержкой консервативного духовенства и создать комитет церквей для выработки общей платформы. Но группа Нимёллера, хотя и сотрудничала с комитетом, продолжала настаивать на своем единственно законном праве представлять немецкую протестантскую церковь. В мае 1936 г. она подала канцлеру вежливый по тону, но решительный по содержанию меморандум с протестом против антихристианской политики нацизма, осуждением антисемитизма и требованием, чтобы государство не вмешивалось в дела церкви. В ответ последовали репрессии и арест почти 800 протестантских прусских пасторов, которых, правда, через некоторое время освободили. В июле 1937 г. был арестован Нимёллер, на восемь лет брошенный в концлагерь. Но в целом жертвами репрессий чаще становилось католическое духовенство. Так, в 1944 г. в концлагере Дахау находилось более 300 католических священников из Германии и Австрии и только десять протестантских пасторов.
Разъясняя курс властей по отношению к церкви, Керрль заявил, что «партия стоит на платформе позитивного христианства, а позитивное христианство есть национал-социализм… Истинным олицетворением христианства является партия, а партия, и в первую очередь фюрер, призывает немецкий народ поддерживать истинное христианство». К лету 1938 г. сопротивление «Исповедальной церкви» в основном было сломлено. Большинство пасторов были вынуждены дать личную клятву верности фюреру, обязавшись тем самым выполнять приказы диктатора.
В преследовании нацистами церкви была своя логика. С их точки зрения, нельзя было допустить в стране никаких взглядов, отличных от национал-социалистических. Притязания священников на духовное руководство народом было посягательством на идеологическую монополию партии, а монополия эта сомнению не подлежала. Как писал шеф партийной канцелярии Мартин Борман, «нельзя более никогда уступать влияние на народ и руководство им церкви. Влияние это следует уничтожить полностью и навсегда. Лишь правительство рейха и, по его указанию, партия имеют право руководить народом»[239]. Иными словами, враждебное отношение нацистов к церкви и христианству диктовалось не атеизмом, а стремлением сделать религией идеологию национал-социализма.