«И обрушилась стена до своего основания» (1989–1990)
Конец эры Хонеккера
Московские реформаторы все больше рассматривали тесно связанный с СССР восточноевропейский блок как политическую и экономическую обузу. Предоставляя им свободу, Горбачёв надеялся, что эти страны последуют по его реформаторским стопам. Но, кроме Венгрии и Польши, перемен нигде не происходило. Политбюро СЕПГ не стало исключением в своем негативном отношении к реформам.
Далее других по пути преобразований продвинулась Венгрия. Уже в феврале 1989 г. там была отменена монополия на власть правящей партии. В мае Венгрия начала демонтаж заграждений на границе с Австрией, чтобы показать Западу свою открытость. Венгрия с ее красивейшим Будапештом, озером Балатон, жгучим гуляшом и страстными цыганскими танцами и хорами была излюбленной страной отдыха для жителей ГДР. Тысячи восточных немцев находились там, когда граница оказалась открытой. Правда, внешне на ней по-прежнему царил строгий контроль, но во всех соседних странах давно знали о неравнодушии венгерских пограничников к долларам и немецким маркам. Поэтому туда сразу же потек небольшой, но не иссякающий ручей беженцев из ГДР. Как только об этом стало известно, в Венгрию хлынул настоящий поток, настолько захлестнувший посольство ФРГ, что его пришлось закрыть для посетителей, которых стали направлять в специальные лагеря. В начале сентября в них скопилось уже 6500 человек. В этих условиях венгерское правительство решилось на смелый шаг, аннулировало соглашение 1969 г. с ГДР, обязывающее ее выдавать назад беженцев, а 11 сентября разрешило всем свободный выезд в Австрию. К концу месяца в ФРГ прибыло уже 25 тыс. восточных немцев, безо всяких проволочек становящихся гражданами Федеративной республики.
Большое количество жителей ГДР осело в посольствах ФРГ в Праге и Варшаве. 30 сентября правительство ГДР по настоянию Москвы сдалось: 6 тыс. чел. получили право в специальных поездах выехать через территорию ГДР на Запад. Но западногерманские посольства немедленно заполнялись все новыми и новыми беженцами. 4 октября их также отправили специальным поездом, в который в Дрездене пыталось пробиться столько людей, что их пришлось разгонять силами полиции. В этот же день ГДР отменила безвизовые поездки в Чехословакию.
В ГДР царило лихорадочное возбуждение, люди внезапно потеряли страх. 19 сентября оппозиционная группа интеллектуалов «Новый форум» потребовала в МВД своей регистрации, а получив высокомерный отказ, стала с неслыханной дерзостью настаивать на юридической экспертизе правомерности отказа. Центром оппозиционного движения стал Лейпциг. Каждый понедельник там стали проходить многотысячные демонстрации с требованием свободы слова и выезда. Хотя полиция и люди из госбезопасности разгоняли и арестовывали демонстрантов, их количество постоянно росло. 25 сентября на улицы вышли 5 тыс. людей, через неделю — уже 20 тыс. Но за эту неделю произошел знаменательный поворот. В первый раз демонстранты скандировали: «Мы хотим выехать!», во второй — «Мы остаемся здесь!». Это означало требование изменений в самой ГДР. Появились новые оппозиционные группы — «Демократический прорыв» и «Демократию немедленно!». Осмелели и прежде послушные руководители марионеточных партий. Лидер ЛДПГ Манфред Герлах публично потребовал реформ по советскому примеру. Даже функционеры СЕПГ стали поговаривать о необходимости перемен. Но Политбюро ничего не хотело об этом слышать.
В такой обстановке ГДР встречала свою 40-ю годовщину. Прибывший на юбилей Горбачёв после парада и демонстрации, участники которой вместо дежурных здравиц громко кричали: «Горби, помоги нам!», — попытался на следующий день еще раз убедить Хонеккера и Политбюро приступить к реформам и предупредил, что жизнь наказывает опоздавших. Хонеккер, с каменным лицом выслушавший любителя поговорить Горбачёва, молча встал и вышел из комнаты. Советский лидер не добился никаких результатов[301].
Вечером 7 октября в Берлине, Лейпциге, Потсдаме, Дрездене, Магдебурге и других городах начались стихийные демонстрации, жестоко разогнанные полицией. Режим вступал в стадию своей агонии.
«Дворцовый» переворот
Полицейская акция 7 октября вызвала взрыв возмущения как в ГДР, так и во многих странах. Когда через два дня в Лейпциге состоялась традиционная демонстрация, в которой участвовало более 70 тыс. чел., уже стоявшая наизготовку полиция вмешиваться не стала. До сего дня так и неизвестно, кто отменил приказ о разгоне демонстрации, проходившей теперь под лозунгом «Мы — народ!»
В самом Политбюро отвечавший за оборону и безопасность Эгон Кренц и берлинский окружной секретарь Гюнтер Шабовски заговорили о том, что так дальше продолжаться не может. На заседании Политбюро 10 октября, когда Хонеккер вновь категорически отказался от проведения перемен, заговорщики добились только того, что Политбюро впервые выступило с самокритичным заявлением о допущенных ошибках, которое, впрочем, затерялось в ворохе оптимистических фраз. Хонеккер проголосовал вместе со всеми, но упорно твердил о происках классового врага и западногерманского империализма. А Кренц и Шабовски целеустремленно готовили его свержение. На следующем заседании, 17 октября, слова попросил премьер Вилли Штоф и внес, словно бы речь шла о самом рутинном деле, предложение освободить Хонеккера и некоторых его ближайших сподвижников от их обязанностей. По очереди выступили все члены Политбюро, и никто не вступился за поверженного вождя. Насколько обязательным стал заведенный партийный ритуал сплоченного единодушия, показало голосование, при котором все отлученные проголосовали за собственные отставки.
На следующий день ЦК также единогласно удовлетворил просьбу Хонеккера об отставке «по состоянию здоровья» и избрал на все его посты Эгона Кренца, тут же получившего в народе прозвище «кренц-принца». Новое руководство продержалось всего семь недель.
Волшебная ночь
Кренц и его окружение не имели никакого авторитета и не смогли овладеть ситуацией. Они плелись в хвосте событий и санкционировали то, что уже нельзя было остановить. У них не было никакой программы выхода из кризиса. Кренц мог произносить только расплывчатые речи о политике «преемственности и обновления» и обещать большей открытости. Но новый генеральный секретарь продолжал настаивать на монополии СЕПГ на власть. В ответ состоялись 300-тысячная демонстрация в Лейпциге 23 октября и грандиозная манифестация в Берлине 4 ноября, когда на Александерплац собрались почти 1 млн. человек. Собравшиеся требовали ухода Кренца и проведения свободных выборов.
Сразу после своего избрания Кренц потребовал тщательного анализа экономической ситуации. Результат был удручающим: ГДР стояла на пороге банкротства. С 1970 г. задолженность по западным кредитам возросла в 25 раз, не было средств на текущие платежи и проценты. Рост задолженности можно было приостановить только снижением на треть уровня жизни населения. Такие шокирующие факты огласить не решились, и даже оппозиция еще долго считала положение дел лучшим, чем оно было на самом деле.
Пленум ЦК проходил 8–10 ноября. 11 сторонников Хонеккера были удалены из Политбюро. Появились новые люди, самым приметным из которых был секретарь дрезденского окружкома СЕПГ Ханс Модров, слывший вольнодумцем и реформатором. Его рекомендовали на пост главы правительства. Пленум принял также решение о проведении свободных выборов, введении коммунального самоуправления, некоторой свободы прессы и широкой экономической реформы.
Но истинная сенсация родилась в другом месте. Вечером 9 ноября по телевидению транслировалась пресс-конференция Гюнтера Шабовски. После того как он нагнал на зрителей и журналистов тоску рассуждениями о достижениях и социальных завоеваниях социализма, один из журналистов спросил, когда граждане ГДР получат право свободно путешествовать. Почему Шабовски дал столь неосторожный ответ, остается загадкой. Но он ответил именно так: «Они могут ехать, когда хотят, и никто не станет их задерживать»[302].
Граждане Восточного Берлина давно отвыкли верить обещаниям своего руководства, а потому их первая реакция оказалась довольно вялой. Однако часам к десяти вечера около контрольных пунктов начали собираться люди. Некоторые восточноберлинцы просовывали между прутьев стальных ворот свои синие паспорта и просили дежурных пограничников пропустить их на другую сторону. Первое время пограничники хранили каменные лица. Служба приучила этих людей подчиняться приказам, они тоже смотрели сегодня телевизор, однако не получили еще никаких официальных инструкций. Но толпа быстро прибывала, вскоре по обеим сторонам стены собрались сотни тысяч людей, они дружно скандировали: «Открыть ворота!». С западной стороны некий отчаянный парень вскарабкался на испещренную рисунками и надписями стену, его примеру последовали десятки, а затем и сотни других. Они кричали и размахивали флагами. Восточные пограничники окончательно растерялись, им нужно было как-то реагировать на действия нарушителей границы, но как именно? Инструкций сверху все еще не поступало. И тут ситуация окончательно вышла из-под контроля. Один из полицейских открыл боковые ворота, чтобы урезонить бушевавшую на западной стороне толпу. Его тут же оттолкнули в сторону, и первый десяток смельчаков прорвался на Запад. Люди осадили узкий проход и потекли сквозь него нескончаемым, неудержимым потоком. Неожиданный поворот событий застал восточногерманских пограничников врасплох, толпа их буквально смела. Как только в стене образовалась первая брешь, охранники с соседних сторожевых вышек увидели поток людей, текущий на Запад, и сообщили об этом на другие контрольно-пропускные пункты. Судя по всему, полицейские решили, что пришел давно ожидаемый приказ сверху, во всяком случае, проходы стали открываться по всей стене.
Улицу, ведущую к КПП на Инвалиденштрассе, заполнили тысячи «трабантов», пластмассовых «чудо-автомобилей» восточногерманского производства. Их водители плакали, смеялись и пели.
Американский телерепортер взобрался с помощью своего ассистента на стену и принялся, захлебываясь, вещать далеким зрителям про «запах свободы». Ассистент снимал его на фоне толпы, отламывающей от стены куски бетона.
Это была волшебная ночь из сказок Шехерезады. Потоком лились слезы радости, повсюду хлопали пробки шампанского. В последующие дни началось великое путешествие с Востока на Запад. За три дня было выдано 4,3 млн. виз для поездки в ФРГ. На пограничных пунктах выстроились километровые очереди автомобилей. Чтобы увеличить число переходных пунктов в Берлинской стене спешно пробивали новые проходы. Стало ясно, что фактически объединение уже совершилось, что ГДР уже исчезает, и пути назад нет. Стена «была не просто стеной, а монументальным символом тирании. Падение всех подобных монументов неизменно сопровождается шумом и треском. На этот раз грохнуло с такой силой, что было слышно в самых дальних уголках Земного шара»[303].
Планы Гельмута Коля и Ханса Модрова
После открытия внутригерманской границы демонстрации в ГДР стали проходить под лозунгом «Мы — один народ!», это был призыв к скорейшему объединению. Десятки тысяч людей возвращались из поездок в ФРГ убежденными, что нужна не реформа ГДР, а ее ликвидация. События разворачивались с необыкновенной стремительностью. 1 декабря из Конституции ГДР исчезла статья о руководящей роли СЕПГ, а 7 декабря начал работу «круглый стол» правительства и оппозиционных движений, чтобы выработать основы будущего государственного устройства ГДР.
Выступая в бундестаге 8 ноября, канцлер Коль пообещал ГДР обширную экономическую помощь, если до этого «будет проведена принципиальная реформа политических и экономических отношений». Первостепенными пунктами этой реформы являлись отказ СЕПГ от монополии на власть, разрешение деятельности независимых партий и проведение свободных выборов.
Но 28 ноября неожиданно для боннских партий и для мировой общественности Коль изложил перед бундестагом разработанный в его ведомстве план из десяти пунктов по «преодолению раскола Германии и Европы»[304]. Основная идея плана состояла в постепенном создании конфедерации двух германских государств, а затем их федерации. Коль ничего не говорил о сроках объединения, но было ясно, что речь идет о сравнительно долгом процессе.
Вместе с тем Коль ясно подчеркнул, что процесс объединения двух германских государств непременно должен увязываться с общеевропейским процессом объединения. Это уточнение канцлера было сделано для того, чтобы успокоить общественное мнение европейских стран, заговорившее о призраке «Четвертого рейха». Оппозиция в бундестаге в принципе одобрила план Коля, но выразила недовольство единоличностью его шага. Она также критиковала канцлера за то, что он ничего не сказал о гарантиях западной польской границы. А депутат от «зеленых» Ютта Эстерле-Шверин заявила, что она испытывает страх перед объединением и «нет ни малейшего разумного основания, которое говорило бы в пользу объединения».
Партии в ГДР тоже весьма сдержанно отнеслись к плану Коля. Новый министр-президент Модров представил Народной палате свое «правительство мира и социализма» и пообещал провести решительные реформы политической системы, экономики, образования и управления. Модров заявил, что оба немецких государства должны проводить политику «добрососедства и сосуществования для создания договорного сообщества».
Понимая озабоченность Советского Союза и западных держав стремительными изменениями в немецко-немецких отношениях, Коль и Модров 19 декабря провели в Дрездене первую официальную встречу. Несмотря на усилившиеся со стороны жителей обеих Германий требования немедленного объединения, они пришли к соглашению о создании в начале 1998 г. договорного сообщества двух государств. Но когда 13 февраля 1990 г. Модров с 17-ью министрами (восемь из которых представляли оппозиционные группы) своего второго «правительства национальной ответственности» прибыл с ответным визитом в Бонн, политическая ситуация в корне изменилась. Выборы в ГДР были перенесены с 6 мая на 18 марта, а правительству Модрова оставалось всего четыре недели до его предсказуемого провала. Просьба Модрова о немедленном кредите в 18 млрд. марок была отклонена, но зато было решено создать комиссию, которая займется подготовкой валютно-экономического союза. Таким образом, в Бонне уже не рассматривали правительство Модрова как равноценного партнера и ожидали создания первого демократически избранного правительства ГДР.
Между тем, лидеры других стран тоже высказывали опасение по поводу скорого германского объединения. Больше всех беспокоилась Москва. Горбачёв не раз заверял Кренца и Модрова, что СССР твердо стоит на стороне ГДР, видя в ней важного гаранта мира и стабильности в Европе. Советский Союз демонстративно напомнил о своих правах победителя и добился того, что впервые за 18 лет послы четырех держав собрались на конференцию в берлинском здании Контрольного совета. Впрочем, Горбачёв повторял также, что будущее Европы, в конечном счете, «решит история». К тому же, как выяснилось позднее, в советском МИДе еще в 1987 г. обсуждался вопрос о том, сколь долго еще будет сохраняться раскол Германии.
Однозначно позитивной была позиция США. Президент Джордж Буш уже в октябре заявил, что не разделяет опасений некоторых европейских стран по поводу объединения Германии. Немного позднее американское правительство официально высказалось за право немецкого народа на самоопределение и воссоединение. Но оно выдвинуло два условия: объединенная Германия должна оставаться членом НАТО и признать линию Одер — Нейсе как окончательную германо-польскую границу. Из-за позиции СССР первое условие казалось тогда трудновыполнимым.
Франция и Великобритания весьма прохладно отнеслись к возможности немецкого единства. Они опасались гегемонии Германии в Европе. Президент Франции Франсуа Миттеран не оспаривал право немцев на самоопределение, но считал эту проблему «неактуальной».
Вскоре после падения стены он встречался в Киеве с Горбачёвым, чтобы обсудить новую ситуацию, а в конце декабря посетил ГДР.
Еще решительнее была настроена «железная леди» Маргарет Тэтчер. В конце февраля 1990 г. она заявила, что объединение Германии может произойти только с согласия всех 35 стран, подписавших в 1975 г. Хельсинкское соглашение. А в конце марта она пригласила нескольких именитых британских историков, чтобы получить консультацию по вопросу о том, какие опасности могут исходить от объединенной Германии, учитывая национальный немецкий характер.
В начале 1990 г. изменилась позиция Москвы. Когда 30 января Модров посетил советского лидера, то услышал от него, что «никто и никогда принципиально не ставил под сомнение объединение немцев», но теперь все участники должны «действовать с полной ответственностью». Вернувшись в Берлин, премьер ГДР объявил, что принимает план Коля, поскольку «объединение обоих германских государств уже стоит на повестке дня». Правда, он заметил, что объединенная Германия должна быть нейтральной. Когда же Коль и Геншер 10 февраля прибыли в Москву, то услышали от Горбачёва, что сроки и пути объединения — дело только самих немцев. Хотя вопрос о военном статусе Германии оставался открытым, было ясно, что путь к объединению свободен.
Мартовские выборы
К весне неутихающие демонстрации в ГДР проходили еще под одним лозунгом: «Придет немецкая марка, мы останемся; не придет она, мы пойдем к ней!». Немецкая марка уже давно была в ГДР валютой первого класса, а марку ГДР презрительно называли «алюминиевым чипом». Под знаком валютного объединения и проходила значительная часть предвыборной борьбы. Всего за несколько недель под сильным западногерманским влиянием сформировалась совершенно новая партийная система. Поскольку СДПГ как таковой в ГДР после объединения с коммунистами не существовало, то теперь она появилась заново. Четыре блоковые партии — Христианско-демократический союз, Либерально-демократическая партия, Национально-демократическая партия Германии и Демократическая крестьянская партия Германии — освободились от своего скомпрометированного поддержкой СЕПГ руководства и установили тесные связи с западно-германскими ХДС и СвДП. Появилась братская партия и у баварского ХСС — консервативный Немецкий социальный союз. ХДС, НСС и движение «Демократический прорыв» образовали избирательный блок «Альянс за Германию». Либеральные группы создали «Союз свободных демократов». Еще несколько движений объединились в «Союз 90». Особняком стояла почти развалившаяся СЕПГ, которая приняла теперь новое имя — Партия демократического социализма (ПДС). Всего в кампанию вступило 24 партии, движения и объединения.
Важнейшей темой избирательной кампании были сроки и темпы объединения, против которого выступали теперь только мелкие левые группы. ПДС выдвигала лозунг постепенного объединения в симметрии с объединением Европы. Альянс требовал скорейшего объединения, а точнее, вхождения ГДР в Федеративную республику на базе статьи 23 Основного закона ФРГ, что не требовало изменения конституции. СДПГ колебалась и склонялась к объединению по статье 146-й, что означало разработку новой общегерманской конституции; но она не исключала и более короткого пути к объединению. В экономических вопросах все партии поддерживали идею социального рыночного хозяйства, но с различными акцентами. Альянс требовал немедленного введения немецкой марки, СДПГ высказывала некоторые опасения, различные гражданские движения требовали сохранения социальных гарантий, прежде всего права на труд, а ПДС выступала за «народную собственность».
По прогнозам специалистов, наилучшие шансы на победу имела СДПГ, поскольку Саксония и Тюрингия всегда были «красными бастионами», а рабочие составляли большинство избирателей. Тем неожиданнее стала триумфальная победа Альянса — 48,1% голосов, причем один ХДС набрал 40,8%. СДПГ получила только 21,9%, а не третье место вышла ПДС — 16,4%.
Причины такого итога понять нетрудно: избиратели проголосовали за немедленное объединение без всяких условий. Символом этой политики являлся канцлер Коль, от которого веяло надежностью и уверенностью. Конечно, его обещания за короткий срок превратить бывшую ГДР в «процветающую землю» были не очень продуманными, но лидер СДПГ Оскар Лафонтен выказывал слишком много пессимизма, и избиратели стали побаиваться его мрачных прогнозов.
Новая Народная палата начала работу 5 апреля. Ее президентом была избрана врач Сабина Бергман-Поль (ХДС). Парламент внес два изменения в конституцию: из преамбулы было убрано определение, что «ГДР является социалистическим государством рабочих и крестьян», и был упразднен Государственный совет. Главой государства теперь являлся президент, как и в первые годы ГДР.
Тотчас после выборов начались переговоры между партиями о формировании правительства. Переговоры проходили трудно, поскольку СДПГ вначале отказывалась войти в кабинет. Наконец было сформировано правительство из представителей Альянса, либералов и социал-демократов. Его главой стал лидер ХДС, юрист Лотар де Мезьер, бывший заместитель Модрова. Он определил целью кабинета скорейшее объединение.
При присяге кабинета произошел казус. Де Мезьер категорически отказался присягать на еще действующей социалистической конституции, за что подвергся нападкам со стороны ПДС, объявившей себя опорой правового государства. После ожесточенных споров был найден компромисс: правительство «присягает на праве и законах ГДР».
Объединение
Инициатива объединения исходила главным образом от восточных немцев, которые и определяли его темпы. Но в отношении того, что касалось его конкретных форм, решение в конечном итоге принимала западногерманская сторона. Министр внутренних дел ФРГ Вольфганг Шойбле так позднее определил свою позицию за столом переговоров: «Дорогие мои, речь идет о вхождении ГДР в Федеративную республику, а не наоборот. Мы все делаем для вас, и вы будете сердечно приняты… Но это не объединение двух равных государств».
На повестке дня стоял прежде всего валютный союз, хотя западно-германский бундесбанк относился к этому весьма скептически, предпочитая, чтобы сначала было осуществлено постепенное слияние двух систем экономики. Но решающими оказались политические соображения федерального правительства и громкие требования населения ГДР дать, и немедленно, ему немецкую марку. В начале апреля бундесбанк предложил проводить обмен по курсу 2:1, и пересчитать в таком же соответствии заработную плату и пенсии. Только сберегательные вклады до 2 тыс. марок должны были меняться 1:1. Ответом из ГДР был вопль возмущения, поскольку это означало сокращение в два раза и без того невысокого дохода граждан. В итоге было принято решение зарплаты, пенсии и квартплату пересчитывать по курсу 1:1, сбережения до 2 тыс., 4 тыс. и 6 тыс. марок — в зависимости от возраста вкладчика по такому же курсу, все остальное — по курсу 2:1. Договор был подписан 18 мая и вступил в силу с 1 июля.
Население восторженно приняло «твердую марку». Перед обменными пунктами выстраивались огромные очереди, которые автор, находившийся тогда в Берлине, видел собственными глазами, как и тот восторг, с которым люди рассматривали новенькие западные купюры. Им казалось, что с введением немецкой марки все пойдет прекрасно и они заживут припеваючи. О возможных негативных последствиях тогда никто не думал, хотя раздавались и предостерегающие голоса о «шоковой терапии» и жестких условиях рыночной экономики. Но ведь сам канцлер клялся, что не допустит повышения налогов.
Затем начались переговоры об объединительном договоре. С западной стороны их вел Шойбле, с восточной — статс-секретарь Гюнтер Краузе. По условиям договора происходило вхождение пяти новых земель на территории ГДР в Федеративную республику. Шойбле считал, что важные правовые вопросы следует решить сейчас, а остальные могут пока оставаться под юрисдикцией права ГДР. Но он оказался бессилен против чиновничьей бюрократии, которая считала, что все немедленно следует поставить под общее право ФРГ. Таким образом, договор стал шедевром юридической казуистики и составил 244 страницы большого формата, где были расписаны тысячи деталей. Немецкая бюрократия еще раз доказала, что является лучшей в мире. Так, в договоре был даже пункт о том, что учреждениям в бывшей ГДР до конца 1992 г. разрешаются некоторые отклонения от общих правил содержания птиц, в частности от правил содержания попугаев и волнистых попугайчиков.
Земли ФРГ принимали самое активное участие в подготовке договора, ибо каждая из них стремилась потратить как можно меньше на финансирование объединения и взвалить побольше на соседей. Четыре большие земли — Северный Рейн-Вестфалия, Бавария, Баден-Вюртемберг и Нижняя Саксония тут же выбили себе еще по одному месту в бундесрате.
В ГДР непосредственной подготовкой к вхождению стало восстановление 22 июля пяти земель, ликвидированных в 1952 г., — Бранденбурга, Мекленбург-Передней Померании, Саксонии, Саксонии-Анхальта и Тюрингии. Последние шаги к объединению проходили в лихорадочной суете. Из правительства, чтобы не нести никакой ответственности сбежали либералы и социал-демократы. После жарких споров Народная палата определила датой вхождения 3 октября. За это проголосовало 294 депутата, против — 62 и семь воздержались. 31 августа договор был подписан, а через три недели ратифицирован.
Объединение Германии было не только внутринемецким, но и международным явлением, доставлявшим другим странам определенную озабоченность. На мировой сцене оно выражалось краткой формулой «два + четыре» (ФРГ, ГДР, США, СССР, Великобритания, Франция). На первый план выступили два вопроса — о западной границе Польши и о военно-политическом статусе единой Германии. Правительство Коля придерживалось той точки зрения, что вопрос о границе может решать только общегерманское правительство и общегерманский парламент. Польша, напротив, и без того с недоверием относившаяся к единству Германии, требовала, чтобы этот вопрос был решен еще до официального объединения. Но был найден компромисс. Бундестаг и Народная палата приняли одинаковые заявления об окончательности границы по Одеру — Нейсе, а сам договор предполагалось заключить сразу после объединения. Большая заслуга в успокоении соседних государств принадлежала министру Геншеру, который в эти месяцы, кажется, вообще не ночевал дома. Он неутомимо втолковывал всем партнерам, что единая Германия охватит ФРГ, ГДР и весь Берлин, «не меньше, но и не больше».
Будущее международное положение Германии стало предметом бесчисленных дипломатических переговоров, в которых было, наконец, подготовлено приемлемое для всех решение. СССР предложил даже, чтобы права союзных держав в отношении Германии действовали еще пять лет после ее объединения. Но внутриполитические позиции Горбачёва укрепились после июльского съезда КПСС, на котором его консервативные противники потерпели поражение. 15 и 16 июля Коль в сопровождении многочисленной делегации побывал в Советском Союзе. Решающая встреча состоялась в поселке Архыз на Северном Кавказе. Горбачёв наконец согласился, что единая Германия получит не только полный суверенитет, но и право вступать в любые союзы. Советская позиция до этого фактически противоречила первому принципу Заключительного акта Хельсинки, по которому любая страна могла вступать в любые союзы. Кроме того, совершенно неуместным было требование о соблюдении Потсдамских соглашений, поскольку прекращение прав четырех держав в отношении Германии зачеркивало и Потсдамские решения.
На этой основе 12 сентября в Москве министры иностранных дел четырех победивших держав и двух германских государств подписали Договор об окончательном урегулировании вопроса об объединении Германии, который, по сути, подвел черту под Второй мировой войной. Все права союзных держав прекращались, существующие границы признавались окончательными. Германия обязалась в течение трех-четырех лет сократить вооруженные силы до 370 тыс. человек, СССР обязался вывести свои войска к концу 1994 г., а Германия выделяла на их содержание и финансирование строительства жилья на родине 12 млрд. марок, основная часть которых, правда, так бесследно и пропала.
Огромной заслугой канцлера Коля было то, что объединение Германии произошло мирным путем и с согласия всех соседей. Выдающуюся роль канцлера признавала даже оппозиция. Он правильно оценил ситуацию и использовал благоприятный момент. Быстрое объединение произошло, конечно, под знаком примата политики, но второй раз такого случая могло и не представиться[305]. Когда в августе 1991 г. казалось, что в Москве побеждает антидемократический путч, то даже известный в ГДР писатель Стефан Гейм, у которого до этого не находилось ни единого доброго слова о канцлере, заявил, что один-единственный раз в жизни Коль во время объединения действовал правильно и решительно.
2 октября 1990 г., в полночь, перед зданием рейхстага в Берлине взвился черно-красно-золотой флаг. В небо взлетали ракеты и воздушные шары, гремел салют — люди праздновали воссоединение. 3 октября стало праздничным Днем германского единства. Националистических амбиций на этом празднике не было. Когда в июле этого года сборная Германии выиграла чемпионат мира по футболу, страстей было куда больше. Сразу после праздников началась подготовка к первым общегерманским парламентским выборам.