Колосс на глиняных ногах (1890–1914)
Облик эпохи
Вильгельм II хотел править самовластно и быть собственным канцлером. Но для этого ему не хватало ни знаний, ни опыта, ни дальновидности. Своими громогласными и воинственными речами, но не действиями он производил впечатление непредсказуемого правителя, представляющего угрозу для остального мира. Блеск гвардейских полков и армейских парадов, торжественный спуск со стапелей самых современных военных кораблей и грохот крупповских орудий придавали империи ореол мирового величия. Психологию немецкого общества все больше определял дух высокомерия и рессентимента (скрытого чувства обиды и зависти).
По промышленной мощи Германия вышла на второе место в мире после США. Казалось, еще немного усилий, и она станет первой и сможет диктовать свою волю всему миру. Яд милитаризма все более отравлял общественную атмосферу внутри страны. В самых захолустных городках, в домах и квартирах простых немцев на почетном месте висели портрет кайзера и фотография главы семейства времен его военной службы. Впрочем, в рабочих кварталах висел еще и портрет лидера социал-демократии Августа Бебеля. Любой немец, будь он чиновником или адвокатом, аптекарем или лавочником, учителем или ремесленником, считался приличным человеком только при условии, что он отслужил в армии и вернулся в штатскую жизнь солдатом или офицером запаса.
Отставку Бисмарка британская газета «Панч» прокомментировала ставшей знаменитой карикатурой с многозначительной подписью «Лоцман покидает корабль». Действительно, провозглашенный кайзером переход к мировой политике вел к растущей изоляции Германии. Во внутренней политике император, после того как его попытки привлечь рабочих к поддержке «социального государства» окончились неудачей, начал проводить реакционный курс. Его канцлеры опирались в рейхстаге на непрочные коалиции аграрно-консервативных и праволиберальных партий. СДПГ, хотя и самая сильная партия с миллионами избирателей, по-прежнему оставалась изгоем и, по словам кайзера, «безродной чернью». При внешней мощи Германская империя внутренне оставалась непрочным и нестабильным государством, «колоссом на глиняных ногах».
Последний Гогенцоллерн
Вступивший на трон в июне 1888 г. кайзер Вильгельм II был незаурядной личностью. Его отличали живость ума, любознательность и интерес ко всему новому. Но его способности слишком часто сводились на нет неуравновешенным характером, огромным самомнением и отсутствием человеческого и политического такта. Эксцентричная манера поведения императора заставляла многих даже сомневаться в его психической нормальности. Однако в действительности он страдал комплексом неполноценности из-за поврежденной при рождении и полупарализованной левой руки.
Его гордая мать, вдова Вильгельма I, императрица Августа, очень переживала из-за того, что ее первенец, которому предстояло стать королем и императором, «вторым Фридрихом Великим», обладал физическим увечьем и что ему недоставало глубины интеллекта. К тому же она знала о таких недостатках его характера, как верхоглядство и лень в учебе, душевная холодность и высокомерие. Эта умная женщина не могла смириться с тем, что возможности ее сына не отвечают поставленной ею цели. Юный принц, видя разочарование матери, пытался утвердить собственное достоинство через отказ от выражения нормальных сыновних чувств и бунт. «Он от природы ужасный бездельник и тунеядец, он ничего не читает, разве что идиотские истории… у него нет жажды знаний, — писала она. — Я боюсь, что его сердце совсем невоспитанно». По ее словам, у Вильгельма не было «скромности, доброты, доброжелательности, уважения к другим людям, способности забывать о себе; смирения», и она желала «сломить его эгоизм и его душевную холодность»[144].
Когда Вильгельму исполнилось 18 лет, он все же выдержал экзамены на аттестат зрелости с оценкой «хорошо». Через четыре года, преодолев упорное сопротивление старого императора, который с трудом дал себя убедить в сословном соответствии невесты, императрице удалось настоять на женитьбе сына на Августе Виктории, принцессе Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Августенбургской, которая была немного старше Вильгельма. Мать надеялась, что под влиянием жены у сына прибавится серьезности и сердечности, однако строго религиозная и интеллектуально весьма ограниченная будущая императрица не обладала ни способностями, ни желанием, необходимыми для такой миссии. Брак, заключенный 27 февраля 1881 г., не был счастливым, хотя в нем родились шесть сыновей и одна дочь.
Самолюбование Вильгельма граничило с манией величия. Едва успев взойти на престол, он заявил: «Горе тем, кому я буду приказывать!». В Золотую книгу Мюнхена Вильгельм вписал: «Suprema lex regis voluntas» (Воля царя — высший закон). Даже к прусскому военному министру и шефу военного кабинета он обращался «Эй вы, старые ослы!». На совещании адмиралов он орал: «Вы все ни черта не знаете! Что-то знаю только я и решаю здесь тоже только я!»[145].
Многих шокировала ненависть, с которой император говорил о евреях в Германии: «Самый низкий, самый подлый позор, который только можно совершить над народом, немцы сами совершили над собой», — писал он о революции, изгнавшей его с трона. Однако немцев, продолжал он, «натравило и совратило проклятое племя Иуды, которое пользовалось их гостеприимством! Такова была их благодарность! Ни один немец никогда им этого не простит и не успокоится до тех пор, пока эти паразиты не будут истреблены и стерты с лица немецкой земли! Это ядовитый грибок, разъедающий немецкий дуб!». Вильгельм II написал это 2 декабря 1919 г.
Агрессивности сопутствовало комедиантство, в котором зловеще сочетались жестокое и смешное. Князь Гогенлоэ вспоминал, что Вильгельм любил поворачивать кольца на своих пальцах камнями внутрь, причиняя при рукопожатии такую боль, что у его посетителей из глаз брызгали слезы. Болгарский царь публично получил от него увесистый пинок в зад. Русского великого князя он ударил маршальским жезлом по спине[146]. Современники злословили, что Вильгельм стремится повсюду быть первым: на всяких крестинах — отцом, на каждой свадьбе — женихом, на любых похоронах — покойником.
Вильгельм стремился перенять роль «железного канцлера» и единолично определять внешнюю и внутреннюю политику Германии. Но из-за непостоянства характера и некомпетентности во многих вопросах личное правление кайзера наделе чаще всего выражалось в неожиданном, бесцеремонном и даже неуклюжем вторжении в сферу деятельности отдельных министров. К тому же, под влиянием своего окружения он был склонен принимать спонтанные решения, не запрашивая предварительно специалистов или дипломатов об их мнении. Это делало немецкую политику непредсказуемой и даже опасной для других европейских держав. Великий немецкий ученый Макс Вебер справедливо расценивал стиль правления кайзера как «буланжистски-бонапартистский, проводимый в манере гвардейского лейтенанта, стремящегося прослыть оригиналом», и резко осуждал «династическое тщеславие и личные амбиции» Вильгельма[147].
Как сторонник мировой экспансии и создания мощного военно-морского флота, император встречал поддержку буржуазии, а его вера во всемогущество силовой политики импонировала прусскому юнкерству. В то же время интерес, проявляемый Вильгельмом к новациям в промышленности и торговле, и его тесные связи с крупнейшими предпринимателями Германии Круппом и Штуммом показывали его как монарха, идущего в ногу со временем, опирающегося на передовую немецкую индустрию и технологию.
Будучи проникнут архаично-романтическими представлениями о роли монарха, Вильгельм II всегда оставался сторонником сохранения приоритета монаршей власти над парламентской системой[148]. Это соответствовало убеждениям дворянства и встречало согласие крупной буржуазии, прежде всего магнатов тяжелой и военной промышленности. Страсть кайзера к парадам и маневрам укрепляла мнение о Германской империи как об оплоте милитаризма, чему способствовали также громогласные и воинственные речи Вильгельма, хотя в глубине души он был нерешительным и миролюбивым человеком.
Вильгельм II не только последний германский император, но и самая спорная фигура среди германских императоров, а закат его жизни совпал с самой мрачной эпохой в истории Германии.
Общество и хозяйство
В нач. XX в. экономика Германии продолжала развиваться быстрыми темпами, к 1900 г. ее доля в мировом промышленном производстве возросла до 16%, а к 1910 г. империя вышла на второе место в мире после США. В целом объем промышленной продукции в 1893–1914 гг. увеличился почти в полтора раза. Германия вышла и на второе после Англии место в мировом товарообороте, где на ее долю приходилось 13%[149].
В немецкой промышленности начались глубокие структурные изменения. Если доля мелких предприятий (1–5 работников) неуклонно снижалась, хотя в 1907 г. они все еще составляли 89,8% всех предприятий и охватывали 31,2% рабочих, то численность крупных (свыше 50 работников) в нач. XX в. возросла более чем в три раза по сравнению с нач. 80-х гг. Хотя в общем числе промышленных предприятий они составляли всего 1,3%, на них было занято более половины всех рабочих, свыше 5 млн. из почти 12-миллионного немецкого пролетариата. По отдельным секторам 15,7% было занято в машиностроении, 7,4% — в горном деле, 3,7% — в металлургии, 2,3% — в химической промышленности. При этом число предприятий, насчитывавших более тысячи занятых, увеличилось со 127 в 1882 г. до 506 в 1910 г. Продолжалась массовая миграция населения из восточных сельскохозяйственных областей в индустриальные районы Центральной и Западной Германии. В 1900 г. лишь 60% немцев проживало в местах своего рождения. Численность городского населения (39 млн., или 60%) превысила численность сельского (26 млн., или 40%)[150].
Растущая концентрация производства вела к ускоренному образованию картелей, число которых возросло с 210 в 1890 г. до 600 в 1911 г. Некоторые из них достигли огромных размеров и стали монополистами в своих отраслях. Так, Рейнско-Вестфальский каменноугольный синдикат контролировал почти 98% добычи угля в этом районе и половину в остальной Германии. Все сталелитейные заводы объединились в гигантский Стальной трест. В электротехнической промышленности господствовали два общества: «Сименс — Хальске» и Всеобщая электрическая компания (АЭГ), в наиболее передовой химической — Байер, Агфа и БАСФ. На них приходилось две трети всего мирового производства анилиновых красителей.
Аналогичный процесс шел и в банковском деле, где в 1909 г. девять берлинских банков контролировали 83% всего банковского капитала, обладая громадной суммой в 11,2 млрд. марок. Начали возникать мощные банковские группы с разветвленной сетью провинциальных филиалов, устанавливавшие тесные связи с крупнейшими промышленными объединениями. В 1910 г. директора шести ведущих банков Берлина являлись членами руководства почти 800 промышленных обществ, а 51 крупный предприниматель входил в наблюдательные советы этих банков.
С возникновением и развитием финансового капитала значительную роль стали играть заграничные инвестиции, прежде всего в Юго-Восточную Европу, Австро-Венгрию, Турцию и Южную Америку. По размерам вывезенного капитала (35 млрд. марок) Германия сравнялась с Францией и уступала только Англии.
Однако, превратившись в промышленную державу первого ранга, в политическом отношении Германия оставалась государством авторитарного типа. Ведущие политические позиции сохраняло доиндустриальное прусское дворянство. Оно доминировало в высшем административном аппарате империи, в офицерском корпусе, в сфере дипломатии. Юнкера опирались на значительную материальную базу. Хотя число их латифундий (более 100 га) составляло всего 0,4% из общего количества сельских хозяйств, они охватывали почти четверть (22,2%) всей обрабатываемой земли, в Пруссии — около 45%, в Мекленбурге — даже 55% земли. В то же время 4 млн. мелких крестьян имели всего 15% обрабатываемой земли. Участки менее 2 га имело 58,9% всех крестьянских хозяйств, от 2 до 5 га — 17,6%[151].
Экономические интересы юнкерства и буржуазии все более смыкались, но это не исключало резкого подчас расхождения их позиций по политическим вопросам. В рамках Свободной консервативной партии, правда, существовали тесные связи между силезскими земельными магнатами и рейнско-вестфальскими хозяевами тяжелой промышленности. Но в целом притязания буржуазии на политическую власть всякий раз натыкались на решительное противодействие юнкерства. Однако история многому научила германскую аристократию, которая предоставила буржуазии экономическую свободу, а тем самым спасла и даже укрепила свое политическое господство.
Становление индустриального общества
Немецкое общество нач. XX в. значительно отличалось от того, каким оно было в период образования империи. Население увеличилось с 41 млн. в 1871 г. до 67 млн. в 1913 г. Быстрее всего росли индустриальные центры — Берлин и Гамбург, Бремен и Любек, Рейнско-Вестфальский район и Силезия. Росту населения способствовало улучшение здравоохранения и гигиены, питания и условий труда. Увеличилось число крупных городов, в 1910 г. их было 48 с населением свыше 100 тыс. человек.
Социальная структура городского населения претерпела значительные изменения. Вместе с индустрией росла и промышленная буржуазия, во главе которой стояли крупные предприниматели, банкиры и торговцы. Средняя и мелкая буржуазия подразделялась на «старые» и «новые» слои. Первые состояли из ремесленников и мелких торговцев, значительная часть которых с трудом сохраняла свою самостоятельность и часто влачила жалкое материальное существование. Но они изо всех сил старались удержаться от падения в ряды наемных рабочих. «Новые» средние слои, как и «старые», также были весьма гетерогенными. Их представляли служащие, число которых заметно возросло, особенно на тех местах, которые не требовали высокой квалификации. Часть служащих материально жила не хуже чиновников среднего ранга, положение других немногим отличалось от положения квалифицированных рабочих с высокой заработной платой. Мелкие и средние служащие особенно стремились к утверждению своего социального статуса, ориентировались на образ жизни буржуазии и старались дать своим детям образование. Немецкая буржуазия, от крупной до мелкой, была тесно связана с государством, тем более что ее значительную часть составляли чиновники. Государство регламентировало доступ ко многим, даже свободным, профессиям, укрепляло социальную иерархию раздачей чинов и орденов, поддерживало стремление служащих отгородиться от низших слоев, прежде всего от рабочих.
В этот период немецкий рабочий класс заметно помолодел, более половины его мужской части в 1907 г. еще не достигла 30 лет. С ростом производительности труда сокращалась продолжительность рабочего времени, к 1914 г. оно составляло в среднем 55 час. в неделю, но интенсивность труда неуклонно повышалась и все более жестко контролировалась. Правда, росла и заработная плата, хотя в весьма различной степени в зависимости от отрасли и региона, возраста, пола и квалификации. Но и рост заработной платы не обеспечивал прочного материального положения. Как и прежде, рабочим угрожало обнищание в случае болезни или несчастного случая[152]. В нач. XX в. изменился облик не только городского, но и сельского общества. При этом дистанция между городом и деревней увеличилась.
На вершине социальной пирамиды, как и раньше, находилось дворянство. При этом дискуссионным остается вопрос, сохраняло ли оно свое прочное положение или это положение уже поколебалось. Бесспорно, что в немецком обществе дворянство все еще сохраняло свой высокий социальный статус, исключительность и отгороженность от прочих социальных групп, даже от крупной буржуазии и сравнительно небольшой группы свежеиспеченных дворян. Но экономический базис дворянства — крупное землевладение — в процессе индустриализации утрачивал свое прежнее значение. Политический вес дворянства определяла не его собственность, а то, что оно прочно удерживало в своих руках ключевые должности при императорском дворе и в органах государственного управления, в дипломатии и офицерском корпусе. Почти все немецкие послы, генералы, статс-секретари и министры были людьми дворянского происхождения.
В целом положение дворянства в нач. XX в. было неоднозначным. С одной стороны, оно отгораживалось от нового, формирующегося индустриального общества, отставало от него и либо демонстрировало в отношении к нему разочарование и пессимизм, либо выступало с агрессивной защитой архаичных отношений. С другой стороны, дворянству на удивление хорошо удалось сохранить свое социальное положение, материальное благополучие и политические позиции.
В начале века возросла дифференциация крестьянства, поскольку к старым различиям добавились новые, определяемые близостью или удаленностью от индустриальных центров. Те, кто не мог существовать только за счет своего хозяйства, могли также работать в промышленном городе, не оставляя сельской жизни. В случае отдаленности от города оставалась возможность традиционного наемного труда в зажиточных сельских хозяйствах, дворянских имениях, надомничество либо миграция. Число сельских рабочих в этот период сократилось, так как из-за улучшения агротехники и зарождавшейся механизации теперь требовалось меньше рабочих рук. Однако работников в хозяйстве оставалось еще довольно много. Сюда входили дворовая челядь, большей частью бессемейная, поденщики, которые работали либо за натуральную плату, либо за деньги, получая иногда небольшой участок земли для собственных нужд, наконец, свободные сельские рабочие, нанимавшиеся без трудового соглашения, среди которых постоянно увеличивалась доля иностранных сезонных рабочих, главным образом из русской Польши. Условия труда и быта последних были гораздо хуже, чем даже у неквалифицированных рабочих в городах. За свой тяжелый труд они получали нищенскую заработную плату.
Тогдашнюю численность отдельных слоев и классов можно определить лишь приблизительно. По подсчетам ученых того времени, 12 млн. немецких домашних хозяйств делились следующим образом. Имелось 250 тыс. «аристократических и богатых» семей (крупные аграрии и предприниматели, высшие чиновники, врачи, некоторые лица свободных профессий, рантье). Далее шли 2,75 млн. семей «верхнего среднего слоя» (средние землевладельцы и промышленники, большинство чиновников, основная часть людей свободных профессий), 3,75 млн. семей «низшего среднего слоя» (средние крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы и служащие среднего ранга, мастера, высококвалифицированные и высокооплачиваемые рабочие). Наконец, следовали 5,25 млн. семей из низших слоев (большинство наемных рабочих, основная часть мелких служащих, обедневшие ремесленники и мелкие торговцы, малоземельные крестьяне. В этом обществе социальная мобильность имела место главным образом по горизонтали и гораздо реже по вертикали — за пределы своего слоя. В этом отношении всевозрастающую роль играло образование: получив хорошее образование, дети служащих, мелких чиновников, учителей могли из низшего среднего слоя подняться до уровня высшего. Еще чаще дети из низших слоев переходили в низший средний слой, становясь обычно служащими среднего ранга.
Массовая политизация
В начале XX в. все больше людей втягивалось в политику и общественную жизнь. Возникли массовые организации — профсоюзы и «союзы интересов». Усилилось противоречие между избираемым демократически рейхстагом и прусским ландтагом, в котором из-за архаичного трехклассного избирательного права доминировали консерваторы.
Заметное место в немецком обществе заняли профсоюзы. Уже в 80-е гг. они объединяли около 100 тыс. рабочих, входящих примерно поровну в социалистические и либеральные профсоюзы. В 1890 г. социалистические профсоюзы сплотились под эгидой Генеральной комиссии свободных профсоюзов Германии, руководителем которой стал Карл Легин (1861–1920). Руководство СДП Г в течение ряда лет не желало признавать самостоятельность профсоюзов, опасаясь, что их сугубо экономическая направленность приведет к усилению реформистских тенденций. Только на Мангеймском съезде социал-демократии в 1906 г. была наконец принята резолюция о независимости профсоюзов от партии. В 1900 г. свободные профсоюзы насчитывали почти 700 тыс. членов, в 1910 г. их число превысило 2 млн. чел., а к 1914 г. возросло еще на полмиллиона.
Кроме социалистических в Германии действовали гирш-дункеровские профсоюзы, названные так по имени их создателей — Макса Гирша и Макса Дункера и находившиеся под влиянием левого либерализма. Эти профсоюзы были сравнительно немногочисленны и объединяли лишь около 120 тыс. рабочих. С 1894 г. начало действовать христианское профсоюзное движение под эгидой партии Центра, которое к 1910 г. насчитывало более 300 тыс. рабочих католического вероисповедания и имело свою главную базу в Рейнско-Вестфальском районе.
Не только рабочие, но и другие социальные группы создавали свои организации экономической направленности. Большое влияние на политику правительства оказывали союзы предпринимателей, крупнейшими из которых являлись образованные еще в 1876 г. Центральный союз немецких промышленников, политически близкий свободным консерваторам, и Союз промышленников, возникший в 1895 г. Он объединял представителей легкой и экспортной промышленности и поддерживал национал-либеральную партию.
Если предпринимательские союзы выражали экономические интересы промышленников, то в области социальной политики аналогичную роль выполняли союзы работодателей, объединившиеся после крупнейшей забастовки текстильщиков в саксонском городе Криммичау в 1904 г.
Городские ремесленники по прусскому закону 1997 г. получили право большинством голосов создавать закрытые гильдии, что противоречило закону и принципу свободы промыслов. К 1914 г. около 40% всех ремесленных организаций имели принудительный характер и ограничивали свободную рыночную конкуренцию. Таким образом, в нач. XX в. сформировались многочисленные союзы интересов, которые оказывали воздействие на политические партии, превратившиеся из элитарных групп мировоззренческой ориентации в организации, выражавшие политические и экономические интересы различных социальных слоев. Так, Немецкая консервативная партия стала в рейхстаге рупором Союза сельских хозяев.
В 1907 г. в промышленности, ремесле и торговле имелось свыше 500 союзов, объединявших почти 5 тыс. мелких организаций. Возросло количество их членов, только Союз сельских хозяев насчитывал более 300 тыс. членов. Такие массовые организации нуждались в бюрократических структурах и профессиональных функционерах.
Степень политической мобилизации масс отражали выборы в рейхстаг. Число голосующих избирателей постоянно росло. Если в первых выборах 1871 г. участвовал 51% имеющего право голоса населения, то в выборах 1912 г. — уже 84,9%. Изменился и сам характер выборов. Место прежних регионально или локально известных личностей заняли кандидаты от политических партий, избирательные схватки переросли в организованные и планомерные избирательные кампании, требующие значительных финансовых средств. Чем больше дифференцировалось общество, тем гетерогеннее становились партии. Возросла конкуренция кандидатов в депутаты и внутри самих партий.
СДПГ превратилась в самую массовую партию рабочих и мелкой буржуазии и насчитывала более 1 млн. членов, а количество избирателей, голосующих за социал-демократов, в 1912 г. составило 4,25 млн. человек (34,8% всех голосов).
Прочные позиции сохраняла партия Центра. Число ее избирателей возросло с 1,34 млн. человек в 1890 г. до 2,18 млн. в 1907. Центр по-прежнему опирался на католическую церковь и профсоюзы, крестьянские союзы и массовый Народный союз за католическую Германию.
Сложнее было положение либералов. Хотя количество их избирателей несколько возросло — с 2,48 млн. в 1890 г. до 3,16 млн. в 1912 г., но число мандатов сократилось из-за распыленности либеральных избирателей по всей Германии и их малой концентрации в отдельных избирательных округах.
Большие проблемы встали перед консерваторами. Количество их избирателей возросло лишь незначительно, с 1,38 млн. чел. в 1890 г. до 1,49 млн. в 1912, но относительная доля голосов и число мест в рейхстаге сократились. Хотя консерваторы небезуспешно пытались завоевать голоса городских избирателей, они все же так и остались аграрной партией остэльбских провинций Пруссии. Поскольку они не имели прочных партийных организаций, то опирались главным образом на Союз сельских хозяев.
В этот период заметно возросло влияние прессы, в которой наряду с партийно-политическими изданиями утвердилась массовая и недорогая коммерческая пресса, имевшая большие тиражи благодаря доходам от рекламных объявлений, в изобилии помещаемых на страницах газет и журналов такого рода.
Среди идеологий, нацеленных на политическую мобилизацию масс, важную роль играл антисемитизм, который приобрел новое содержание и формы. Отождествляя евреев с современным капитализмом, антисемитизм выражал протест против натиска индустриального мира и взял на вооружение расовые теории. Как уже говорилось выше, антисемитское движение возникло еще в кон. 70-х гг. XIX в. в качестве идеологии протестантско-консервативной Христианско-социальной партии, созданной придворным проповедником Адольфом Штёккером. Следом за ней возникли более радикальные антисемитские партии в Берлине, Саксонии и Гессене, Бранденбурге и Померании, которые умело использовали страх сельского и мелкобуржуазного городского населения перед крупной промышленностью и латифундиями юнкерства. Антисемитизм давал этим слоям возможность политически высказать свой протест. Антисемитские лозунги находили широкий отклик среди гимназических и школьных учителей, в студенческих корпорациях, ремесленных и торговых гильдиях, в Союзе сельских хозяев. Государство проводило в этом вопросе противоречивый курс. С одной стороны, оно провозгласило принцип гражданского равенства, с другой, — отлучало евреев от ряда административно-государственных должностей, прежде всего дипломатических и офицерских. Кроме того, в обществе бытовал повседневный антисемитизм в явной или скрытой форме, проявлению которого государство никак не препятствовало и который легко активизировался в кризисных ситуациях, когда требовался козел отпущения[153].
Антисемитизм распространялся в Германии на почве культивируемого национализма. Националистические организации, играющие на патриотических чувствах и стремлении к величию отечества, имели массовый характер. Так, Кифхойзербунд объединял 2,8 млн. чел., а Немецкий Флотский союз — 1,1 млн.
Пропаганду милитаризма, национализма, широкой внешней экспансии вели многочисленные союзы и общества. Ведущим среди них являлся Пангерманский союз, созданный в Берлине в 1891 г. Появление этой организации в период завершения раздела мира между великими державами и начала борьбы за его передел было вполне закономерным явлением, отражавшим нарастание межимпериалистических противоречий. Союз не был массовой организацией и насчитывал от 30 до 40 тыс. членов. Но влияние его было гораздо более широким, чем можно предположить исходя из его скромной численности. В Пангерманский союз входило множество чиновников, благодаря которым он имел прочные связи с государственными учреждениями, журналистов, формирующих общественное мнение, университетских профессоров и школьных учителей, внушавших пангерманские идеи немецкой молодежи. Союз представлял интересы некоторых групп промышленно-финансового капитала, прежде всего в тяжелой и военной индустрии. Однако проследить эту связь очень трудно, из крупных предпринимателей открыто участвовал в деятельности союза только рурский промышленник Эмиль Кирдорф.
Пангерманский союз выполнял в Германии роль «национальной оппозиции» и резко критиковал справа правительство и даже кайзера за излишнюю, по мнению пангерманцев, уступчивость в международных делах и недостаточно энергичную защиту «жизненных интересов рейха». Большинство его членов составляли представители средней и мелкой буржуазии и интеллигенции. Почти все университеты имели в руководящих органах Пангерманского союза своих представителей, а в его главном комитете в 1904 г. состояло 19 профессоров. Среди них были широко известные в научном мире лица — экономист, первый председатель союза в 1893–1908 гг. Э. Хассе, основатель немецкой геополитики, крупнейший географ Ф. Ратцель, знаменитый биолог Э. Геккель. Это были очень уважаемые и авторитетные ученые, имевшие влияние не только на студенчество, но и на общественные круги империи. После Хассе в течение ряда лет руководителем союза являлся крайний реакционер, лейпцигский адвокат и плодовитый публицист Генрих Класс (1868–1953). В 1909 г. он под псевдонимом Эйнхарт опубликовал популярную немецкую историю, в которой обосновывал притязания Германии «на место под солнцем». До войны книга вышла пятью изданиями огромным для того времени тиражом в 50 тыс. экземпляров. Автор объявил германцев «наиболее благородным народом» среди белых наций и «носителем культуры для прочих менее ценных рас». В работе с многозначительным заглавием «Если бы я был кайзером», опубликованной в 1912 г. под псевдонимом Д. Фриман, Клас обнаружил еще более правые воззрения. Автор требовал установить в Германии авторитарную систему правления, отменить всеобщее избирательное право, принять жесткий закон против социалистов, выслать за пределы страны всех руководителей и депутатов рейхстага от социал-демократической партии. Проникнутая ненавистью к другим народам книга пропагандировала широкие аннексии в Европе и создание обширной колониальной империи; по сути, это была программа Пангерманского союза накануне мировой войны. Активную роль в союзе играли также крупные немецкие историки Дитрих Шефер, Георг фон Белов, Отто Хётч, Мартин Шпан, Эрих Маркс и даже либерал во внутриполитических вопросах Карл Лампрехт.
Истоки пангерманской идеологии с ее основополагающим тезисом о превосходстве германской расы лежали еще в средневековой немецкой истории с ее девизом «Drang nach Osten» (натиск на Восток). Идеи пангерманизма впервые были высказаны в нач. XIX в., в 1802 г., в сочинении известного поэта и публициста Эрнста Морица Арндта «Германия и Европа», в котором был провозглашен идеал «единства народа и государства». Арндт считал, что естественной границей государства является море, а народа — язык. Мысли его получили известное распространение, но подлинное национальное воодушевление вызвали речи и сочинения знаменитого философа Иоганна Готлиба Фихте, посвященные идее немецкого национального государства. После Фихте эта идея нашла мощное продолжение в романтической литературе и философии.
Появлению пангерманской идеологии во многом способствовало историческое развитие Германии в 1-й пол. XIX в. Уже в 1840-х гг. стали усиленно пропагандироваться идеи о включении в состав будущей единой Германии немецких земель Чехии, Тироля, Эльзаса, Лотарингии, немецких провинций Нидерландов и Швейцарии. До 1871 г. не было Германии как единого национального государства. Политическая раздробленность усиливала мечты немецкого общества о национальном объединении и создании сильного единого государства. Идеологи немецкой буржуазии и дворянства стремились найти обоснование будущего величия Германии в ее прошлом, в традициях Священной Римской империи и принципе имперского универсализма. Поскольку в реальности никакой Великой Германии не было, то возникла идея о превосходстве немецкого духа и немецкой нации над всеми остальными народами.
Важную роль в формировании пангерманизма сыграли два основных фактора — объединение Германии «железом и кровью» под эгидой Пруссии и рост национально-освободительного движения среди народов Габсбургской империи и в польских провинциях Пруссии. В этих условиях и возник австро-немецкий пангерманизм. В 1870–1871 гг. в Вене состоялись два съезда австрийских немцев, выступающих за воссоединение с кайзеровской Германией. Немецкому народу настойчиво внушалась мысль, что он является «народом господ», а германская (тевтонская) раса — самая чистая арийская раса, одаренная наиболее глубоким нравственным чувством и интеллектом. В пангерманской литературе рисовались радужные перспективы германских завоеваний и присоединения к рейху Прибалтики, Польши, Западной Украины, Крыма и даже Приволжья, населенного немцами. Начало разработки собственно пангерманских планов создания «Срединной Европы» ознаменовалось появлением книги анонимного автора «Великая Германия и Срединная Европа в 1950 году» (1895). Автор включил в состав Срединной Европы под эгидой Германии всю континентальную Европу, кроме Италии, Испании, Португалии и Скандинавии. Когда в нач. XX в. Германия по договору с Турцией приступила к строительству железной дороги «трех Б» (Берлин — Багдад — Басра), то наиболее агрессивные пангерманцы расшифровывали это как Берлин — Баку — Бомбей. Они пропагандировали концепцию, согласно которой немцы являются «народом без жизненного пространства», окруженным со всех сторон врагами, война с которыми является неизбежной и к которой необходимо энергично готовиться. Во внешнеполитической доктрине пангерманизма ключевой являлась позиция по отношению к России, которой, по мнению пангерманцев, были присущи метафизическая агрессивность и враждебность по отношению к немцам и немецкой культуре. Пангерманцы подчеркивали, что русскому духу глубоко чуждо чувство уважения к законам и праву, у него нет традиций истинного христианства, усиление русско-татарского варварства грозит гибелью всей цивилизованной Европе.
Пангерманскому союзу вторили и другие, примкнувшие к нему экспансионистские организации — Немецкий военный союз, Немецкое колониальное общество, Флотский союз, Немецкий союз Шиллера, Союз Восточной марки, Союз молота, Союз Северной марки, многочисленные студенческие, стрелковые, певческие, гимнастические и патриотические военизированные союзы.
Пангерманский союз по распоряжению Генриха Гиммлера был распущен в марте 1939 г. Причиной этого роспуска явилось то, что союз упорно придерживался старых монархических воззрений, а это никоим образом не гармонировало с идеями национал-социализма. Еще в нач. XX в. великий немецкий ученый Макс Вебер, который сам в 90-е годы XIX столетия некоторое время входил в союз, назвал его членов «взбесившимися пангерманскими антисемитами» и решительно осудил их «чисто зоологический национализм». К этой характеристике трудно что-либо добавить.
Широкую агитацию в пользу активной экспансионистской внешней политики и создания мощного военно-морского флота развернул созданный в 1889 г. Флотский союз. Это была массовая организация с многочисленными региональными отделениями по всей Германии, с большой и влиятельной прессой; в 1988 г. она насчитывала более миллиона человек, в основном за счет коллективного членства в союзе многих экстремистских организаций.
Агрессивные союзы покрыли сетью своих филиалов всю территорию империи. Они выпускали огромными тиражами различную популярную пропагандистскую литературу, газеты, листовки, в которых на все лады перепевалась главная тема — исконное превосходство немцев над другими нациями и вытекающая отсюда необходимость установления германской гегемонии во всем мире.
Женщины и молодежь
Становление индустриального общества влекло за собой изменения в сфере семьи, в положении женщин и молодежи.
Отчетливо выделялись три типа семьи — крестьянская, рабочая и буржуазная. Для первой было характерно единство сельского труда и домашнего хозяйства. Она охватывала как самих крестьян с их детьми, так и челядь, батраков и поденщиков. Браки в этой среде заключались довольно поздно, поскольку крестьянин обзаводился семьей обычно после получения отцовского двора. Это была патриархальная семья, во главе ее стоял муж и отец, для которого дети были скорее работниками и наследниками, чем личностями.
Рабочие семьи уже не имели характера производственной единицы, но по своей сути также являлись патриархальными. Обычно рабочие женились в возрасте 25–30 лет. В начале века в семьях квалифицированных рабочих заметной стала тенденция планирования семьи — чтобы обеспечить детям, число которых уменьшилось, лучшие жизненные шансы, дав им приличное образование. Неквалифицированные рабочие, как правило, женились раньше и заводили больше детей, продолжая традиции низших слоев доиндустриальной эпохи.
В буржуазной семье обычно работал один муж, а жена вела домашнее хозяйство и воспитывала детей. Мужчины большей частью женились к 30 годам, поскольку лишь к этому времени они завершали образование и утверждались в профессиональном плане. Хотя увеличился и средний возраст выходящих замуж женщин, разница между возрастом мужа и жены оставалась довольно большой и обычно составляла примерно семь лет. Детям в буржуазной семье уделяли гораздо больше внимания, чем в крестьянской или рабочей.
В нач. XX в. в немецком обществе все еще сохранялась правовая и политическая дискриминация женщин, но их положение все же изменилось. Женщины стали создавать собственные организации, перед ними с 1908 г. распахнулись двери высших школ и университетов. Накануне войны из 60 тыс. немецких студентов 4 тыс. составляли девушки.
Возросло число работающих женщин — с 8,2 млн. в 1895 г. до 9,8 млн. в 1907. Большинство женщин было традиционно занято сельским трудом, но быстро росло число работниц в текстильной и кожевенной промышленности, точной механике и электротехнике. Заметно увеличилась доля женщин в педагогике и здравоохранении, торговле и банковском деле. При этом большинство работающих женщин составляли незамужние, разведенные или овдовевшие. Замужние, как правило, после рождения ребенка оставляли работу или переходили к надомному труду[154].
Важнейшей целью начавшегося в кон. XIX в. женского движения было поощрение профессионального труда женщин как фактора, способствующего их эмансипации и самоутверждению. Значительная часть возникших местных и региональных женских союзов в 1894 г. объединилась в Союз немецких женских организаций. При том, что одни женские организации были близки к либералам, а другие тяготели к социал-демократии, их главным общим требованием было установление юридического и политического равноправия с мужчинами. Помимо буржуазных и социал-демократических женских организаций существовали также евангелические, католические и еврейские женские союзы. Особое место занимали «отечественные» женские организации националистического толка, которые шумно выступали против эмансипации.
В нач. XX в. в Германской империи появился ранее совершенно неизвестный феномен — молодежное движение. Националистическое молодежное движение «бюндиш» резко выступало против новых общественных явлений, современного авангардистского искусства и посягательств на общественную мораль в кино, театре, литературе, против модных танцев, алкоголизма и курения. Значительное внимание члены новых молодежных организаций уделяли сохранению и популяризации народных обычаев, танцев, песен, игр и ремесел. Они были проникнуты аграрной романтикой, ставя превыше всего труд на земле, в их умах царили мифы прошлого национального величия. Не случайны некоторые названия организаций: «Союз башмака» (по аналогии с крестьянскими союзами нач. XVI в.), «Молодежь Шилля» (по имени героя борьбы против Наполеона), «Молодежь Кифхойзера» (по названию тюрингской горы, в недрах которой, по преданию, спит Фридрих Барбаросса), «Великогерманская молодежь» и др.
Еще в 1896 г. в берлинской гимназии Штиглица учитель Карл Фишер создал организацию «Вандерфогель» («Перелетные птицы») — так назывались кочующие школяры средневековья. Распространившееся на всю Германию это движение пропагандировало дух новой национальной общности и сплоченности, принципы дисциплины рыцарских орденов и идею фюрерства, приоритет национальных ценностей и миф о создании нового человека в стиле ницшеанского Заратустры. Общим для всех молодежных движений был отказ от принятия нового стиля жизни с его формальными требованиями в поведении, одежде и воспитании, а также протест против расчетливого рационализма. Новые молодежные организации презирали идолов вильгельмовской эпохи, бездуховность и помпезность, пышность и монументализм официального искусства, суету больших городов, лихорадочную погоню за барышами. Ожидание чего-то совершенно нового и романтического стало основой того воодушевления, с которым подавляющее большинство немецкой молодежи встретило август 1914 г.: пришел долгожданный апокалипсис, несущий гибель старому миру меркантильности, лжи и лицемерия.
«Полный вперед!»
Поворот во внешней политике Германии после отставки Бисмарка нагляднее всего выразился в отказе от континентальной политики «железного канцлера». Разумеется, его преемники также видели опасность сближения России и Франции и возникновения войны на два фронта, но считали эту проблему разрешимой с военно-технической точки зрения, рассчитывая разгромить противников поодиночке. Руководители немецкой внешней политики и сам кайзер до самого заключения англофранцузского соглашения полагали, что противоречия между Великобританией, с одной стороны, и Россией и Францией — с другой, гораздо глубже, чем противоречия Германии с Францией, а тем более с Россией.
Наделе оказалось, что углубившиеся противоречия между Англией и Германией стали уже перевешивать их общее стремление воспрепятствовать русской экспансии в Азии и на Балканах. Немецкие товары успешно вытесняли английские с рынков России, Австро-Венгрии, Дании, Швеции, Румынии, Турции и других стран. Металлоизделия из Германии продавались в самой Великобритании по более низким ценам, чем отечественные. Началась ожесточенная конкуренция английских и немецких банков за захват сферы вложения капиталов в Латинской Америке и на Дальнем Востоке.
Проникновение Германии на Ближний Восток было связано прежде всего с получением в 1899 г. концессии на строительство Багдадской железной дороги, которое не являлось чисто экономическим мероприятием, а должно было послужить мощным средством включения Османской империи в сферу немецкого влияния и подрыва позиций Великобритании в этом регионе.
Еще в кон. XIX в. Германия захватила важные в стратегическом отношении острова в Тихом океане — часть Самоа, Каролинские, Маршалловы и Марианские. Она прочно утвердилась на Шаньдунском полуострове в Китае, навязав ему неравноправный договор. Но до тех пор пока Британия оставалась «владычицей морей», Германия не могла рассчитывать на мировую гегемонию. Нужно было создать собственный мощный военно-морской флот. Его строительство превратилось в стержневой элемент немецкой внешней политики. Инициатором и руководителем первой крупной флотской программы стал адмирал Альфред фон Тирпиц (1849–1930), назначенный в 1897 г. статс-секретарем военно-морского ведомства. Его энергичная деятельность привела к тому, что в 1898 г. рейхстаг утвердил программу строительства 19 линкоров, 8 броненосцев береговой обороны, 12 тяжелых и 30 легких крейсеров. В 1900 г. была принята новая программа, удвоившая эти показатели[155]. Прусское юнкерство, для которого главным было укрепление сухопутной армии, вначале противилось флотским программам, усматривая в них уступку интересам промышленной и торговой буржуазии. Согласилось оно на их осуществление только тогда, когда была принята и программа значительного увеличения сухопутных войск.
В 1897 г. статс-секретарем по иностранным делам был назначен Бернхард фон Бюлов (1849–1929), известный сторонник и проводник наступательной и экспансионистской внешней политики. Уже его первое выступление в рейхстаге в этой должности стало сенсацией. Бюлов откровенно заявил, что «прошли те времена, когда немец уступал одному из своих соседей землю, другому — море, а себе оставлял небо, где господствует чистейшая теория. Мы никого не хотим отодвигать в тень, но требуем и себе места под солнцем»[156].
Речи Бюлова и выполняемые им с подлинно немецкой аккуратностью флотские программы вызывали озабоченность и беспокойство ведущих британских политиков. Некоторые из них уже поговаривали о необходимости превентивного нападения на пока еще слабый германский флот, чтобы уничтожить его в самом начале его становления. В Германском обществе, где эти планы получили известность, поднялась новая волна антианглийских настроений.
В 1906 г., когда в Англии со стапелей сошел первый сверхмощный линейный корабль «Дредноут» («Неустрашимый»), по имени которого и весь класс судов этого типа стал называться дредноутами, начался новый этап гонки военно-морских вооружений. В Британии полагали, что ее рывок обескуражит немцев, но расчет не оправдался: вскоре в Германии был спущен на воду первый дредноут «Нассау». В 1908 г. английский флот имел 12 дредноутов, а немецкий уже 9. К тому же, меньший по численности немецкий военно-морской флот не был, в отличие от британского, разбросан по всему миру. Учитывая это, Лондон принял решение строить такое количество сверхмощных военных кораблей, чтобы всегда иметь их на 60% больше, чем Германия. К 1913 г. Германия из пятой превратилась во вторую морскую державу мира, хотя мощь ее военно-морского флота все еще значительно уступала британскому.
Канцлерство Бюлова
В 1900 г. на пост рейхсканцлера был назначен Бюлов, который до этого ведал иностранными делами. Он не был достаточно сведущ в проблемах внутренней политики и социальных отношений, поэтому предоставил свободу действий статс-секретарю по внутренним делам, графу Артуру Посадовскому, а сам сконцентрировался на внешней политике.
Посадовский быстро убедился в том, что репрессивные меры против социал-демократии и профсоюзов не получат одобрения рейхстага, и вернулся к политике социальных реформ, поставив целью постепенно интегрировать рабочий класс в авторитарно-монархическое государство. В этом статс-секретаря поддержала крупнейшая в рейхстаге фракция партии Центра.
Требования парламентского большинства нашли отражение в трех законах. В 1899 г. была разрешена свобода коалиций между различными организациями. В 1904 г. рейхстаг отменил закон, разрешавший правительствам отдельных германских государств высылать из страны членов иезуитского ордена. Наконец, в 1906 г. для депутатов рейхстага было введено денежное довольствие. В свое время Бисмарк категорически воспротивился этому, чтобы затруднить участие социал-демократов в сессиях парламента. Но это приводило к тому, что многие депутаты крайне нерегулярно посещали заседания, и зачастую рейхстаг не имел необходимого кворума.
Посадовский провел ряд новых социальных реформ: расширился круг лиц, застрахованных от несчастных случаев, во всех общинах с численностью свыше 20 тыс. чел. вводились третейские арбитражные суды, увеличивался оплачиваемый отпуск в случае болезни, запрещался детский труд, в том числе и в надомном производстве, объявлялась имперская программа жилищного строительства для рабочих с ежегодным финансированием ее на сумму в 4–5 млн. марок[157]. Но попытка Посадовского улучшить правовой статус профсоюзов и урегулировать систему тарифных договоров закончилась провалом.
В 1903–1904 гг. истекал срок действия торговых договоров, заключенных еще канцлером Лео Каприви с Россией, Австро-Венгрией, Италией, Румынией, Бельгией. Союз сельских хозяев и консерваторы заблаговременно развернули широкую агитационную кампанию за двойное повышение тарифов на импорт зерновых культур. Поскольку парламентское большинство было настроено не так радикально, то в конечном счете тарифы было повышены, но только до уровня тарифов 1892 г.
Осуществление флотских программ и политика социальных реформ, участие в подавлении боксерского восстания в Китае, увеличение армии до 633 тыс. чел. потребовали больших финансовых расходов. В результате, государственный долг возрос в 1904 г. до 3 млрд. марок. Новых затрат потребовало вспыхнувшее в 1904 г. в Юго-Западной Африке восстание племен гереро и готтентотов против немецкого господства. Посланный туда 17-тысячный корпус жестоко подавил основные очаги восстания, но партизанская война продолжалась там еще три года. Когда правительство потребовало дополнительных кредитов на колониальные нужды, оно встретило сопротивление партии Центра, которая настаивала на участии католических миссий в назначении колониальной администрации и с христианской точки зрения осуждала суровое обращение с местным населением. Статс-секретарь только что созданного Имперского колониального ведомства Бернхард Дёрнбург отверг притязания партии Центра, на что та вместе с социал-демократами провалила колониальные кредиты. В ответ строптивый рейхстаг был распущен и назначались новые выборы.
Выборы 1907 г. проходили под знаком жесткой борьбы проправительственных партий против Центра и СДПГ. Проведенные в обстановке всплеска националистических эмоций, они принесли победу союзу консервативных и либеральных партий, образовавших «бюловский», или «готтентотский», блок. Партия Центра все же удержала свои позиции и осталась крупнейшей фракцией рейхстага, но социал-демократы потеряли почти половину мандатов. Однако победа консервативно-либерального блока была обусловлена прежде всего устаревшим и несправедливым делением избирательных округов и не отвечала истинному соотношению сил. По числу депутатов блок имел большинство, но по количеству избирателей перевес был на стороне оппозиции (5,4 на 4,9 млн. голосов). Социал-демократы потеряли 38 мест, но за них проголосовало на четверть миллиона больше избирателей, чем на предыдущих выборах. Поражение СДПГ привело к усилению реформистских настроений в партии и прекращению — в интересах сохранения ее единства — полемики против ревизионистов.
«Бюловский блок» не являлся сплоченным и стабильным. Либералы стремились к расширению прав рейхстага и введению в Пруссии всеобщего и равного избирательного права. Консерваторы же настаивали на сохранении существовавшего трехклассного избирательного права. Объединяла их лишь общая позиция по внешнеполитическим проблемам.
В 1908 г. рейхстаг принял либеральный по духу закон о Союзах и собраниях, единый для всей Германии. Были сужены прежде широкие права полиции по надзору за собраниями и митингами, право вступать в различные организации получили женщины. Ранее закон предписывал, чтобы на массовых собраниях ораторы пользовались только немецким языком, теперь полякам, датчанам и населению Эльзас-Лотарингии было разрешено говорить на родном языке. Однако одновременно с этим либеральным законом в Пруссии был принят закон об отчуждении, по которому особая имперская комиссия получила широкие права по скупке польских земельных владений, даже по отчуждению их и продаже только немецким колонистам. Это делалось с целью усиления германизации восточных прусских провинций. Хотя из-за внутренних сложностей и упорного сопротивления польского населения закон практически почти не применялся, само его наличие способствовало складыванию соответствующей политической атмосферы в Пруссии.
В кон. 1908 г. канцлер Бюлов оказался в сложной ситуации. В октябре лондонская газета «Дейли телеграф» опубликовала интервью с Вильгельмом II, где он утверждал, что является большим другом Англии, но вынужден считаться с господствующими в немецком обществе антибританскими настроениями. Далее кайзер заявил, что в англо-бурской войне 1899–1900 гг. буры были разгромлены по разработанному им плану, который он якобы послал королеве Виктории, и что он лично воспрепятствовал тогда созданию антианглийской «Континентальной лиги». Наконец, он утверждал, что Германия строит свой флот не против Британии, а для действий на Дальнем Востоке и на Тихом океане, т. е. явно имел в виду Японию.
В Англии первая часть интервью была воспринята как доказательство глубокой вражды немцев к Британии, а вторая — как свидетельство надменности и высокомерия германского императора. Россия и Франция заявили официальный протест и выразили возмущение попыткой кайзера спровоцировать ухудшение их отношений с Англией. В Германии все политические партии, даже консерваторы, потребовали, чтобы впредь Вильгельм был более осмотрительным и воздерживался от необдуманных заявлений. Крайние экспансионисты тоже выразили сожаление, но по причине чрезмерного, на их взгляд, дружелюбия кайзера к коварному Альбиону.
Нельзя, однако, сказать, что император в данном случае действовал совсем уж необдуманно. Он отправил текст интервью канцлеру, чтобы тот посмотрел, нет ли каких-нибудь возражений против ею опубликования. Занятый массой дел Бюлов то ли специально «подставил» кайзера, то ли на самом деле не читал интервью, перепоручив это чиновникам иностранного ведомства, которые, естественно, не отважились на правку высочайшего текста, возвратив его назад с пустяковыми замечаниями.
При обсуждении в рейхстаге этого скандала Бюлов под огнем критики всех партий не решился взять ответственность на себя и защищать кайзера. Свалив всю вину на Вильгельма, канцлер заявил, что не в состоянии отвечать за политику империи, если и впредь кайзер не будет проявлять сдержанности и благоразумия. Император заверял, что действовал строго в соответствии с конституцией, перед публикацией согласовав текст с канцлером, но содержание интервью было столь оскорбительно для нации и недовольство «режимом личной власти» Вильгельма II было настолько сильно, что подобные тонкости никого уже не интересовали. Рейхстаг единогласно осудил «импульсивные выражения субъективизма монарха, излияния эмоций и случайные ассоциации». Вильгельм удалился в Донауэшинген, улегся в постель, ни с кем не разговаривал и впал в депрессию. Шеф военного кабинета Хюльзен-Хезелер попытался развеселить императора исполнением танцев в костюме балерины, но во время исполнения балета с генералом случился инфаркт, и он скончался на глазах у императора.
В уклончивой и трусливой позиции Бюлова император не без оснований усмотрел предательство и сделал вывод о необходимости замены канцлера при первом удобном случае, хотя поначалу и не принял прошения канцлера об отставке. А в рейхстаге, который почувствовал свое значение, левые либералы, партия Центра и социал-демократы потребовали, чтобы кабинет нес ответственность перед парламентом за свои действия.
Консервативно-либеральный блок развалился в 1909 г. из-за разногласий по финансовой реформе. Для покрытия государственного долга, перевалившего за 4 млрд. марок, и бюджетного дефицита требовалось 500 млн. марок ежегодно. Реформа предусматривала введение налога для прямых наследников недвижимости и повышение косвенных налогов на потребительские товары. Против новых налогов в рейхстаге выступили левые либералы и социал-демократы, а консерваторы и Центр протестовали против налога на наследство, усматривая в этом посягательство на полное и свободное право земельной собственности.
Произошла перегруппировка сил в парламенте, где оформился новый «черно-голубой» блок Центра и консерваторов (название происходит от черной одежды духовенства и «голубой крови» аристократии), нашедший свой выход из финансовых затруднений: вместо налога на наследство рейхстаг принял закон о налоге на операции с ценными бумагами и биржевые сделки, так что аграрии еще раз одержали победу над капиталистами.
Лишившись опоры в рейхстаге, Бюлов в июле 1909 г. подал в отставку. Необычность этой ситуации состояла в том, что впервые в авторитарной Германской империи канцлер ушел со своего поста после парламентского поражения. Новым канцлером стал Теобальд Бетман-Гольвег (1856–1921), образованный и трудолюбивый прусский чиновник. В отличие от энергичного и изворотливого циника Бюлова, Бетман-Гольвег не обладал сильным характером, с трудом принимал решения, предпочитая политику компромиссов, и обычно подчинялся своему неуравновешенному монарху, впрочем, ценившему нового канцлера как раз за это.
Политика Бетман-Гольвега
Канцлерство Бетман-Гольвега началось в обстановке кризисной внутриполитической ситуации. Исход борьбы вокруг финансовой реформы показал возрастание значения рейхстага, в котором, однако, резко ухудшились отношения либералов и консерваторов, ведущих между собой острую полемику. В 1910 г. произошло объединение всех леволиберальных групп в Прогрессивную народную партию, которая стремилась установить сотрудничество с социал-демократической фракцией и путем проведения постепенных реформ осуществить парламентаризацию государственного устройства.
В первую очередь речь шла о реформе избирательной системы в Пруссии, которую в умеренном варианте пытался осуществить еще Бюлов. Но когда Бетман-Гольвег предложил свой, также весьма скромный проект некоторых либеральных изменений в трехклассном избирательном праве Пруссии, консерваторы и Центр сразу его отвергли. Проблема осталась нерешенной.
Обострился в это время и эльзас-лотарингский вопрос. Эта имперская провинция по-прежнему не имела своих представительных органов власти и управлялась штатгальтером (наместником кайзера). Такая дискриминация усиливала профранцузские настроения местного населения. Поэтому канцлер выступил с предложением учредить в Эльзас-Лотарингии парламент из двух палат, избираемых по системе, почти аналогичной прусской. Однако рейхстаг высказался за избирание нижней палаты на основе всеобщего и равного избирательного права, с чем после бурных дебатов был вынужден согласиться и канцлер. Тем не менее обстановка, сложившаяся в Эльзас-Лотарингии, не улучшилась. Наоборот, в 1913 г. там произошел Цабернский инцидент. Причиной его явился арест командиром прусского гарнизона, размещенного в городке Цаберн, участников массовой антипрусской демонстрации (арестовано было 28 чел.). Это было грубым нарушением права, поскольку арест входил в компетенцию полиции, но не армии. Когда военный трибунал, перед которым все же предстал нарушитель закона, признал его действия правомерными, это вызвало бурю негодования. По всему Эльзасу прокатилась волна митингов и демонстраций протеста. Поведение прусского офицерства и проявленная в связи с этим скандалом нерешительность канцлера были осуждены значительным большинством рейхстага.
Рейхстаг 1913 г. во многом отличался от предыдущего. На выборах 1912 г. социал-демократы далеко опередили другие партии по числу избирателей (4,2 млн. чел.) и стали сильнейшей фракцией парламента, без которой уже было невозможно принимать какие-либо законы и постановления. Такой большой успех был обеспечен не только растущим влиянием партии в массах, но и сотрудничеством с левыми либералами в предвыборной кампании. Сближение облегчалось тем, что в руководстве СДПГ появилась группа социалистов нового поколения (Густав Носке, Фридрих Эберт, Вольфганг Гейне), которая считала, что социализма можно достичь реформистской парламентарно-демократической политикой, а не насильственной социальной революцией.
Положение канцлера осложнялось вставшей перед ним дилеммой. В проведении дальнейших социальных реформ и либерализации режима он должен был опираться в рейхстаге на левые фракции, которые настойчиво требовали установления парламентарной системы в империи. Такой курс означал конфликт с консерваторами, опиравшимися на сочувствие и поддержку высшей бюрократии и офицерского корпуса. Отказ же от проведения дальнейших реформ мог привести только к росту противоречий и социальной напряженности в обществе, чего кабинет в преддверии надвигавшейся войны всеми силами стремился избежать.
Консерваторы обвиняли Бетман-Гольвега в слабости, их не устраивала осторожность позиции канцлера, они считали его политику гибельной для страны, а выдвигаемые им задачи — достойными торговцев, миссионеров или ученых, но не великого народа.
Леволиберальная и социал-демократическая оппозиция критиковали кабинет главным образом по вопросам внутренней политики. Так же, как и консерваторы, оппозиция слева осуждала нерешительность Бетман-Гольвега, но с противоположных позиций. Она считала, что политика канцлера недостаточно отвечает демократическим веяниям времени и слишком часто уступает давлению правых партий.
Однако компромиссность линии Бетман-Гольвега выражала не только его колебания, но и определенный политический курс, направленный на то, чтобы, не слишком задевая интересы консервативно-монархических кругов, приблизить к правительству либеральную буржуазию и усилить позиции реформистов в социал-демократической партии.
Империя на пороге войны
В нач. XX в. Германия оказалась в ситуации почти непрерывно ею же провоцируемых международных кризисов, каждый из которых все ближе подталкивал Европу к большой войне.
В последнее пятилетие перед войной положение и внутри страны, и на международной арене неуклонно ухудшалось. Крупномасштабная финансовая реформа империи провалилась, на выборах 1912 г. правые партии потерпели сокрушительное поражение и социал-демократы стали сильнейшей фракцией в рейхстаге. Затеяв авантюру с «прыжком Пантеры» в Агадир, министерство иностранных дел, возглавляемое Альфредом Кидерлен-Вехтером, добилось лишь сплочения рядов Антанты против центральных держав, в результате чего позиция третьего партнера, Италии, становилась все более сомнительной. Однако еще более зловещими были неудержимо развивавшиеся события на Балканах, угрожавшие существованию Габсбургской империи. То, что эти события не вызвали даже намека на какие-либо реформы во внутренней или внешней политике Германии, означало, что война как способ разрешения политических проблем стала рассматриваться как нечто само собой разумеющееся.
В последние предвоенные годы правительственная машина Германии уподобилась почти неуправляемой повозке, неудержимо катящейся в пропасть. Уже не было никакого коллективного органа, никакого штаба, который мог бы реалистично оценить степень и характер опасности. Образно говоря, «повозка немецкого государства сломя голову мчится сквозь бурю, справа и слева воют волки, готовые напасть на лошадей, а на козлах сидят два беззаботных городских франта, имеющие столь же мало понятия о том, как обращаться с лошадьми, как и о местности, по которой они едут. Внутри же сидят господа, в руках которых находятся сильнейшая армия и второй по силе военно-морской флот мира, и эти господа настолько уверены в совершенстве своих стратегических планов, что даже не дают себе труда выглянуть в окно и убедиться в том, что повозка катится все еще по правильной дороге. Поэтому никто не смотрит на предупредительные знаки и не слышит тревожных криков соседей. В повозке находится также верховный главнокомандующий. На нем великолепный мундир, вид у него очень воинственный, но он не уверен в себе, смущен, растерян, и все же его постоянно тянет на грубые, агрессивные действия, которыми он пытается прикрыть свой страх и подтвердить свое мужество и авторитет. Агрессивность приобретает параноидальный характер лишь тогда, когда высочайшее лицо чувствует себя обиженным, когда оно ощущает угрозу ущемления своего неустойчивого самолюбия»[158].
Весной 1912 г. британское правительство направило в Берлин министра обороны лорда Ричарда Холдейна с предложением замедлить гонку военно-морских вооружений. Вильгельм II запретил и канцлеру, и государственному секретарю министерства иностранных дел встречаться с лондонским парламентером. Император и адмирал Тирпиц в грубой форме отвергли предложение о переговорах, а в заключение император заявил: «Мое терпение и терпение немецкого народа иссякли». Полгода спустя возникло впечатление, что Австрия и Германия готовы использовать Балканскую войну как повод для нападения на Францию и Россию. Тот же Холдейн заверил посла Германии в Лондоне, что Англия не потерпит немецкой гегемонии в Европе и выступит на стороне Франции. Вильгельм II воспринял это заявление как «воинственный вызов». Дни напролет он бушевал от ярости. Наследнику австрийского престола кайзер написал, что заявление Холдейна было «истинно английским», т. е. «исполненным яда, ненависти и зависти», направленным против хороших отношений между Австрией и Германией. Принцип «balance of power» (равновесия сил) является «чепухой», которая превратит Англию «в нашего вечного врага». Вот что дословно написал император на полях одного из документов: «Лишь потому, что Англия слишком труслива для того, чтобы открыто бросить Францию и Россию на произвол судьбы, слишком нам завидует и ненавидит нас, другие державы лишаются права защищать мечом свои интересы».
В таком возбужденном состоянии кайзер 8 декабря 1912 г. созвал своих «верных сподвижников из армии и флота» на военный совет для того, чтобы по всей форме обсудить с ними наилучшее время и наилучший метод развязывания войны против мировых держав — Англии, Франции и России. Лично он выступал за немедленное начало войны: по его мнению, Австрии нужно было «как следует» нажать на Сербию. За этим последовало бы объявление войны со стороны России, что позволило бы Германии «со всей яростью вести войну против Франции». Подводная война и минная война на Темзе должны были удержать англичан от вмешательства в события на материке. Начальник генерального штаба фон Мольтке был согласен, что большая война неизбежна, и чем раньше она начнется, тем лучше, но полагал, что до ее начала в немецкой прессе «следует лучше обеспечить народный характер войны против России».
В 1909–1912 гг. Германия несколько раз предпринимала неудачные попытки обеспечить британский нейтралитет, соглашаясь взамен на уменьшение своих флотских программ. Такая политика «маятника», попеременной ориентации то на Россию, то на Англию, свидетельствовала о том, что германская внешняя политика оказалась в тупике. Марокканские кризисы 1905 и 1911 гг., вызванные немецким стремлением утвердиться в Северной Африке, показали растущую изоляцию Германии, которая определенно могла рассчитывать только на поддержку стремительно слабевшей Австро-Венгрии. Италия, отношения которой с Габсбургской империей явно ухудшились из-за противоречий на Балканах, формально оставаясь членом Тройственного союза, все более переориентировалась на Францию.
Чувствительный удар по германским планам утверждения на Ближнем и Среднем Востоке нанесли две Балканские войны 1912 и 1913 гг. В итоге первой из них Турция, находившаяся из-за своей экономической зависимости под сильным немецким влиянием, потеряла почти все свои территории в Европе. Вторая Балканская война закончилась поражением Болгарии, которая к этому времени сблизилась с австрогерманским блоком.
Предвидя неизбежность военного конфликта, германское руководство вело энергичную подготовку, в ходе которой численность армии возросла почти на треть (с 612 до 748 тыс. чел.), было сформировано два новых корпуса и несколько полков тяжелой артиллерии, полевая артиллерия была придана непосредственно пехотным дивизиям, чтобы повысить ее маневренность. Германия опережала остальные европейские державы по общим военным расходам, увеличившимся с 1910 по 1914 г. почти в два раза. Но подоле национального дохода, истраченного на вооруженные силы в 1914 г., ее опережали Россия, Франция и Австро-Венгрия.
В сфере внешней политики Германия вряд ли смогла бы добиться большего, чем сделала ее дипломатия, допустившая ряд крупных просчетов, но объективно поставленная в такие условия, когда было невозможно разрешить противоречия между Германией и ее противниками путем переговоров. Однако если консервативно-пангерманские группировки и генералитет рвались в бой, уверенные в скорой победе, то либералы и сам канцлер все же скорее опасались войны, не будучи уверенными в ее благоприятном исходе.
Когда полтора года спустя в Сараеве прозвучали выстрелы сербского студента, оборвавшие жизнь наследника австрийского престола, терпению германского императора пришел конец. «С сербами надо покончить, и как можно скорее», — прокомментировал он доклад, поступивший из Вены[159]. Действуя под лозунгом «Теперь или никогда!», Вильгельм дал соответствующие указания военным, министерству иностранных дел и австрийскому руководству. Армии в полной боевой готовности сосредоточились на границах Франции, Бельгии и Люксембурга, но перед тем, как отдать последний приказ, Вильгельм в очередной раз занервничал. В этот момент дело взяла в свои руки императрица: «Теперь нам ничего не осталось кроме войны, — заявила она, — и мой муж, и шестеро моих сыновей пойдут на поле брани». Нерешительности императора был положен конец. 30 июля после ужина в Новом дворце шеф гражданского кабинета отметил в своем дневнике «очень воинственное настроение» всей высочайшей семьи.
В целом, в Германии с 1913 г. резко возросла опасность общего социально-политического кризиса. Окончательно потерпел крах курс на стабилизацию империи политикой внешней экспансии и ограниченной внутренней модернизации. Кайзеровская Германия оказалась нереформируемой. Это и стало одной из главных причин, побудивших руководство страны летом 1914 г. поддержать союзную Австро-Венгрию и решиться на риск большой войны.