В первые годы работы в подполье профсоюзы рассматривали возможность проведения всеобщей стачки. Саботаж, мелкие насильственные акции, всеобщая стачка и, наконец, открытое восстание — вот программа, которую им хотелось бы реализовать. В 1938 году Лёйшнер занимался подготовкой забастовки на железной дороге. Но апатия и страх перед гестапо оказались слишком сильны. У нацистского Германского трудового фронта была своя шпионская сеть с агентами на каждой фабрике, поставленными следить за бывшими членами профсоюзов.
Еще одним социалистом, игравшим важную роль в заговоре, был доктор Юлиус Лебер, которого во время суда над ним судья Фрейслер назвал «Ленин рабочего движения Германии». Первоначально бизнесмен, потом в Первую мировую войну морской офицер, Лебер стал редактором газеты Volksbote, а в 1924 году — депутатом рейхстага от социалистов. Нацисты отправили его в концентрационный лагерь. Спустя несколько лет его освободили, и он присоединился к подполью в Любеке и, пробыв там некоторое время, вернулся в Берлин, где занимался нелегальной работой под прикрытием маленькой угольной фирмы «Майер и Нахфолгер». Лебер был блестящим человеком, но слишком опрометчивым для конспиратора. Его внезапная попытка незадолго до 20 июля привлечь к заговору коммунистов закончилась катастрофой. Лебер тесно сотрудничал с Троттом и Штауффенбергом и был наилучшим источником информации в том, что казалось настроений немецких рабочих. Кроме того, он являлся одним из связующих звеньев между заговорщиками и группой Крейзау.
Идея «революции сверху» всегда тревожила левых. Но к 1942 году социалисты поняли, что всеобщие забастовки и массовые восстания невозможны, что помощь армии незаменима и, чтобы получить ее, нужны Бек и Гёрделер. Они надеялись, что в конечном счете заменят правительство Бека — Гёрделера на то, которое им больше нравится и будет более левым. Мирендорф говорил профессору Альфреду Веберу в Гейдельберге: «Мы вынуждены действовать, не привлекая массы, и инициативу должны оставить генералам». Тем не менее социалисты и профсоюзные деятели заручились обещаниями, что получат важные посты в будущем революционном правительстве. Лёйшнер, Лебер и Хаубах должны были войти в состав кабинета министров.
Один из видных социалистов Густав Дарендорф, которому удалось выжить, так обозначил общую позицию левого крыла участников заговора: все политические цели должны быть подчинены задаче избавления от нацистов. «У нас одна цель — покончить с фашизмом и положить конец войне».
Глава 9. Церковь и университеты
«Если в этом национал-социалистическом государстве суждено возникнуть кризису, то церкви и министры перейдут от скрытой оппозиции к открытой». Это слова гитлеровского заместителя Мартина Бормана из секретного доклада, отправленного высшему германскому командованию в 1939 году, прямо перед началом войны. Факты подтверждают правоту Бормана.
Поправ христианскую этику и фундаментальный христианский принцип человеческого достоинства, Гитлер способствовал сплочению оппозиции. Такие разные люди, как Канарис и Нимёллер, такие противоположности, как воинствующие рабочие лидеры, с одной стороны, и военные, как Хаммерштейн и Бек, — с другой, объединились ради общей цели.
Осознание варварской сущности нацизма произошло в Германии в значительной степени в христианских кругах. В 1942 году Мольтке писал, что основу духовного антифашистского пробуждения составляют протестантская и католическая церкви, и именно на этом фундаменте делаются попытки выстроить оппозицию. «Сегодня, — добавил он, — представителям не очень большой, но активной части общества становится ясно, что они не просто заблуждались, что у них не просто тяжелые времена, что они не просто могут проиграть войну, но что совершенное — это грех. И что, как христиане, они несут ответственность за каждый акт этого варварства.
Гитлер вобрал в свое тоталитарное государство, нейтрализовал или подавил все объединения, кроме церквей. Нацистские документы говорят о том, что максимум, чего надеялся добиться фюрер, — это своего рода modus vivendi с религией — перемирие, основанное на циничной нацистской теории, согласно которой Гитлер позволит церкви заботиться «о вечном», если церковь оставит ему настоящее.
Но перейти пропасть между христианским и национал-социалистическим образом жизни было невозможно, и наиболее умные нацисты это понимали. Среди документов Нюрнбергского процесса много писем на эту тему, написанных Борманом Альфреду Розенбергу — теоретику нацизма и автору одного из самых важных для нацистской идеологии текстов «Миф двадцатого века», который католическая церковь внесла в черный список. «Христианство, — писал Борман, — настолько фундаментально отличается от национал-социализма, что невозможно создать христианское учение, которое бы было полностью совместимо с точкой зрения национал-социалистов». И еще: «Церковь нельзя завоевать путем компромисса между национал-социализмом и христианской доктриной. Это можно сделать только с помощью новой идеологии». В письмах Бормана чувствуется определенное раздражение, связанное с попытками печально известного рейхсминистра по делам церкви доктора Керрла примирить христианскую и национал-социалистическую доктрины. Не меньше его раздражал Розенберг с его неспособностью создать идеологию, которая могла бы заменить христианство. «Я полагаю, что сегодня, — писал он Розенбергу в 1940 году, — через семь лет после того, как мы взяли власть, можно было бы сформулировать принципы национал-социалистического образа жизни».
Однако решить эту проблему нацисты так и не сумели. «Майн кампф» не смогла заменить Нагорную проповедь.
Учитывая численный состав и древние традиции обеих германских церквей, протестантской и католической, и неспособность Гитлера добиться полного контроля над ними, удивительно, что опасность, которую они представляли для него, оказалась не такой большой, как можно было бы ожидать. К несчастью, обе церкви слишком медленно осознавали, что нацизм — это не просто «политические изменения», а атака на базовые христианские принципы. Впрочем, так же медленно немецкий народ осознавал угрозу, которую он нес его свободе, а зарубежные страны осознавали угрозу, которую он нес миру у них дома. Благодаря приверженности к невмешательству в мирские дела и стремлению избегать конфликтов с «Цезарем» — традиции, почитаемой церковью и поддерживаемой Священным Писанием — церковь на какое-то время стала жертвой самообмана не меньше, чем коварства Гитлера. После того как гестаповское государство полностью оформилось, церковь, за редким исключением, была низведена до роли пусть и не согласного, но пассивного наблюдателя.
Не следует забывать, что во время проведения свободных выборов, когда Гитлеру нужны были голоса, антихристианский характер нацизма не акцентировался. Кроме того, и в протестантской, и в католической церкви нашлись люди, полагавшие, что национализм станет оружием против коммунизма и марксистского материализма. В то же время в смятенном сознании нижнего слоя среднего класса, составлявшего основную массу прихожан, Веймарская республика несла ответственность за инфляцию, экономические невзгоды и упадок морали, наступившие после Первой мировой войны. А христиане, принадлежавшие к аристократии и верхушке среднего класса, а также многие служители церкви верили, что Гитлер покончит с политическими распрями и обеспечит экономическое оживление. Они обманывали себя, принимая за чистую монету утверждение нацистов, что они выступают за «позитивное христианство».
Когда Адольф Гитлер и престарелый президент фон Гинденбург вместе приехали в историческую Гарнизонную церковь Потсдама, чтобы просить Господнего благословения для нового рейха, большая часть немецких прихожан почувствовали себя уверенно. «Благочестивые» высказывания Гитлера и хорошо известная религиозность Гинденбурга успокоили протестантов, а присутствие в правительстве Папена внушило уверенность католикам. Сегодня такая наивность может показаться невероятной. Но в первом кабинете Гитлера нацистами были только трое из двенадцати министров: Адольф Гитлер, Вильгельм Фрик (министерство внутренних дел) и Герман Геринг (поначалу министр без портфеля). Иными словами, не считая канцлера, в руках нацистов был только один важный пост. Франц фон Папен являлся вице-канцлером и рейхскомиссаром прусского государства. Другими министрами и, значит, членами кабинета были: Константин фон Нейрат — иностранные дела, Альфред Гутенберг — экономика, Лутц Шверин фон Крозиг — финансы, Франц Гюртнер — юстиция, Пауль фон Эльц-Рюбенах — почта и транспорт, Франц Зельдте — министерство труда, генерал Вернер фон Бломберг — военное министерство и Ялмар Шахт — президент Рейхсбанка.
Только один из этих людей продемонстрировал истинную заботу о христианстве. В январе 1937 года Эльц отказался от партийной эмблемы, написал Гитлеру, что совесть и верность христианским принципам делают для него невозможным членство в партии и что он больше не может терпеть нападки партии на христианскую веру. Он ушел в отставку. Другие престарелые реакционеры из первого кабинета — если не считать судорожных возражений переменчивого тщеславного Шахта в 1938 году — служили фюреру до самой смерти, были сняты с должности или схвачены союзниками.
Католики (партия Центра) поначалу верили, что смогут играть ту же роль, что и в 1919-м, когда они вошли в коалицию с социал-демократами, чтобы нанести поражение левым активистам и революционерам. В начале 1933 года Центр проголосовал за «Разрешающий акт» (Ermachtigungsgesetz), наделявший кабинет Гитлера всей полнотой власти, видимо, в надежде, что ненацистское большинство кабинета сможет эффективней ограничивать Гитлера, чем рейхстаг, где доминировали нацисты. Мнимое стремление фюрера заключить соглашение с папой тоже способствовало тому, что партия Центра продолжала держаться этого курса. Но конкордат, подписанный Папеном 20 июля 1933-го и ставший первым реальным политическим успехом гитлеровского правительства (в нем содержался отзыв принятого ранее церковью запрета дл