Альбрехт Хаусхофер был типичным порождением германского молодежного движения, которое способствовало приходу катастрофы и, в конце концов, само стало ее жертвой. В последние дни перед смертью он написал серию сонетов на мятых клочках бумаги, добытой у тюремщиков. В них отражена история его разочарования в нацизме и разрыва с отцом — отцом, который «помог дьяволу вырваться в этот мир». Но Альбрехт осознал как свое участие в этом, так и свою вину. Его вина была совсем не в том, за что его посадили в тюрьму, а в том, что:
Я рано осознал масштаб потерь,
Я упреждал, но я не бил в набат,
И ныне знаю я, что виноват…
Приговор, который вынес себе Хаусхофер, применим ко многим немецким интеллектуалам. Они тоже виновны в своем осторожном равнодушии. И вина большинства из них больше, чем вина Хаусхофера. Потому что он, когда с запозданием понял, во что нацизм превратил Германию, не остался молчаливым наблюдателем. Он рисковал своей жизнью и лишился ее.
Глава 10. Связи с зарубежными странами
Я приехал в Швейцарию в ноябре 1942 года, когда в войне произошел перелом. Под Эль-Аламейном была одержана победа, успешно развивалась оборона Сталинграда, а войска союзников высадились в Африке за день до того, как я пересек швейцарскую границу. Я стал последним американцем, легально прибывшим в Швейцарию до того, как немцы заняли юг Франции и путь в Швейцарию оказался отрезан. До того, как в августе 1944-го американские войска пробились к границе в районе Женевы, Швейцария оставалась островом демократии в море нацистского и фашистского деспотизма. Единственным, что позволяло нам контактировать с внешним миром, была радиосвязь.
Швейцария являлась единственной нейтральной страной, имевшей сухопутную границу с Германией, и в любом случае была наилучшим местом для наблюдения за тем, что происходило в гитлеровской Германии. Все семь предвоенных лет в Швейцарию бежали люди, искавшие убежища, и этот поток беженцев продолжил течь через границу даже после начала войны, хотя, пытаясь пройти этот путь, многие люди гибли. Некоторым из беженцев удавалось тайными путями поддерживать контакты со своими друзьями на немецкой стороне. Такие люди являлись ценным источником информации. Кроме того, официальные лица и бизнесмены из Германии, имевшие законную причину для поездки, могли более-менее свободно ездить туда и обратно, если не попадали в черные списки гестапо. Некоторым из них удавалось обмануть гестапо, и они с радостью рассказывали о положении дел в Германии, когда были уверены, что их не выдадут. Со временем мы смогли придумать более дерзкий способ отправлять людей туда и обратно через опасную границу. Немецкая пресса, немецкое радио и даже немецкая пропаганда при правильном использовании тоже предоставляли исходный материал для оценки ситуации в Германии.
Одной из первых задач, порученных мне Вашингтоном, было выяснить все, что я смогу, о подпольных антинацистских группах в Германии. Естественно, что мне следовало начать с того, чтобы осторожно прощупать людей, которые по религиозным, расовым или политическим причинам бежали в Швейцарию. Среди них были члены профсоюзов, поддерживавшие контакты с разрозненными преследуемыми остатками германского профсоюзного движения, разгромленного Гитлером. Были также видные церковные лидеры: и протестанты, и католики, сохранившие связи со своими единоверцами по ту сторону границы.
В конце концов я вышел на Ганса Бернда Гизевиуса и через него смог достаточно рано связаться с заговорщиками, которые спланировали и осуществили заговор 20 июля.
Гизевиус происходил из старой семьи германских гражданских служащих и в 1933 году после сдачи экзамена по юриспруденции поступил на службу в администрацию Пруссии. В то время он являлся членом Немецкой национальной народной партии. Несмотря на то что он не был нацистом, его сочли политически благонадежным и включили в состав вновь сформированной тайной полиции — гестапо. Он пробыл всего несколько дней на своем новом посту, когда обнаружил, что реальная цель гестапо — не арестовывать тех, кто виновен в самых страшных преступлениях, а защищать их. Потрясенный тем, что узнал, он обратился с вопросом к одному из своих коллег, профессиональному гражданскому чиновнику: «Скажите мне, пожалуйста, я нахожусь в полиции или в пещере разбойников?» В ответ он услышал: «Вы в пещере разбойников, а скоро и не такое увидите». Он рассорился со своим шефом Рудольфом Дильсом и перешел в министерство внутренних дел, которым руководил Фрик. Через некоторое время он случайно познакомился с майором (позже генералом) Остером и через него, сделав рискованную карьеру, оказался в абвере.
После войны Гизевиус был вызван на Нюрнбергский процесс как юрист-ассистент Шахта и Фрика, но в действительности он стал свидетелем обвинения против Геринга и большинства ответчиков, за исключением Шахта. После его показаний, которые оказались сокрушительными для многих нацистских преступников, защитник Гесса и гаулейтера Франка доктор Зайдль попытался дискредитировать его свидетельства.
«Вопрос. Свидетель, во время войны вы активно работали на службе иностранной державы, в какой период?
Ответ. Ни в какой».
Председательствовавший на процессе представитель Великобритании вмешался, чтобы прояснить цель такой линии защиты. Зайдль ответил, что это имеет отношение к тому, можно ли доверять показаниям свидетеля. Если он работал на иностранную разведку, это могло повлиять на его правдивость. Несмотря на протест судьи мистера Джексона, вопрос не был отклонен, и Гизевиус ответил: «Как уже сказал, я никогда не работал на иностранную державу. Я служил доброй Германии».
Защитник продолжил.
«Вопрос. Получали ли вы во время войны деньги от другой державы, участвовавшей в войне?
Ответ. Нет.
Вопрос. Вы знаете, что означают три буквы OSS?
Ответ. Да.
Вопрос. Что они означают?
Ответ. Они означают американскую организацию.
Вопрос. И вы не были связаны с этой организацией?
Ответ. Я имел контакты с членами этой организации на дружеской и политической основе».
Гизевиус говорил правду. Он всегда был независимым представителем движения за освобождение Германии от Гитлера. Ни он, ни его соратники не были агентами иностранной державы и не просили и не получали никаких обещаний на будущее за какие-либо действия, которые можно рассматривать как достижение целей этой державы.
Прежде чем произошло мое знакомство с Гизевиусом, с обеих сторон была проведена немалая предварительная работа. Он служил вице-консулом в Генеральном консульстве Германии в Цюрихе. Я был американским правительственным чиновником при дипмиссии США в Берне. Наши страны находились в состоянии войны, и встреча между нами едва ли соответствовала протоколу. Я постарался узнать все, что можно, о человеке, с которым мне предстояло встретиться, и полагаю, он сделал то же самое. Гизевиус был хорошо знаком с находившимися в Женеве представителями церкви, которым я полностью доверял, был другом Нимёллера, и познакомил нас мой близкий коллега и главный советник по германским делам Геро фон Шульце-Геверниц — блестящий знаток немецкого характера. Геверниц был американцем немецкого происхождения. Его отец — ведущий либеральный профессор в университетах Фрейбурга и Бреслау — имел нескольких близких друзей среди видных немецких антинацистов и знал, кому можно доверять. Его друзья, в свою очередь, понимали, что он будет достаточно осторожен, чтобы не подвергать риску их безопасность, поскольку сознает, что на кону их жизнь и жизнь их родных. Из этого взаимного доверия родились взаимоотношения, позволявшие нам тесно взаимодействовать с антинацистами в Германии.
Конечно, у Гизевиуса имелись причины для осторожности. Неосмотрительность была бы фатальна не только для него, поскольку он курсировал между Цюрихом и Берлином, она могла навлечь опасность на заговорщиков в Германии. Тем более что он не принадлежал к тем людям, которые могут с легкостью оставаться незамеченными. Шести футов четырех дюймов ростом, соответствующего телосложения — на нашем подпольном жаргоне мы звали его Малыш — и близорукий настолько, что получил освобождение от службы в армии, Гизевиус походил скорее на ученого профессора латыни или греческого, чем на человека, занятого самой опасной в мире работой, участника немецкого подполья и заговорщика. Свою деятельность он вел под прикрытием сотрудника службы адмирала Канариса и чиновника Германского генерального консульства в Цюрихе. Несмотря на свое длительное участие в тайной нелегальной работе, Гизевиус, похоже, никогда не мог совладать со своим страстным желанием высказать, что он думает о нацистах. К счастью, люди воспринимали его несдержанность только как попытки спровоцировать их на неосмотрительные высказывания — излюбленную практику нацистов.
Гизевиус входил в группу заговорщиков из абвера. Являясь близким другом адмирала Канариса и генерала Остера, он был отправлен ими в Швейцарию для установления контактов с внешним миром, которые могли бы помочь заговору против Гитлера. Они, естественно, надеялись, что ему удастся вызвать интерес со стороны западных союзников, особенно Соединенных Штатов и Англии.
В ходе моей работы в Швейцарии я познакомился и с некоторыми другими немцами, имевшими в целом такие же взгляды, как Гизевиус. Эти люди считали, что победа нацизма и уничтожение свободы в Европе, а может быть, и во всем мире, стали бы гораздо более страшной катастрофой, чем поражение Германии. Фактически они чувствовали, что возрождение Германии возможно только через поражение Гитлера, и хотели добиться этого поражения как можно быстрее и до того, как ядро германской цивилизации будет уничтожено тотальной войной. Они хотели, чтобы союзники победили прежде, чем Германия будет превращена в прах и все ее ценности — как материальные, так и духовные — исчезнут. Они верили, что еще остается то, что может стать основой для строительства новой Германии. И прежде всего смотрели на запад, но часто с завуалированной угрозой, что, если мы откажемся поддержать их надежды, им ничего не останется, как броситься в объятия России.