Только постепенно по мере укрепления взаимного доверия я стал узнавать первые подробности об организации и планах немецкого движения Сопротивления.
Мои контакты с Гизевиусом требовалось обставить всеми возможными предосторожностями, которые мы могли обеспечить. Обычно мы встречались поздно ночью в Цюрихе или в Берне под защитой швейцарского блэкаута, делавшего практически невозможным опознание или слежку. Но одна опасность оставалась неизменной — это то, что наши шифры могли взломать. Я хорошо помню тот день в феврале 1943 года, когда во время одной из наших первых встреч с Гизевиусом он сказал нам с Геверницем, что, как ни печально, нам придется прекратить наши встречи. Он вынул из кармана маленькую черную записную книжку и показал вкратце содержание нескольких телеграмм, отправленных из Берна в Вашингтон. Гизевиус только что вернулся из Берлина, где по счастливой случайности один из его друзей в абвере узнал, что немецкие службы расшифровки смогли взломать один из американских шифров. К счастью, это был не мой личный шифр, и я не пользовался им для отправки оперативных сообщений, но иногда из-за нехватки шифровальщиков я прибегал к нему для отправки общеполитических докладов. Среди расшифрованных немцами сообщений оказался мой доклад о ситуации в Италии, где содержалась оказавшаяся практически точной картина раскола в рядах итальянцев и описание антигерманской группы, которая уже в начале 1943 года сформировалась вокруг Бадольо, Чиано и других. По словам Гизевиуса, эта расшифрованная телеграмма легла на стол Гитлера и с приветом была переслана им Муссолини. Спустя несколько дней Чиано сняли с поста министра иностранных дел, и он уехал в Ватикан. Мне так и не удалось узнать, было ли это совпадением, или причиной стала телеграмма.
В любом случае с того времени мы использовали этот шифр только тогда, когда сами хотели, чтобы немцы прочитали наши сообщения, а через несколько месяцев мы отказались от него окончательно. Немедленный отказ от использования шифра дал бы немцам понять, что мы узнали о том, что шифр взломан. После этого, насколько мы смогли узнать — а теперь нам доступна большая часть докладов гестапо, — немцам так и не удалось расшифровать ни одного из моих сообщений, и я чувствую удовлетворение от того, что ни один из тех, кто работал со мной, не подвергался риску из-за расшифрованной телеграммы. Однако это было беспокойное занятие, и, выпуская в эфир шифрованное сообщение, содержащее конкретные факты о подполье, я всегда испытывал опасения. И конечно, мы постоянно меняли кодовые имена всех тех, кто с нами работал и оставался в опасности.
На самом деле инцидент с взломанным шифром сблизил нас с Гизевиусом. Для меня он стал дополнительным доказательством его искренности, а его убедил в том, что я использую все меры предосторожности в отношении его сообщений, и я начал знакомиться с секретами немецкого подполья. Примерно в то же время, когда познакомился с Гизевиусом, я вступил в контакт с Адамом фон Троттом цу Зольцом из германского министерства иностранных дел, который был одним из лидеров кружка Крейзау. По соображениям безопасности я никогда не был знаком с ним лично. В последние годы войны он только два раза приезжал в Швейцарию, и ему приходилось вести себя крайне осторожно. Но в обоих случаях у меня была возможность получить представление о том, что он думает.
Во время его приезда в январе 1943 года Тротт сообщил, что его соратники по заговору в Германии очень разочарованы отсутствием поддержки со стороны западных держав. Ниже я привожу то, что он сказал:
«В ответ они [антинацисты] постоянно слышат, что Германия должна пережить военное поражение. Из чего они делают вывод, что бесполезно продолжать дальнейшие переговоры, поскольку западные державы не могут понять, что немцы сами являются угнетенными людьми, которые живут в оккупированной стране, и оппозиция подвергается огромному риску, продолжая свою деятельность. В результате оппозиция считает, что англосаксонские страны погрязли в буржуазных предрассудках и фарисейском теоретизировании. Существует сильный соблазн повернуться на Восток. Причиной восточной ориентации является вера в возможность братания между немецким и русским народами, но не между правительствами. Оба народа порвали с буржуазной идеологией, оба сильно пострадали, оба хотят радикального решения социальных проблем, выходящих за пределы национальных границ, оба находятся в процессе возвращения к традициям христианства (но не церковным). Немецкий солдат не испытывает ненависти к русскому, он его уважает. Оппозиция считает, что решающие события в Европе произойдут в социальной, а не в военной сфере. Когда кампания в России забуксует и немецкую армию отбросят назад, с обеих сторон может возникнуть революционная ситуация. Братание между немцами и иностранными рабочими тоже существенный элемент. Гитлер был вынужден подыгрывать рабочим, и он обеспечил им неуклонно усиливающуюся позицию, а роль буржуазии, интеллектуалов и генералов все больше и больше снижается. Гитлер падет, и на базе единения угнетенных будет построена совершенно новая Европа».
Через несколько дней в Касабланке политика союзников в отношении Германии была окончательно отлита в формулу «безоговорочная капитуляция»[19]. Геббельс мгновенно превратил ее в формулу «тотальное порабощение» и в значительной степени убедил немецкий народ в том, что безоговорочная капитуляция означает именно это. В предвкушении полной военной победы для нас было немыслимо допустить существование в Германии любых сомнений в ее поражении. Между тем Геббельс и Борман смогли использовать «безоговорочную капитуляцию» для продления совершенно безнадежной войны на много месяцев. Мы прикусили язык из опасений, что любая попытка объяснить, что означает безоговорочная капитуляция, будет истолкована немцами как уничтожение некоего будущего, обещанного Гитлером. Русских это касалось в меньшей степени, и они с успехом использовали созданный в Москве Комитет «Свободная Германия» для ослабления германского духа.
Гизевиус часто придерживался той же общей линии, что и Тротт, но он был достаточным реалистом, чтобы воспринять мои слова о том, что речь не идет о капитуляции Германии исключительно Западу. Однажды поверив мне, он использовал влияние на своих друзей в Берлине, чтобы убедить их, что это «одна» война и будет «один» мир — мир с Западом и с Востоком.
В течение нескольких месяцев после нашей первой встречи Гизевиус оказал неоценимую помощь, снабжая меня информацией о подготовке заговора. Кроме того, через него мы смогли помочь защитить от Гиммлера некоторых заговорщиков. В какой-то момент Гиммлер стал серьезно подозревать генерала Гальдера, несмотря на то что его уже сняли с поста начальника Генерального штаба. Гестапо это не удовлетворило, и оно хотело окончательно разделаться с генералом. С этой целью Гиммлер отправил в Швейцарию агентов, якобы посланных генералом Гальдером к бывшему канцлеру Германии Вирту, убежденному антинацисту, о котором уже упоминалось выше. Гиммлер надеялся поймать Вирта на отправке Гальдеру каких-нибудь сообщений, компрометирующих последнего. Гизевиус получил сигнал, Вирта своевременно предупредили, и агенты Гиммлера вернулись с пустыми руками. Другой похожий случай произошел, когда Гизевиус нашел в Генеральном консульстве в Цюрихе письма, компрометировавшие одного немецкого промышленника, который тайно боролся с нацистами. Еще раньше, чем соответствующий доклад дошел до гестапо, промышленника предупредили, и он бежал в Швейцарию за несколько часов до того, как был дан приказ его арестовать.
Сам Гизевиус несколько раз подвергался большому риску. Когда Гиммлер присутствовал на процессе по делу генерала Остера, он стал подозревать Гизевиуса, и во время одного из его приездов в Германию Гизевиуса вызвали на допрос по поводу его контактов в Швейцарии. Адмирал Канарис, который на тот момент не вызывал серьезных подозрений, вступился за подчиненного, заявив, что это он санкционировал и одобрил эти контакты. Гизевиус вернулся на свой пост в Цюрихе, но больше не мог совершать рискованные вояжи в Германию. К счастью, генерал Остер сделал так, что место связного между Швейцарией и Германией занял Эдуард Ватьен, немецкий адвокат, мать которого была американкой. Ватьена тоже прикомандировали к Генеральному консульству в Цюрихе, и он в течение нескольких месяцев ездил туда и обратно. Потом он тоже попал под подозрение, и его заменил Теодор Штрюнк, который, в конце концов, после 20 июля поплатился за это своей жизнью. Через этих троих и других людей мы поддерживали постоянную связь с антинацистами в Германии.
В январе 1944 года я отправил в Вашингтон свои итоговые заключения насчет заговора. Я сообщил, что внутри его имеется три направления: военное, революционное и эволюционное. Сторонники первых двух считали, что необходимо свергнуть Гитлера и сформировать новое правительство до окончания военных действий. Сторонники эволюционного направления были ориентированы на Восток и считали, что Гитлер и его банда должны перед лицом истории и немецкого народа испить до дна чашу поражения. Я добавил, что большинство заговорщиков ратуют за ориентацию на Запад и быстрые социальные изменения, но опасаются, что ход событий повлечет Германию в сторону Востока.
1 февраля я с использованием одного из своих шифров сообщил имена лидеров заговора: социалиста Лёйшнера, правой руки Канариса генерала Остера и бывшего мэра Лейпцига Гёрделера. Позднее в том же месяце я доложил, что переход к союзникам двух агентов абвера в Турции настолько скомпрометировал ведомство адмирала Канариса, что Гиммлер и СД смогли наконец получить контроль над абвером. Я боялся, что это приведет к разрыву нашего канала связи с заговорщиками, но, к счастью, этого не произошло. Еще через несколько дней мне пришлось сообщить об аресте Гельмута фон Мольтке, Отто Кипа (бывшего генерального консула в Нью-Йорке), фрау Ханны Солф и других.
В начале апреля, основываясь на сообщениях от Гёрделера и генерала Бека, переданных Гизевиусом и Ватьеном, я смог передать в Вашингтон следующее резюме о положении заговорщиков: