В этот раз, как и в предыдущие, Гёрделер сказал, что ему и его друзьям поступали авансы со стороны Гиммлера. Этим авансам не придавалось никакого значения, поскольку заговорщики намерены посадить Гиммлера в камеру одновременно с Гитлером.
Я с огромной тревогой ждал сентября. Он наступил, но ничего не произошло. У меня не было возможности связаться с Гёрделером до конца ноября 1943 года, когда я снова приехал в Берлин. Гёрделер заявил, что было предпринято две попытки убить Гитлера. Он сказал, что они ни в коем случае не отказываются от своих планов, но их пришлось изменить в одном конкретном пункте. Первоначально они намеревались посадить Гитлера и Гиммлера в камеру, чтобы затем предать их суду. Но теперь стало ясно, что их необходимо убить.
Это был мой последний приезд в Берлин и последняя встреча с Гёрделером. Зимой, весной и летом года я получил от него кое-какие известия, где сообщалось, что планы по-прежнему в силе, что убийство непременно произойдет и меня просят придерживаться ранее достигнутых договоренностей. В начале июля я получил телеграмму, где говорилось, что статс-секретарь Планк желает посетить меня в Стокгольме около 20 июля. Я ответил, что меня не будет в городе по случаю каникул и вернусь только в начале августа. Потом пришло еще одно сообщение, где говорилось, что очень важно, чтобы у него была возможность встретиться со мной. Я согласился встретиться с ним 22 июля. 20-го произошло покушение. Планк, который по какой-то причине заменил Шлабрендорфа, так и не приехал. Он был арестован и казнен. Гёрделера арестовали, когда он собирался бежать в Швецию. Его допрашивали, пытали и казнили. Говорили, что многих арестовали, обнаружив в их вещах меморандум или другие подобные записи.
Меня предупредили, чтобы я подольше не приезжал в Германию, поскольку о моем тесном сотрудничестве с Гёрделером стало известно. В ноябре я получил приглашение посетить Гиммлера, которое не принял. Я не думал, что со мной что-нибудь произойдет, но считал вполне возможным, что Гиммлер попросит меня выполнить такое же поручение, которое я согласился выполнить для Гёрделера. Тот факт, что я не собирался делать ничего подобного, заставил меня принять решение не ехать».
Заговорщики, находившиеся в Швеции, Швейцарии, а также в Испании, Турции и Ватикане, понимали, что не могут ждать обещаний от союзников и должны двигаться вперед не в надежде добиться более выгодных условий мира, а просто потому, что их долг — очистить свой дом. И он не зависит от обещаний и помощи других стран.
Глава 11. Гиммлер
В самые последние дни Третьего рейха гестаповцы прилагали все возможные усилия, чтобы спрятать или уничтожить любые записи, которые, как они знали, откроют миру все гнусности нацистов. Они опоздали и смогли уничтожить лишь немногое. В один из дней товарные вагоны, груженные документами в основном из министерства юстиции и частично из министерства иностранных дел, были пущены под откос бомбежкой союзников. Бумаги чрезвычайной важности разлетелись по железнодорожному полотну и окрестным полям. Русские собрали большую часть, в особенности те, что относились к министерству иностранных дел. Но некоторые были найдены моими друзьями, которые принесли мне папку, представлявшую особый интерес, поскольку она являлась недостающим звеном в цепи свидетельств о заговоре, которые я собирал. В ней содержалась история о том, что нацистская верхушка узнала о заговоре после 20 июля и как она к этому отнеслась. Папка была помечена немецким эквивалентом грифа «Совершенно секретно». Что ж, должно быть, так оно и было, поскольку из этой папки следовало, что уже с начала 1943 года Гиммлер проявлял интерес к заговору против Гитлера. В папке хранилось секретное обвинение против доктора Йоханнеса Попица, прусского министра финансов, уже упомянутого мной выше, и известного берлинского адвоката доктора Карла Лангбена, которые были нацистами, но стали участниками антинацистского заговора. Благодаря капризу случая за несколько лет до войны Лангбен сблизился с Гиммлером. Однажды юная дочь Лангбена вернулась из школы с приглашением от школьной подруги посетить дом ее родителей в Баварии. Но она знала только имя подруги. Отец попросил ее узнать фамилию, и на следующий день дочь сказала, что ее фамилия Гиммлер и что ее отец «имеет какое-то отношение к СС»! Девочке разрешили поехать, а потом подруга приехала к ней. Двое отцов встретились, и в ходе знакомства возник серьезный разговор о политике. Гиммлер дал Лангбену номер своего секретного берлинского телефона и сказал, что был рад послушать его, поскольку у него мало возможностей знакомиться с людьми за пределами своей организации. Двое мужчин стали часто встречаться и говорить о политике с такой откровенностью, которая для других могла стать причиной отправки в концлагерь.
У Лангбена, как у адвоката, бывали самые разные клиенты. Среди них встречались и нацисты, и даже коммунисты. На каком-то этапе суда над коммунистами по обвинению в совершенном Герингом поджоге Рейхстага Лангбену предложили защищать одного из лидеров коммунистов Эрнста Торглера. Однако этого не случилось. Дело было в том, что коммунисты предложили ему чек, выписанный на голландский банк, который оплачивался в гульденах. Говорят, будто Лангбен оскорбился, поскольку коммунисты сочли, что он взялся за это дело исключительно из-за денег и что после судебного разбирательства у него не хватило бы смелости остаться в Германии.
Лангбен стал отрицательно относиться к нацизму после того, как профессор Фриц Прингсхейм, у которого он учился праву, был отправлен в концентрационный лагерь за свое неарийское происхождение. Лангбен пошел к Гиммлеру и добился, чтобы Прингсхейма освободили и дали ему возможность уехать из страны. Это было в 1938 году.
Впервые я услышал историю о контактах Лангбена с гестапо от скульптора Мари Луизы Саар, дочери известного немецкого историка искусства и директора музея. Пуппи, как ее звали, была возмущена жестокостью нацистов и в течение долгого времени мужественно защищала от них людей. Она сотрудничала с подпольем, являясь, по ее собственному скромному выражению, «неприметным посланцем». Многие месяцы она провела в тюрьме на Принц-Альбрехтштрассе, где сидели Гельмут фон Мольтке и генерал Гальдер, и чудом избежала казни за участие в заговоре на том этапе, когда в него втянулся Лангбен. Она предоставила мне следующее ниже объяснение попытки Попица и Лангбена привлечь к заговору Гиммлера:
«Планы по устранению Гитлера военными, которые так долго разрабатывались, раз за разом терпели провал. Говорить о причинах — не мое дело, я не могу их судить. Как указывают документы — и это верно, — Попиц, Лангбен и Йессен сомневались в способности армии совершить революцию. Они считали, что смогут свергнуть режим, подорвав его единство.
Я присутствовала на беседе с фельдмаршалом фон Боком из группы армий «Центр» (русский фронт). Это было в 1943-м. Бок считал, что путч, организованный генералами вермахта, непременно провалится. Он соглашался участвовать в нем только при условии, что к путчу привлекут Гиммлера. Только при участии СС можно ожидать успеха. (Я точно помню его слова.) Возможно, будет интересно узнать, что в ходе этого разговора Бок предупреждал относительно надежности генерала Фромма.
Еще одна причина. Приверженность ваффен СС духу национал-социализма становилась все более сомнительной. Они чувствовали себя единым целым с войсками вермахта, которые были аполитичны. Им в особенности не хотелось иметь ничего общего с действиями гестапо в тылу. Лангбен несколько раз беседовал с генералом СС (я не помню его имени), который дал ему полный отчет о состоянии духа на фронте.
Следующие факты указывают на то, что Гиммлер по собственной воле склонялся к военному перевороту под своим руководством.
Власть Гиммлера достигла вершины в 1943 году. СС подчинялись ему беспрекословно. Но в окружении тирана у него были враги, среди которых все сильнее и опаснее становился Мартин Борман, поскольку он пользовался безграничным доверием фюрера.
Кто-то может спросить: почему не было ни одной попытки убить кого-нибудь из нацистов второго или третьего ряда? Ответ заключается в том, что только Гитлер являлся источником власти. Даже Гиммлер стал бы менее опасным с момента уничтожения Гитлера. Будучи обезглавленной, партия — эта пустотелая структура — рассыпалась бы как карточный домик».
В 1933 году, когда Гитлер захватил власть и распределил властные трофеи между своими приспешниками, Гиммлер был всего лишь командиром маленького, но крепкого отряда специальной охраны — СС — и обладал намного меньшей властью, чем Эрнст Рём, командовавший штурмовиками, среди которых СС были просто своего рода элитной ветвью. Гиммлер получил сравнительно невысокую должность начальника баварской полиции и подчинялся многим товарищам по партии, вступившим в нее намного позже его. Однако в течение очень короткого времени Гиммлер получал во власти один пост за другим. В 1943 году он стал министром внутренних дел. Почему он должен был на этом остановиться? Разве не возможно, чтобы он пожелал сделать следующий шаг?
Как бы трудно и опасно ни было приблизиться к нему с таким вопросом, Лангбен решил рискнуть. У Лангбена имелись основания считать, что Гиммлер тоже был недоволен «интуицией» своего хозяина и чувствовал, что мог бы делать дела намного лучше, чем фюрер. Ослепленный тщеславием и опьяненный могуществом своей тайной полиции, он никогда не понимал, что внутри Германии у него нет сторонников, а за границей его все ненавидят. Таким образом, психологически он был готов к контакту с теми заговорщиками, которые видели в таком маневре шанс вбить клин между Гитлером, Борманом и прочими их сторонниками и СС.
В обвинительном заключении в отношении Попица и Лангбена, найденном на железнодорожных путях и подготовленном для разбирательства судьей Фрейслером, говорилось не только о филерах, внедренных в лагерь Гиммлера, там раскрывалась степень знания о заговоре, которым обладало гестапо к тому времени. Однако читатель должен помнить, что все это заключение было написано с целью обелить Гиммлера. Заговорщики Попиц и Лангбен лгали, когда требовалось спасти товарищей, которых еще не убили, или они были слишком сильно замешаны, чтобы быть оправданными; и нацистские следователи старались преуменьшить значимость заговора или осмеять его.