— Да восславится в веках сила и мудрость Богородицы, исцелившей тебя!
По лицу его потекли слёзы. Он думал, что, живи сейчас Ксения, Матерь Божья тако ж исцелила бы её от болезни. Он безутешно горевал, сознавая, что это большой грех. Душу терзал немолчный укор себе. В тот гибельный день, когда пожар охватил полгорода, он вернулся домой за полночь. Как долго она изнемогала от болезни без него! Ему бы поспешить к ней. А он вёл спасительные беседы с татарами. И что это дало?
Он всмотрелся в группу собравшихся недалеко от церкви татар. Они говорили, судя по доносившимся до него словам, о чудесах исцеления. Большинство из них не верили в исцеление, кричали о привидениях, доходили до ожесточения. Они ссорились меж собой, плевались и следили за церковной дверью. Недавно за этой дверью скрылся скрюченный в три погибели татарин. Исцелит ли его Богородица?
Гермоген приблизился к ним. Он узнал татарина, с коим долго беседовал, когда утих пожар. Но в эту минуту они увидели, как в дверях церкви показался их собрат. Он шёл медленно, но прямо держал спину, жмурился на солнце и как будто не замечал их. Они кинулись к нему, начали ощупывать его, гладили по плечам и спине, что-то бормотали. Старик татарин спрашивал:
— Юсуп? Ты Юсуп? Это не русский Бог, это Аллах тебя исцелил.
Ссора между ними разгорелась с новой силой.
— То волшебство! Помрачение.
— Сойдут чары, и Юсупа снова скрутит.
— Слушайте! Слушайте! Юсуп хочет говорить.
Все смолкли, и Юсуп стал говорить, но речь его была столь нечленораздельной, что никто его не понимал. Снова начались крики:
— Юсупа испортили! Он стал как немой.
Но тут Юсуп сердито выругался по-татарски. Татары весело засмеялись и снова стали его тормошить.
— Якши, Юсуп! Ныне видим, что тебя исцелил Аллах. Нет божества, кроме Него, Господа трона великого!
— Да не солгут мои уста: меня исцелила Богородица!
— Они лгут, Юсуп! Они язычники, ибо поклоняются женщине, что ими правит.
Тут Юсуп повернулся в сторону церкви и, поклонившись, произнёс:
— Матерь Бога живого, внуши им благодарность за Твои милости! Прости им несправедливость! Они исправят зло на добро... Пошли нам, неверным, милость святого крещения.
Тут он увидел Гермогена, стоявшего возле дерева в молитвенном покое, приблизился к нему:
— Прости нам, отче, наши прегрешения!
— Бог простит!
— Послушай меня, отче, я не всё сказал. Мы взяли на душу ещё один грех. Задумали убить святую отроковицу.
— Какую отроковицу? За что убить? — не понимал Гермоген.
— Ту, что во сне Богородицу видела. Она-де злую неправду сказала про сон свой и тем согласилась ложную службу исполнить, дабы русская церковь была в славе, а мечети в поругании. Лукавица она и достойна наказания!
— Боже милостивый! Где Матрёна? Почему молчишь?
— Идём, отче, со мной!
Юсуп привёл Гермогена к пепелищу, в стороне от которого стоял полуобгоревший сарайчик. Татары молча следовали за ним в отдалении. Юсуп открыл покосившуюся дверь. Возле самой стенки к стояку была привязана бечёвками Матрёна. Во рту была тряпка. Гермоген кинулся к девочке, вырвал изо рта тряпку. Раздался тихий стон. Юсуп помогал развязывать бечёвку, и, по мере того как её раскручивали, тело девочки оседало. Гермоген успел подхватить её на руки. Она была очень бледной и точно неживой. Пока не пришёл лекарь, девочку положили возле колодца, смачивали холодной водой голову и грудь. Понемногу веки её затрепетали, потом она открыла глаза... и снова закрыла. Нюхательная соль, которую принёс лекарь, привела её в чувство... Но трое суток после этого она провела в постели.
Надо сказать, что татары не оставили её заботами, принесли молока, яиц, пшеничного хлеба. К этому времени многие из них вместе с Юсупом приняли крещение. Они говорили:
— Отроковицу осияла Божья благодать. Оттого и была удостоена она чудного явления Богородицы.
Но слово «лукавица» надолго пристало к ней. И дети дразнили её:
— Лукавица! Лукавица!
3
В дни горя и одиночества после смерти жены надёжным убежищем для Гермогена стала спасительная мудрость христианского учения. Душа Ксении в раю радуется, и не грех ли ему, облачённому священным саном, скорбеть о ранней её кончине? Понемногу и заботы о дочери-младенце отвлекли его от удручающих бренных мыслей. Приехавшая на похороны родная тётка из Вятского посада убедила его, что дитяти будет лучше на сельской волюшке и догляд за ней будет лучше. Живут они, почитай, в лесу, а ныне надвигается пора малины лесной, да ежевики, да лесных яблок, скорых помощников от всякой хвори. А здесь, в татарском краю, что за жизнь? Поганые озерки, разогретые пожаром да солнцем, курятся дурным духом... А чуть сойдёшь с мостков — грязь непролазная...
У Гермогена не было выбора. Он знал, что не станет жениться в другой раз. На ум всё чаще приходила мысль затвориться в монастыре, принять схиму. Но судьбе угодно было распорядиться по-другому. На Гермогена вскоре навалились неотложные приходские заботы и тревоги. В Казани шли упорные толки, что пожар возник из-за православных людей; татары видели причину зла в том, что русские поклоняются иконам. Но особенный гнев обрушивали они на тех, кто отрёкся от мусульманства.
— Аллах не любит многобожников. Горе вам! — кричали они.
— Уверовавшие в иконы бойтесь Аллаха должным страхом.
— Это Аллах пожёг ваши дома. Когда Аллах решит, он только скажет «будь», и оно бывает.
Эти религиозные атаки были столь сокрушительной силы, что многие татарки, вышедшие замуж за русских, возвращались в свою веру и успешно убеждали принять мусульманство своих мужей.
Столь быстрое отпадение от веры встревожило архиепископа Иеремию. Он должен был признаться себе, что после смерти архимандрита Варсонофия Казанский край лишился надёжного подвижника веры. Он хорошо знал татарский язык и Коран, понимал татарские обычаи и нравы (незадолго до того три года жил в плену у крымских татар). Нынешний архимандрит стар и слаб. Противиться надвигающейся беде ему было не по силам. И, поразмыслив, владыка решил во всём положиться на Гермогена. После обретения чудотворной иконы Казанской Богоматери имя Гермогена было на слуху у самого царя. Архиепископ Иеремия так отзывался о нём:
— Зело премудростью украшен и в книжном учении изящен. Имеет великий разум, смысл и мудрый ум.
Этот отзыв спасёт впоследствии Гермогена от злого доноса.
Итак, владыка искал средства и пути воздействия на умы и сердца иноверных, дабы обратить их к Богу истинному. При Спасо-Преображенском монастыре было две церкви. Одна — деревянная во имя Преображения Господня, вторая — каменная Николы Ратного, служившая также трапезной. Она была просторной и менее других пострадала от пожара. Сюда и были приглашены все иноверные послушать проповедь Гермогена о православной вере. Пришли люди всех сословий. Простонародье теснилось по углам. На самом виду стояли богатые татары в бархатных бешметах и шёлковых поддёвках. Бешметы расшиты узорами и бисером, у женщин на шее блестящие мониста. По важному и властному виду можно было узнать татарских старейшин.
Гермоген вглядывался в лица старейшин, отыскивая глазами Маметкула. Он знал, что Маметкул живёт своим домом. Иногда он показывался в церкви, но разговора с ним не получалось. В нём смутно угадывалась какая-то тревога. Доносились слухи, что он не ладит со своими. И, словно подтверждая эти слухи, Маметкул вошёл в церковь позже других. Бешмет на нём старый, в чёрно-угольных глазах неуверенность и тоска. В сердце Гермогена затеплилось участие к старому товарищу. Как бы позвать его в гости да расспросить?
Но вот вошли священные чины и устроились на ближней к амвону скамье. Тут были келарь, подкеларник, клирошане и дьяки. Гермоген начал горячую проповедь и завершил её словами, как бы приглашающими к свободной беседе:
— Да познают Бога истинного все подданные великого князя Ивана Васильевича, царя всея Руси!
Он знал, сколь долог будет их путь к истинной вере. Ведь новокрещёные будут жить вместе с другими татарами и чувашами. И коль люди вместе пьют и едят, как не поддаться столь заразительному неверию! Он знал татар, что хотели креститься, но стеснялись носить на себе кресты и держать в доме образа и не могли отстать от татарских обычаев. Не крестили детей и не призывали попа, чтобы отпеть покойника. И теперь иные из них пришли, чтобы после проповеди просить либо за татарина, попавшего в тюрьму, дабы ему было облегчение, либо за разрешением ловить рыбу в монастырских водоёмах, либо ещё с какой нуждой... Оставалось уповать... Малая капля и камень пробивает, а малое слово и горы сдвигает. Он видел, что сейчас начнутся вопросы, и ожидал их.
— Скажи, поп, чем твоя вера лучше мусульманской?
— Я не говорю «лучше». Всяк выбирает веру, какая ближе его душе. В своей вере я не раб, но сын. Наш Бог Отец сердечно любит своих детей, Отец Небесный радуется о душах, ему верных. И как отец не всё даёт детям, но только полезное и нужное, так и Отец Небесный даёт не всё просимое, а токмо необходимое для жизни и спасения. И люди называют Бога «Авва Отче». Как отец наказует своих детей, но и утешает, так и мы славим Господа своего за его благорасположение к нам: «По множеству болезней моих в сердце моём утешение Твоё возвеселиша душу мою, Боже!»
— Или наш Аллах хуже твоего Бога? — спросил старый татарин.
— Я не говорю «хуже». Аллах — уважаемый пророк, мудрый, знающий, милосердный. Мусульмане знают о его благодеяниях. Но земля населена многими народами. Среди них обитают и язычники. Кто спасёт их? Кто о них помилосердствует? Не тот ли, кто принял муки смертные за всех людей на земле? Разве не все народы на земле причиною его ужасного страдания? Да поклонимся все вместе кресту его честному. Он вместо нас поруган, осмеян и распят.
— Господи, да славится имя Твоё! — произнёс старый монах. И вдруг многие татары перекрестились, как бы подражая Гермогену и сидящим на скамье священным лицам.