«… Органами военной разведки и контрразведки (Абвер) гитлеровского вермахта, имеющими как агентурное, так и финансовое влияние на руководящие кадры украинских националистов, уже в конце лета 1942 г. перед центральным «проводом» ОУН была поставлена задача о создании эффективно действующих против войск Красной Армии военизированных формирований.
К началу осени 1942 г. такие формирования начали создаваться, и руководство ОУН пыталось объединить их в так называемую «Украинскую повстанческую армию» (УПА)…»
Это предположение является далеко не беспочвенным и никак не пропагандистским, особенно если учесть, что практически все высшее командование УПА — бывшие агенты и диверсанты Абвера. Маловероятно, что эти контакты были оборваны, тем более что даже в случае их обрыва они должны были быть восстановлены при первом же намеке на создание «бывшими» диверсантами собственных военизированных структур. Это правило работы любой спецслужбы — пристальное внимание за собственными агентами.
Следующим фактором являлось то, что при формировании УПА по приказу бандеровского руководства все оуновцы, служащие в полицейских частях, обязаны были с оружием уйти в лес, наполнив, таким образом, созданную военизированную структуру, достаточно подготовленным личным составом. Понятное дело, такой уход полицейских подразделений обязан был вызвать резкую реакцию со стороны полиции безопасности. Однако особых «оргвыводов» не последовало. Исключение составляют бои с местными немецкими гарнизонами, что и понятно. Местные оккупационные администрации обязаны была бороться с такого рода дезертирами из полиции, да еще и уходящими в полной амуниции и с вооружением.
Кстати, украинские историки приводят документальные свидетельства, что немцы усиливали гарнизоны в районах формирования УПА, при чем связывают это именно с угрозой со стороны бандеровских вооруженных формирований. Между тем такое усиление гарнизонов легко объясняется тем, что полицейские части, которые и составляли основную массу войск в малых западноукраинских городках и селах, в значительном количестве ушли в лес, следовательно, численность войск должна быть восстановлена, что и приводило к увеличению немецких гарнизонов.
Документальных данных о боях УПА с немцами очень немного, да и имеющиеся данные крайне противоречивы, что вынуждены признавать и «пробандеровские» историки. Именно на этих скудных обрывках информации, особенно на мемуарах выживших уповцев и строятся теории о «бескомпромиссной» борьбе бандеровцев с немецкими оккупантами.
Между тем, исходя из имеющихся источников, подавляюще большинство боев УПА с немецкими подразделениями — это вынужденная самооборона от «сельхозкоманд», занимающихся выколачиванием продовольствия из села, а также оборона от карательных отрядов, «наводящих порядок», после боестолкновений с «сельхозкомандами» или в связи с невыполнением сельхозпоставок. Это, к слову, подтверждают и вышеупомянутые историки.
Любопытно, что такой же характер боевых действий УПА против немцев фиксировали и советские органы госбезопасности. В частности, в декабрьском 1943 г. спецсобщении 4-го управления НКГБ СССР № 4/3/5346 указывалось: «… Столкновения бандеровских банд (УПА) с немцами носят вынужденный характер. Их тенденциозное освещение «боев» с немцами имеет целью мобилизовать украинское население против ненавистных ему немцев с тем, чтобы использовать УПА против советской власти на освобожденной территории, в немецком тылу против советских партизан…»
Именно на этой почве и возникали первые контакты полевых командиров УПА и местной оккупационной администрации по типу «ненападение в обмен на продовольствие» и помощь в борьбе с советскими партизанами.
К лету — осени 1943 г. ситуация коренным образом изменилась — немецкому командованию необходим был спокойный тыл, в связи с обороной по линии Днепра и Правобережной Украины от наступающих советских войск. С другой стороны, на Западную Украину передислоцировались потрепанные и разбитые в боях части Вермахта. Фронтовики — это не каратели, столкновения с ними для УПА закончились бы полным и быстрым разгромом. Что прекрасно понимали как полевые командиры, так и верхушка Провода ОУН. Таким образом, возник еще один повод для переговоров с немецким командованием.
Ещё одной причиной являлась нехватка вооружения и боеприпасов в УПА. Взять с боем у немцев или спрятать можно было немного, тем более, что боевые действия по захвату также требовали расхода боеприпасов и были сопряжены с риском ответных карательных акций. А собственные амбиции предполагали создать серьезную военизированную структуру. Следовательно, появлялся еще один мотив для торговли с немцами — «боеприпасы в обмен на лояльность».
Резюмируя, можно сделать вывод, что к началу 1944 г. ОУН(б), как и немцы, вновь оказались крайне заинтересованны в налаживании тесных контактов.
Не препятствовали им и политические установки бандеровской верхушки. В связи с этим необходимо охарактеризовать, что же понимают современные украинские историки под «двухфронтовой борьбой» ОУН-УПА. За неё выдаётся, что бандеровский Провод ОУН старался «… не допустить любых неконтролируемых антинемецких акций, не поддаваться искушению расширять масштабы вооруженного сопротивления оккупантам без твердой уверенности в позитивном результате…» Вот такая борьба, по крайней мере «на немецком фронте». Под «советским» же фронтом следует понимать недопущение развертывания советского партизанского движения на Западной Украине.
Данные положения — не выдумка современных историков, а четкая декларация, утвержденная августовским 1943 г. ІІІ чрезвычайным великим сбором ОУН. К слову, характерно, что на указанном сборе большинство отвергло предложения члена Центрального Провода ОУН М. Степаняка организовать массовые подпольные вооруженные выступления против немцев, а было решено бороться с ними «… в таких же, как и до этого времени формах…». То есть — пропагандистскими листовками с рассуждениями о «независимой Украине» и установлением своих порядков на селе с эпизодической обороной от немецких фуражиров и «сельхозкоманд».
Бандеровские функционеры опасались, что вооруженная борьба против немцев, особенно в условиях наступления Красной Армии, ослабит их возможности борьбы с СССР, который считался главным врагом. Более того, стратегия «двухфронтовой борьбы» не предполагала одновременного ведения боевых действий против СССР и Германии — провозглашая вооруженное выступление против немцев «… ОУН не ставила перед УПА задачу бить нацистов на каждом шагу…», а «… путем демонстрации боевых возможностей повстанческой армии заставить оккупантов согласиться со статусом «двоевластия»… Действия против немцев должны нести главным образом характер «самообороны народа»…» Оправдывается эта позиция тем, что такая стратегия «накопления сил и ожидания истощения немецких оккупантов была характерна и для антифашистского Сопротивления в странах Западной Европы (некоммунистического, естественно). Ещё раз иронично подчеркнём — долго пришлось бы ждать «результата», если бы не наступающие части РККА.
Это не шутка, не горячечный бред — это рассуждения современных украинских историков в монографии, претендующей на научность, которые являются калькой с программных решений самих бандеровцев. Видимо, после «демонстрации боевых возможностей повстанческой армии» Вермахт должен был разбежаться от ужаса перед доблестным украинским войском, а оккупационная администрация — «вручить ключи» бандеровцам от Западной Украины. Однако такого, понятно, не случилось. Уж более мелок был «противник»…
В общем, следует констатировать — не было ни борьбы, ни «двухфронтовой», и уж тем более «антинемецкой. антинемецкой.
А вся политика ОУН(б) на протяжении ВОВ по отношению к немецкой оккупационной и военной администрации сводилась к тезису «возьмите нас к себе в холопы, только власти дайте хоть немножко».
В таких условиях возникновение договоренностей становилось неизбежным.
Первый посыл к переговорам со стороны ОУН был оформлен в качестве «Открытого письма украинских националистов немецкому националисту» от 1 октября 1943 г. Под «немецким националистом» подразумевался губернатор Галичины О. Вехтер, в котором бандеровцы оправдывали враждебное отношение украинского населения немцам нежеланием последних создавать «самостийную Украину». При этом оккупационную власть заверяли, что националисты не бунтуют народ против немцев, а действия УПА вызваны исключительно необходимостью обороны против «оккупационной политики Розенберга — Коха» и ее последствиями.
Анализируя переговорный процесс, следует отметить, что переговоры, которые проводились ОУН-УПА и немцами необходимо разделить на две категории, что, кстати, отмечают и украинские историки. Во-первых, переговоры полевых командиров с отдельными немецкими частями и соединениями. Здесь речь шла, в основном, о нейтралитете и обмене оружия и боеприпасов на продовольствие, либо информацию о советских партизанах, подпольщиках и разведчиках. Во-вторых (что главное), переговоры между представителями Центрального Провода ОУН и немецким военным командованием и спецслужбами о сотрудничестве в борьбе с наступающими частями Красной Армии и советской властью.
Известно, что местные командиры УПА вели активные переговоры с дислоцированными в их «зоне ответственности» немецкими подразделениями.
В частности, в декабре 1943 года через старосту Владимир-Волынского повета была достигнута договоренность между оккупационной властью и командиром отряда УПА им. Богуна П. Антонюком («Сосенко»). В ходе переговоров уповцы обещали наладить снабжение немецких войск продовольствием, в свою же очередь немцы обещали прекратить все карательные операции против сел в зоне ответственности отряда. Также была достигнута договоренность о совместных боевых действиях против партизан, для чего уповцам передавалось оружие и боеприпасы.
Здесь же следует упомянуть и договор между ландвиртами (руководством сельскохозяйственного управления) Владимир-Волынского и представителями УПА. Последние выдвигали требования прекратить сотрудничество с поляками и не обращать внимания на массовые убийства поляков членами УПА, не применять насилие над украинскими селами, также предполагался обмен пленными. В ответ уповцы обязались не мешать немецким транспортным перевозкам