Телохранитель
В современной России приход в политику силовиков начался отнюдь не с Владимира Путина. Он, можно сказать, шел по проторенной дорожке. А проторил ее Александр Коржаков, падение которого было не менее фантастично, чем его одиннадцатилетнее парение — и все время по восходящей — сначала за спиной президента, а потом и рядом с ним. Ничем не примечательный и в 1985 году «прикрепленный» из «девятки», он в 1996 году ставился экспертами на второе место — после Бориса Ельцина — по влиятельности в стране. Ельцин лишь посмеивался, убежденный, что достаточно сказать лишь слово и стопроцентно преданный ему шеф СБП снова уйдет в тень. Коржаков тоже посмеивался, считая, что многолетние заслуги — впервые на первые полосы газет он попал, пожалуй, забравшись вместе с Ельциным на танк перед Белым домом в августе 1991 года — позволяют многое, если не все.
Одним же из самых громких публичных «выступлений» Коржакова в бытность его главой Службы Безопасности президента (СБП) была операция по захвату охраны Владимира Гусинского перед зданием московской мэрии. Приказ о проведении акции отдавал он. В истории она останется под кодовым названием «Мордой в снег», принадлежащим его ближайшему соратнику Валерию Стрелецкому.
В пятницу 2 декабря 1994 года в конце рабочего дня москвичи имели возможность наблюдать, как крепкие ребята в пятнистой униформе и черных масках, вооруженные по последнему слову военной техники, блокировали подходы к мэрии, уложив лицом в снег каких-то людей. Последние получали удары по ребрам и между ног. Мизансцена напоминала телевизионные кадры о захвате террористами заложников или, наоборот, учения антитеррористического подразделения. Акция перед мэрией продолжалась более трех часов: с пяти до девяти вечера. В ней участвовали 24 автоматчика.
Позже Коржаков в одном из интервью объяснил причину наезда на «Мост» просто: «Надо было показать ребятам, что к чему». Стрелецкий в своем интервью был еще конкретнее: «В результате Гусинский на полгода уехал из России. А как еще можно было остановить его вхождение в политику?»
С момента создания СБП Коржаков и его подчиненные жили по закрытому и для себя написанному положению о собственной службе. Под ним стояла подпись президента. Положение, как резиновое, натягивалось на любую ситуацию, в которой они были задействованы. Служба начиналась с письменной гарантии собственной неуязвимости перед законом.
Вполне закономерное вмешательство в вооруженный инцидент в центре города сотрудников московского ФСК стоило места Евгению Савостьянову, одновременно бывшему и зампредом на Большой Лубянке. Нецензурная брань Коржакова и Барсукова в его адрес по телефону через пару часов сменилась указом президента об отстранении его от должности. С такой скоростью такого уровня руководителя мог снять только человек, сам написавший этот указ и зашедший по-свойски к президенту за подписью. И пользующийся абсолютным доверием президента. Итог действа известен и объясняет причины. Гусинский действительно на полгода уехал из Москвы в Лондон и, говорят, был немало напуган. Кроме того, в ходе инцидента были засвечены и, по крайней мере временно, отрезаны его связи в различных структурах и высоких сферах, куда он обращался за помощью.
А сообразительный Лужков через некоторое время отреагировал на «сигнал» Коржакова, публично объявив, что никаких президентских амбиций у него нет и его вполне устраивает должность мэра. Финансовые отношения между мэрией и группой «Мост» натянулись, что в большой степени било по Гусинскому-бизнесмену.
Это был чекистский раунд борьбы Коржакова, и как профессионал он его выиграл. Закон и защита оказались на стороне сильного. Никакие интересы государства и безопасности не имели к этой истории ни малейшего отношения, о чем косвенно свидетельствует и тот факт, что во время выборов президента Коржаков оказался в одной компании с собственными друзьями и недругами. И вот тут уж его обставили, придав политическую интерпретацию очередному порыву службистского рвения.
В день, когда Ельцин понял, что недооценил Коржакова, стало ясно, что Коржаков себя переоценил: игра на преданности, как и в случае с Павлом Грачевым, не спасла его от точной формулировки: «Слишком много на себя брал…»
До поры Бориса Ельцина мало волновали волны «де-монизации» Александра Коржакова, время от времени прокатывающиеся в прессе. Он фактически промолчал, когда противники Коржакова сдали в 1994 году журналистам письмо главы СБП Виктору Черномырдину, в котором Коржаков советовал главе правительства, как надо поступать со спецэкспортерами и вообще с экономикой. Промолчал, когда массмедиа стали грудью на защиту Лужкова после «Операции “Мордой в снег”».
Публично одернул он заигравшегося «охранника», как сам Коржаков называл себя, только в мае 1996 года. Тогда тот дал пространное интервью английской газете Observer, а потом еще и Интерфаксу, заявив, что президентские выборы неплохо было бы отложить. Суть политических размышлений Коржакова сводилась к следующему: «Если провести выборы в срок, то избежать беспорядков не удастся. Если победит Ельцин, то радикальная оппозиция станет утверждать, что выборы сфальсифицированы. Если победит Зюганов, то, даже если он захочет придерживаться центристской линии, те же люди не дадут ему этого сделать — и опять восстанут».
Непосредственный начальник генерал-лейтенанта Коржакова отреагировал быстро и резко. Ельцин подчеркнул, что он верит «в мудрость российских избирателей, поэтому выборы состоятся в конституционные сроки», — и добавил, что уже «сказал Коржакову, чтобы он в политику не лез и таких заявлений больше не делал». Говорят, Ельцин был очень зол на своего подчиненного.
Коржаков понял президента по-своему. Делай, что считаешь нужным, но молча. Он и делал то, что в силу своего разумения считал лучшим для Бориса Ельцина, а значит, и для Коржакова, а значит, и для страны. Естественно, что это разумение во многом расходилось с разумением других членов совета избирательного штаба Бориса Ельцина. Президент, верный многолетнему опыту, опять впряг в одну телегу «коня и трепетную лань». Этот метод очень долго оправдывал себя: разнонаправленные сторонники президента уравновешивали друг друга. В попытках переиграть внутреннего противника они генерировали идеи, из которых Ельцин выбирал нужное ему. Но оказалось, что в точке экстремума система дает сбой.
Последняя битва за президента шла насмерть. Ни одну из сторон не устраивали позиционные преимущества — к исходу выборов нужна была окончательная победа. То, что борьба идет, проявлялось даже в мелочах: в том, как и «либералы», и СБП одновременно ставили себе в заслугу успех первого «президентского» концерта в Волгограде; в том, как относились к участию в кампании дочери президента Татьяны, — необходимость в некоторых случаях подчиняться «штатским», кем бы они ни были, раздражала сотрудников СБП неимоверно (так было, например, в Твери, когда Татьяна Борисовна из предвыборных соображений посоветовала «ближнему кругу» охраны снять «тонтон-макутовские» черные очки). Апофеозом (конечно, из вышедшего на поверхность) стало интервью Бориса Ельцина в Екатеринбурге, в котором президент опроверг предположения Анатолия Чубайса о возвращении после победы в правительство реформаторов образца 1991–1992 годов. Александр Коржаков был одним из инициаторов того интервью.
Коржаков недолго радовался словам президента о том, что придут не старые, а новые люди. Маленькая екатеринбургская победа над Чубайсом обернулась крупным поражением: пришел Лебедь. И встал рядом с Ельциным. И сразу тоже стал много на себя брать. Но, в отличие от Коржакова, он имел на это моральное право — за него проголосовало 15% пришедших на выборы. И эти 15% перевесили все 11 лет коржаковской службы.
И конечно, последней каплей стало взбудоражившее общественность задержание двух участников предвыборного штаба президента с коробкой из-под ксерокса. Еще утром это можно было сгладить, объяснить ошибкой, приструнить СБП и ФСБ, никого не увольняя. Коржаков переступил черту не ночью, когда, скорее всего, действительно спал. Он переступил ее на следующий день — на встрече с Ельциным, поставив тому ультиматум. И ультиматум этот не был принят. Ельцин взвесил голоса Коржакова, Лебедя и Чубайса (за которым шли крупнейшие российские предприниматели) и решил, что Коржаков весит меньше.
В любом случае, как ни парадоксально, главу СБП смели выборы. Те самые, которых он так старался избежать…
Новый год в Грозном
А ведь начиналось все вроде бы мирно. Чеченский национальный конгресс, во главе которого встал генерал в отставке Джохар Дудаев, еще в 1991 году называли «проельцинским». Шамиль Басаев защищал Белый дом от ГКЧП. Аслан Масхадов, правда, в январе того же года командовал солдатами, прикрывавшими вильнюсский ОМОН, штурмовавший телецентр, и вроде бы был «противником демократии»…
После недвусмысленного заявления Джохара Дудаева о том, что Чеченская Республика — государство независимое, пути бывших союзников (да и были ли они союзниками на деле?) разошлись окончательно. Дальше была война. Которая показала, что «армии, т. е. дисциплинированной иерархии вооруженных людей, в России к середине 1990-х больше не существовало… Из последней несущей конструкции государства армия (точнее, то, что этим словом называлось) становилась первейшей угрозой этому государству». Если такое заявление обозревателя «Коммерсанта» Максима Соколова кажется слишком резким, то стоит, пожалуй, привести список основных неудач российских вооруженных сил в 1990-х и последствий этих неудач. Все должности, указанные в списке, приведены на сентябрь 1999 года.
1991–1992 годы — при попустительстве военных разграблены склады вооружения 14-й гвардейской армии в Приднестровье. 28 июня 1992 года командующий армией Юрий Неткачев переведен командовать армией на Северный Кавказ.
13 июля 1993 года — при атаке таджикских моджахедов на 12-ю заставу Московского погранотряда погибли 25 пограничников. Застава, оставшаяся без поддержки, была захвачена боевиками. Силами ФПС руководили командующий пограничными войсками Андрей Николаев и командующий группой погранвойск в Таджикистане генерал-майор Анатолий Чечулин.
31 декабря 1994 года — в ходе неподготовленного штурма Грозного потери федеральных сил составили более тысячи человек. Общее руководство операцией осуществляли министр обороны Павел Грачев и министр внутренних дел Виктор Ерин. Отдельными группировками, принимавшими участие в штурме, командовали генералы Константин Пуликовский, Анатолий Квашнин, Лев Рохлин (представлен за штурм Грозного к званию Героя России, от награды отказался), Иван Бабичев. Никто не получил взыскания.
14 июня 1995 года — нападение на Буденновск отряда Басаева, захват большого числа заложников. Неудачной операцией по штурму больничного комплекса руководили замминистра МВД Михаил Егоров, министр внутренних дел Виктор Ерин. Действия федеральных сил также направляли министр обороны Павел Грачев и глава ФСБ Сергей Степашин. Уволен министр внутренних дел Виктор Ерин (ушел работать заместителем директора Службы внешней разведки), подали в отставку глава ФСБ Сергей Степашин, вице-премьер Николай Егоров (назначен помощником президента), губернатор Ставропольского края Евгений Кузнецов, начальники краевых ФСБ и УВД. Грачев проработал на должности министра обороны до 18 июня 1996 года.
9 января 1996 года — нападение на Кизляр и село Первомайское, захват заложников отрядом Радуева. Штурмом Первомайского, при котором погибло значительное число заложников, а основной части боевиков удалось уйти, руководили директор ФСБ генерал армии Михаил Барсуков, министр внутренних дел генерал армии Анатолий Куликов, а также начальник Генштаба генерал-полковник Михаил Колесников. Никто ответственности не понес.
6 марта 1996 года — Грозный взят под контроль боевиками. В сентябре 1996 года Главная военная прокуратура возбудила уголовное дело в отношении бывшего коменданта Чечни генерал-майора Андриевского. Ему инкриминировалось небрежное исполнение служебных обязанностей по обеспечению обороны Грозного. Сам Андриевский расценил возбуждение уголовного дела как «попытку дискредитации руководства МВД РФ». Ничего о расследовании этого дела не известно.
16 апреля 1996 года — расстрел двигавшейся без необходимого боевого обеспечения колонны 245-го МСП в ущелье в районе Ярышмарды. По официальным данным, погибли 73 военнослужащих, 52 ранено, уничтожены шесть БМП, один танк, одна БРДМ, 11 автомобилей. Главная военная прокуратура возбудила уголовное дело против командира 245-го полка, на время расследования он был отстранен от должности. Позднее генерал-лейтенант Рохлин и главный военный прокурор Паничев назвали среди лиц, виновных в гибели колонны, генерал-майора Кондратьева, полковников Романихина и Тунилева, подполковников Водолаева и Нерковского, начальника Центральной комендатуры Чечни Андриевского, министра внутренних дел Чечни Таранова, генерал-лейтенанта Пуликовского и командира группировки внутренних войск МВД РФ Рыбакова. Никаких сообщений о взысканиях, наложенных на кого-либо из них, нет.
6 августа 1996 года — Грозный захвачен моджахедами, застигнутые врасплох части Министерства обороны и МВД РФ понесли значительные потери (около 250 убитых, более 1000 раненых). За несколько дней до штурма из города был выведен ряд спецподразделений, сняты блокпосты на многих трассах. В этот момент координационный центр МВД России в Чечне возглавлял первый замминистра внутренних дел России генерал-полковник Павел Голубец. По утверждению очевидцев, с началом штурма Голубец, оказавшийся блокированным в правительственном комплексе в центре города, не пытался руководить обороной, а спрятался в бункере. Другими руководителями обороны были командующий Объединенной группировкой федеральных сил в Чечне генерал-лейтенант Пуликовский и комендант Грозного Андриевский. Данных о наказаниях должностных лиц, виновных в захвате города боевиками, нет.
22 декабря 1997 года — нападение боевиков на 4-й военный городок в поселке Гералах (пригород Буйнакска), где дислоцируются подразделения 136-й мотострелковой бригады. Убиты трое и ранены 13 военнослужащих, уничтожены два танка Т-72, три автомобиля, две цистерны с горючим. За ситуацию в регионе отвечали командующий временной оперативной группировкой внутренних войск на Северном Кавказе генерал-майор Андриевский и командующий войсками СКВО генерал-полковник Казанцев. В начале января 1998 года Андриевский был снят с должности.
Черный морок Буденновска
К лету 1995 года Чечня постепенно переходила под контроль российских войск. Однако большинству боевиков удалось скрыться. Джохар Дудаев в интервью корреспонденту ИТАР-ТАСС сообщил: «Борьба не закончена, она просто принимает новые формы».
Эти «новые формы войны» первыми на себе почувствовали жители Ставрополья. Около полудня 14 июня 1995 года группа боевиков под командованием Шамиля Басаева захватила город Буденновск. Заняв местную больницу, террористы потребовали прекращения боевых действий в Чечне, вывода войск, прямых переговоров Ельцина с Дудаевым и пригрозили уничтожить заложников — около 2000 человек, включая персонал больницы, больных и детей.
На место событий вылетели директор ФСБ Сергей Степашин, министр внутренних дел России Виктор Ерин, его заместитель Михаил Егоров и вступили в переговоры с террористами. С заявлениями по поводу теракта выступили все представители руководства страны, включая президента Ельцина. Правда, он, рассудив, видимо, что не к лицу президенту великой державы отменять государственные визиты из-за каких-то террористов, все-таки отправился в Галифакс на встречу глав «Большой семерки». Перед вылетом сообщил журналистам, что долго сомневался, ехать или нет, но потом все же решил, что премьер и министр внутренних дел справятся с боевиками и без его помощи. А сам он воспользуется случаем, чтобы еще раз разъяснить своим западным коллегам сущность дудаевского режима, а заодно и обсудить с ними вопрос о мерах по борьбе с мировым терроризмом.
Три дня, с 16 по 19 июня 1995 года, вместили в себя две попытки штурма буденновской больницы федеральными спецчастями (в ходе одной из них удалось освободить 61 заложника), контакты главаря боевиков Шамиля Басаева с Виктором Черномырдиным по телефону, очные встречи главаря террористов с представителями российского правительства в Буденновске и, наконец, освобождение большинства заложников и отъезд террористов на предоставленных им автобусах. Миллионы телезрителей стали свидетелями беспрецедентной и отчаянной публичной дипломатии Виктора Черномырдина, который пытался не только спасти заложников. Он поставил на карту собственную политическую судьбу.
Премьер демонстративно брал инициативу на себя, начав ночью экстренные переговоры. Обещая закончить многомесячную войну. Отдавая — через голову летящего из Канады в Москву верховного главнокомандующего — приказ прекратить боевые действия. Ельцин же из Галифакса грозил бандитам, с которыми «не может быть никаких переговоров». Открыто говорил, что о штурме он заранее условился с Ериным. Ему — в России — вторил Грачев, настаивавший, по сути, на силовом варианте разрешения кризиса.
Два штурма провалились. По словам российских военных, в ходе первого штурма они взяли первый этаж главного здания больницы и захватили бы весь корпус, но неожиданно получили приказ отступать. Приказ отдал Черномырдин.
Стокгольмский синдром прочно овладел российской общественностью и СМИ. Последние смогли передать весь тот ужас, который переживали жертвы Басаева, вынужденные идентифицировать себя со своим палачом. Но, используя все средства «телевизионной реальности» для показа одной стороны антиномии — «необходимо спасать людей», СМИ совершенно безмолвствовали о другой ее стороне — «необходимо спасать то, без чего вообще невозможно будет спасать людей в будущем, т. е. государство, волю которому не может диктовать горстка решительных негодяев».
Создавалось впечатление, что упорство властей объясняется не безвыходностью ситуации, а всего лишь тупым упрямством или, хуже того, природной склонностью к пролитию крови.
Прямая трансляция из буденновской больницы оправдала в глазах общественности лишь Виктора Черномырдина, вступившего в диалог с Шамилем Басаевым. Премьер-министр принял тогда совершенно человеческое, всем понятное решение: у него была возможность действовать, и он действовал. У телезрителей такой возможности не было, и, глядя на лица буденновских заложников, вряд ли кто-то из них холодно рассуждал, может ли уважающий себя государственный деятель вести переговоры с бандитами. Правда, не ясно, чему больше способствовала телетрансляция — успешному освобождению людей или славе Шамиля Басаева.
Несмотря на миротворчество Черномырдина в результате теракта в Буденновске погибли 129 человек, 415 были ранены. Никто и никогда не узнает, что было бы, если бы Черномырдин не остановил группу захвата, которая уже сосредоточилась на первом этаже больницы, ожидая последнего приказа. Но приказ оказался совсем не тот. Отступая, «Альфа» потеряла больше бойцов, чем при захвате больницы.
«Шамиль Басаев, говорите громче!» — обращение Виктора Черномырдина к чеченскому террористу летом 1995 года прозвучало на всю страну. «Да, из-за людей. Две тысячи человек. Хотя цифра не главное. Даже если бы там был один человек и я мог помочь, я все равно вступил бы в разговор с террористом», — три года спустя в интервью повторял он.
Его действия были беспрецедентно открытыми. В силу российских традиций политики склада Черномырдина вступают на путь столь отчаянной открытости лишь в минуты, когда методы более привычной им «подковерной» (или кабинетной) политики уже не срабатывают. Давая личные гарантии — «как премьер» — террористам, он, похоже, не мог быть уверен, что автобусы с заложниками и террористами не обстреляют по пути. А группе «Альфа» на взятие такого автобуса требуется 4–6 секунд…
И тем не менее премьер на это пошел.
20 июня Борис Ельцин счел нужным напомнить, что Виктор Черномырдин, приложивший немало сил для разрешения кризиса в Буденновске, действовал под его, президента, неустанным руководством. Во-первых, он с премьером «постоянно поддерживал контакт — если не каждые полчаса, то каждый час». Во-вторых, президент отметил, что «не видит ошибок» со стороны премьера.
Видимо, в Кремле сочли, что ситуация дозрела до такой степени, когда уже, во-первых, пора вести речь о лаврах, а во-вторых, позаботиться о том, кому они достанутся. Судя по тому, как активизировался президент (на третий день по приезде из Галифакса), он был не настроен уступать лавры спасителя заложников лишь одному премьеру.
Между тем рейд террористов Шамиля Басаева закончился возвращением в Чечню. В дороге у одного из автобусов заглох двигатель, и сопровождавший колонну БТР тащил его на буксире, пока двигатель не завелся снова. В Чечне дорога перешла в горный серпантин, и начались проблемы с остальными автобусами — в них без конца что-то ломалось. Иногда отказывали тормоза, и пассажиры этой странной колонны боялись просто свалиться в пропасть.
Наконец автобусы приехали в Зандак — большое чеченское село, в котором не было видно никаких признаков войны. Их явно никогда не бомбили и не обстреливали. По улицам ходили гуси и куры, дома стояли добротные, чеченцы на нищих не походили.
На площади в центре села начался стихийный митинг. Чеченцы встречали басаевцев как героев-освободителей. Выступил незадолго до тех событий смещенный с должности уполномоченного по правам человека Сергей Ковалев, сопровождавший колонну в качестве добровольного «живого щита». После его выступления чеченцы скандировали: «Ковалев! Ковалев!» Выступил Асламбек — один из младших командиров Басаева, который сказал: «Мы сделали это от отчаяния, мы хотели, чтобы Россия почувствовала, чем пахнет кровь, и мы малой кровью Буденновска хотели предотвратить большую кровь войны!»
Басаев в общей суматохе исчез. Вскоре и его людей «растащили» по домам.
А в Буденновске шел другой митинг. Народ требовал, чтобы средства, выделенные на восстановление Чечни, были переданы на восстановление Буденновска.
Для одних миротворческая деятельность Черномырдина в Буденновске символизировала акт высшего гуманизма — подвиг, на который ни тогдашнее, ни теперешнее руководство страны было не готово просто в силу того, что оно — руководство. А он, по словам журналистки Натальи Геворкян, был каким-то «неправильным премьер-министром».
А для других — недальновидный шаг слабого руководителя, почти предательство. Тем более постыдное, что было совершено оно тогда, когда чаша весов в первой чеченской войне, казалось, окончательно склонилась на сторону России. Результатом «неуместной мягкотелости» премьер-министра стало то, что террористы сумели перегруппироваться, подготовиться и преломить ход событий в свою пользу как на поле боя, так и в СМИ. Прямым следствием Буденновска стали теракты в Кизляре и Москве и… позорный Хасавюртовский мир.
Неизвестное интервью Джохара Дудаева
Сейчас уже, наверно, трудно представить степень разобщенности российского общества по поводу войны в Чечне. Возможно, понять уровень того противостояния помогут отрывки из последнего интервью с Джохаром Дудаевым [Дудаев был убит самонаводящейся ракетой в результате спецоперации российских спецслужб 21 апреля 1996 года], которое взял у него незадолго до гибели бывший корреспондент ТАСС Шарип Асуев (подготовил интервью к публикации Владислав Дорофеев). Это интервью не публиковалось нигде и никогда.
О мире: «Война все равно закончится. И мы подпишем мир. Не в Москве — не поеду никогда и не в Чечне — надо дать России сохранить лицо. Это (подписание мира. — Ред.) будет на кавказской земле, в Дагестане. Хочешь я тебе даже скажу где? В железнодорожном вагоне». (Хасавюрт — действительно в Дагестане, но договор подписывали в доме.)
О России: «Русский народ, российское государство потеряли идею, на которой страна держалась. Исчезла ложная идея коммунизма — прекрасного будущего. От этого никуда не денешься. А раз нет идеи, нет политики. Нет политики — нет идеологии. Нет идеологии — нет мотивов. Нет мотивов — нет стимула. Все. Пустота…
Какой путь у России? Взять доллар и сделать своим богом? Они к этому готовы хоть сейчас. Что из этого получится? Это — самоуничтожение, разрушительный путь.
А духовности нету — веры нет. Полная бездуховность, безнравственность, отсутствие морали».
О войне: «Столкнулись две огромные силы — сатанинская и нравственная. Идет война между верующими и неверующими. И остановить эту войну не может ни один человек на земле, нет ни одного человека, который сможет остановить эту войну, хочет он того или нет. Приказы Ельцина, о которых он трижды объявлял, несостоятельны. Команды Грачева и Черномырдина несостоятельны. Никто в российской власти не может остановить эту войну — нет реальных рычагов управления».
О себе: «Всевышний свидетель, что я не хотел выдвигать свою кандидатуру в президенты. Никаких должностей мне в этой республике, в этой среде, испорченной до беспредела, не нужно было. Я вообще не только боялся этой среды, откровенно говоря, я ею брезговал.
С одной стороны, мне давно хотелось домой, с другой стороны, эта среда была настолько далекой от моего интеллекта и моего уровня со всей своей роскошью, чванством, закулисными играми. Эта среда была для меня дикой и далекой. Но постепенно, когда стал встречаться с людьми — в городах и селах, в отдаленных уголках, — я увидел в народе огромный духовный потенциал, который не имел возможности реализовать себя и которому надо дать выход.
Но, когда я увидел, кому съезд вайнахского народа вверил свой суверенитет и свое будущее, у меня — даю слово чести — по коже пробежали мурашки…
Я посмотрел и содрогнулся от ужаса. Доверие народа — кому оно вручено! Стало ясно, что это — крах. Что дело пойдет настолько не по тому руслу, который наметил народ. Что они буквально извратят эту идею (суверенитета. — Ред.), размажут ее, заплюют. И народ превратят в ничто.
Вот что заставило меня взять на себя этот тяжкий груз. Свобода — очень дорогая вещь. И за нее придется многое чем заплатить, в том числе и кровью. Если уж брать свободу, то брать и знать, на что идете. Если воздерживаться — воздержаться осознанно. Взяли. А раз взяли… Одно дело говорить с трибун высокопарные слова, а совсем другое, когда надо реализовывать решение».
О чеченской государственности: «Коррумпированы были все. Время нужно было, чтобы очистить высший эшелон. Один кабинет министров сменили, второй кабинет, третий. И верхний эшелон мы очистили, это нам удалось. В прежние времена первым лицам в высших эшелонах власти приносили (деньги. — Ред.), и была определенная такса, то теперь первые лица об этом даже не могли подумать. А те, которые замысливали такое, они чувствовали над собой дамоклов меч, который отрубит им головы.
Но вот на нижнем уровне коррумпированность продолжала существовать с необузданной силой. И даже при этом мы создали свою модель — с чистого листа — государственного политического устройства: от местного управления до высшей политической власти. И мы все же построили свое правовое государство. Создали свои экономическую, социальную, духовную, культурную программы. И как пошли процессы! Перед войной синусоида производства пошла вверх, причем семимильными шагами!»
О современном обществе: «Конечно, я хотел бы многое сделать иначе. Но — среда не давала, общество, не созревшее для демократии и для соблюдения норм законов. Разве я не хотел иметь рядом с собой талантливых,
II. Политика вмешательства
интеллигентных, интеллектуальных, созидательных, преданных делу людей?! Но вокруг оказывались крохоборы, у которых был только один интерес — необузданное наживательство. Окружение таким оказалось в силу обстоятельств, не было другого».
Джохар Дудаев в глазах многих чеченцев стал даже не героем — мифом, символом борьбы за свободу.
Бросок на Приштину
Еще одним итогом первой чеченской — отложенным, правда — стало сплочение российского генералитета. Через три года после Хасавюрта — едва ли не впервые в истории России — генералы тайно разработали и провели за пределами страны громкую акцию, о которой ничего не знали ни министр иностранных дел, ни глава правительства. В российских вооруженных силах нашлось как минимум два десятка достаточно молодых (средний возраст — около 50 лет) энергичных генералов-единомышленников, способных в обстановке максимальной секретности самостоятельно разработать и осуществить не только военный, но и военно-политический план.
В июне 1999 года, пока в российском МИДе шли переговоры по поводу ситуации вокруг Косово, в российском Генштабе шла напряженная работа: готовился план молниеносной передислокации 200 десантников из Боснии в Косово и упреждающее занятие аэродрома Слатина в столице края Приштине (НАТО не подвергало его бомбардировкам, рассчитывая использовать для своих военно-транспортных самолетов, а также для дислокации командования английских миротворцев). В дальнейшем здесь, по плану генералов, должны были приземлиться российские военно-транспортные Ил-76 с несколькими тысячами десантников из Пскова, Рязани и Иваново.
Идея использовать миротворцев из Боснии принадлежала генерал-полковнику Виктору Заварзину (кстати, это очередное звание он получил за успешное проведение косовской операции), который представлял Министерство обороны России при НАТО.
Планом Генштаба время «Ч» было назначено на 11.30 утра 11 июня. В 11.00 начальник Генштаба генерал Анатолий Квашнин лично позвонил президенту, доложил о плане и попросил одобрения. Борис Ельцин план одобрил, расценив его как «правильный и сильный ход». Лишь после этого Квашнин сообщил министру обороны Игорю Сергееву о плане и доложил, что план одобрен президентом.
Ровно в 11.30 утра 11 июня колонна российских военнослужащих — примерно 200 человек на 15 БТР, 30 грузовиках и 5 УАЗах (с сухим пайком на пять суток) — начала выдвижение из района постоянной дислокации российской миротворческой бригады (недалеко от боснийского города Тузла) в сторону югославской границы. Через час колонна российских десантников с эмблемами KFOR (их солдаты малевали ночью перед выходом) пересекла границу и в сопровождении сербской полиции направилась вглубь страны.
В это время на аэродромах Рязани, Иваново, Пскова уже были сконцентрированы подразделения ВДВ общей численностью 1000 человек и шесть самолетов военно-транспортной авиации ВВС Ил-76МД, готовые через четыре часа после получения приказа вылететь на Балканы. Места приземления — аэродромы в городах Печ и Приштина.
Через четыре часа колонна проследовала через Белград. Маршрут через Белград удлинял путь на 100 км, но был выбран не случайно: сербы восторженно встретили «русских братьев», и это был отличный психологический момент. 12 июня в 4.30 российские десантники, пройдя через Приштину, где их встретил многотысячный митинг сербов с песнями и музыкой, прибыли на авиабазу «Слатина». Высокопоставленный чиновник Генштаба заявил: «Именно благодаря твердой позиции и практическим шагам, предпринятым Генштабом, в Косово сложилась новая обстановка, с которой вынуждены теперь считаться в НАТО. В Приштину мы пришли первыми, как когда-то в Берлин».
На месте, в глазах наблюдателя, это выглядело менее пафосно, но не менее драматично.
«Они добрались до аэродрома и заняли оборону. Основные силы разместились в казарме, где до них жили югославские военные. Они успели встретиться с этими военными и — что это была за встреча! Сербы ожидали увидеть на аэродроме кого угодно, только не русских десантников. Сербы плакали. От того, что уходят без боя, и от того, что так неожиданно встретили здесь своих, русских.
Сербы сдали казарму в идеальном виде, а через два дня генерал Заварзин распорядился перевести десантников поближе к аэродрому. Там нашелся ангар, где ремонтировали самолеты, в нем и остановились. Еще несколько дней десантники чистили этот ангар. И все это время никто не отменял дежурства резервных групп, нарядов, постов. Людей, конечно, не хватало, а те, что были, чувствовалось, уже на пределе.
Тут Заварзин снова распорядился перевести всех — он нашел еще одно место, рядом с казармой, которую они оставили в самом начале. Тут же, через дорогу, но — день и ночь. Это были развалины. Десантники, правда, их привели, как умели, в порядок. А первую казарму разобрали уже по косточкам албанцы, которые стали к тому времени возвращаться в Косово из Македонии.
Зампотеха Диму Замиралова и его восьмерых бойцов, все из Семирхана, поставили охранять въезд на аэродром, а заодно держать дорогу на Приштину и никого на всякий случай не пускать ни в ту, ни в другую сторону. Так они и делали.
И кого только не было на этой дороге! Журналистов? Не пускать. Русских — не пускать. Американских, английских — тем более не пускать. Приехал болгарский журналист и долго просился. Не пустили и его.
Я уж не говорю про историю с английскими танками, это было в самом начале, об этом писали. Против их танков были два наших БТР, и хорошо известно: не проехали английские танки через блокпост зампотеха Димы Замиралова.
Подъезжал как-то к блокпосту приятной внешности итальянец средних лет, был приветлив и улыбчив, а узнав, что его не пустят, как будто даже обрадовался, прокричал: “Здравствуйте!” — и был таков.
И только через два дня, когда десантников предупредили, что через блокпост проедет замминистра обороны Италии и что его надо пропустить, они с потрясением узнали в нем давешнего приветливого итальяшку…»
Однако второй этап плана — переброска подкрепления из России — оказался под угрозой срыва. Венгрия и Болгария отказались предоставить воздушный коридор. Эта загвоздка оказалась для Генштаба неожиданной. Дело в том, что разрешение на пролет самолетов с десантниками в Боснию уже имелось, но только для их плановой ротации. Этим и решили воспользоваться генералы. Но в Софии и Будапеште резонно заметили, что ситуация принципиально изменилась.
Российский МИД направил в Болгарию запрос 12 июня. Российский посол Леонид Керестеджиянц даже лично встретился с премьером страны Иваном Костовым. И тот по-дружески посоветовал Москве уладить вопрос с Вашингтоном. В противном случае болгары будут действовать в соответствии со своей Конституцией — пролет российских самолетов без разрешения в Болгарии (и Венгрии тоже) будет расценен как вторжение в воздушное пространство страны.
Российские десантники в «Слатине», таким образом, оказались практически в ловушке. Запасов у них оставалось всего на два дня. А продержаться они должны были хотя бы до 18 июня, когда в Кельне начнется саммит «Восьмерки».
Они и держались. «Конечно, не было ни воды, ни электричества. Да ничего не было на этой дороге. Был полуразвалившийся домишко, в него бомба попала месяца два назад.
— Ну вот, смотри, — говорит Дима Замиралов, — вот так мы живем.
Они плохо живут?! Дом как новенький. Три комнаты, ванная, кухня, веранда с видом на дорогу и английский блок-пост. Движок работает, энергии хоть отбавляй, помпа качает воду, и кто-то полощется под душем, телевизор стоит с видеомагнитофоном, по нему наши люди смотрят новости Би-би-си, как приземляются на их аэродром натовские самолеты; поросенок в конце концов где-то хрюкает… Устроились!
Десантникам повезло — рядом с их блок-постом оказались склады югославской армии, их натовцы бомбили с особой тщательностью. Но многое уцелело.
— Тут, в доме, все трофейное, — все так же смущаясь, говорит Дима.
— То есть?
— Ну оттуда, — он недовольно машет рукой в сторону разрушенных зданий складов.
Сначала со складов вынесли солярку. Она требовалась всем: и нашим десантникам, и англичанам, и албанцам, которые стали возвращаться из Македонии. Уж не знаю, откуда солярку взяли англичане, а наши и албанцы потрепали, конечно, склады. Наши несли солярку в одну сторону, албанцы — в другую, стараясь не смотреть друг другу в глаза. А что делать?
Потом один наш десантник обнаружил почти целый агрегат для перекачки машинного масла. Из него тут же выдрали помпу и установили в доме. Так появился душ: помпа исправно качает воду.
После этого потребовалась маскировочная сетка. Командование отказало блок-посту в этой просьбе, потому что откуда ее взять. Ну и не надо — нашли на складе. И столько, что хватило на обе роты миротворцев и еще на одну осталось.
У десантника Димы Гагауза был гараж в Туле, Дима занимался ремонтом машин. Он-то и обратил внимание на искореженные югославские машины. Так на свет появился один практически новый прелестный грузовичок «Ивеко». Его, правда, усыновило командование для своих нужд.
Юрий Михайлович Лужков, мэр Москвы, когда узнал о стремительном марш-броске десантников на аэродром, выделил каждому по командирским часам. И отправил с этой миссией депутата Николая Московченко.
Московченко прибыл к миротворцам и начал раздавать часы. Часы расходились быстро. Подошли сербы, которых наняли обслуживать аэродром, — он и им вручил. Познакомился с англичанами — и этим досталось.
— Не хватит часов десантникам, Коля, — опасливо сказал ему подполковник Морозов.
— Все нормально, — успокоил его Московченко. — Всем хватит. Если Лужков сказал, что всем десантникам хватит, значит, хватит.
После этого он подарил еще одни часы водителю колонны МЧС, с которой прибыл в Слатину.
На нем часы и кончились. Не хватило штук 40.
— Ну и что? — примирительно сказал депутат. — Ну и что? Пришлю с первым бортом. Если Лужков кому-нибудь сказал…»
Конфликты с европейскими миротворцами, конечно, случались. Но не очень существенные.
«Когда англичане всеми неправдами все-таки просочились на аэродром, они увидели у здания аэропорта два флага: национальный российский и ВДВ. Они расстроились, потому что не увидели английского флага. Принесли его и начали совещаться, кто полезет на алюминиевый флагшток и решит эту неожиданную и важную проблему.
Вызвался доброволец. Не мешкая, он начал восхождение. Но там была катастрофическая особенность: чем выше, тем флагшток становился все у же. К тому же он очень скользкий. И бедняжка завис где-то во второй трети своего пути с национальной святыней в зубах и долго так раскачивался, а потом позорно съехал вниз.
И ведь дело усугублялось тем, что наши люди, сердцем предчувствуя финал этой драмы, уже сбегали за видеокамерой и тщательно все на нее фиксировали.
А наши-то штандарты развеваются. Рассказывают, что под покровом ночи англичане предприняли еще несколько попыток овладеть флагштоком, а то ведь это очень обидно, для них тоже есть святые вещи, и британское знамя для британца, видимо, почти то же самое, что для десантника флаг ВДВ. Но не вышло у них ничего. Душит их обида и черное уважение к русским людям. Не вышло.
И не могло выйти. Потому что наши-то, когда пришли в Слатину, нашли самолетный трап, подогнали его к флагштоку и повесили знамена. Зачем убиваться-то, когда трап есть?»
С точки зрения внешней политики бросок на Приштину не принес Москве никаких дивидендов. Если отбросить эмоции, то блистательный захват единственного аэродрома в Косово лишь на короткое время вызвал замешательство Запада. Принципиально на расстановке сил он не сказался.
Запад, оправившись от шока, ни на йоту не смягчил позицию на переговорах с Москвой, вновь выдвинув прежние условия российского участия в операции: никакого отдельного сектора, и подчинение общему командованию.
Никак не повлиял марш-бросок российских десантников и на положение сербов в крае. К 11 июня Косово покинули части сербской армии и полиции, а вслед за ними начался исход сербского населения.
Зато реакция значительной части российского общества на генеральскую инициативу оказалась как нельзя более благоприятной, если не сказать восторженной. А уж в армии эти генералы стали не только формальными, но и неформальными лидерами.
И сразу стало не так уж важно, чем обернется операция на Балканах, какими будут итоги переговоров Москвы и Запада, получит ли Россия свой сектор в Косово или нет, дадут ли нам кредит МВФ, реструктурируют ли долги. Все это осталось заботой и печалью дипломатов и правительства. Генералы же свое дело сделали. Косовский марш-бросок уже стал легендой. А еще своеобразным реваншем за Чечню.
Между тем российские миротворцы перебазировались в свою зону ответственности на территории американского сектора. И взаимоотношения с коллегами-конкурентами из-за океана пошли по накатанной колее.
Люди, похожие на генпрокурора
Год 1997 был богат на скандалы с силовиками. Самый, безусловно, грязный — история о том, как на свет появилась пленка, запечатлевшая сексуальные игры тогдашнего министра юстиции Валентина Ковалева в сауне с проститутками. Она возникла в контексте дела о хищении $ 7 млн., принадлежавших разорившемуся банку «Единство». В хищении обвинялся председатель совета директоров Монтажспецбанка Аркадий Ангелевич — разорившийся банк «Единство» возглавлял его знакомый Дмитрий Бурейченко. При обыске сотрудники МВД изъяли в числе прочего и злополучную кассету.
Кассету они передали скандально известной журналистке Ларисе Кислинской. Кислинская немедленно опубликовала в газете «Совершенно секретно» материал, украшенный фотографиями, сделанными, по всей видимости, с телевизора. Причем сама Кислинская утверждала, что ей от сотрудника МВД досталась «кастрированная копия». Часть оригинала ей не дали даже посмотреть, сказав лишь, что далее на пленке запечатлено «логическое завершение — групповуха министра с тремя девочками-проститутками и еще несколькими известными личностями».
Полковник из управления информации МВД Леонид Головнев немедленно официально обвинил Кислинскую в том, что она получила кассету у «солнцевских», а в разговоре с корреспондентом «Коммерсантъ-Daily» обмолвился, что такая же кассета была найдена у задержанной недавно некой преступной группировки. Но при этом признался, что ему неизвестно, откуда получила ее журналистка.
Из материала было совершенно непонятно, кто вел съемку и как видеокассета оказалась у помощника главы Минюста. Милиционеры утверждали, что Ковалев, как и другие высокопоставленные лица из упомянутого списка, уже проявил себя в деле Ангелевича как ходатай за обвиняемого.
Выходило, что Ангелевич загодя собирал аргументы (проще говоря, компромат) для тех, кто мог бы оказать ему помощь.
Валентин Ковалев заявил, что кассета — монтаж: «Оправдываться не собираюсь. Не в чем. И незачем. Тем не менее, уважая общественное мнение, считаю необходимым заявить, что буду защищать свое доброе имя, честь и достоинство всеми средствами, предусмотренными российским законодательством и международным правом».
Лариса Кислинская между тем отстаивала право журналиста на получение информации: «Министр юстиции — это публичная должность. Личная жизнь — это с женой, пусть даже с любовницами, но не групповуха с проститутками в солнцевской бане. Если у него такая личная жизнь, то, действительно, я в нее вторглась».
В конце концов Ельцин отправил Ковалева в отставку, а еще через два года подобный же прием был использован против генпрокурора России Юрия Скуратова. Очередная компрометирующая пленка с голыми девицами вызвала полноценный политический кризис (очередной) в стране и обогатила СМИ выражением «человек, похожий на генерального прокурора».
К «войне компроматов» с удовольствием подключился и пробудившийся от политической летаргии Александр Коржаков. Впервые он пообещал раскрыть финансовые тайны семьи Ельциных еще летом 1996 года, сразу после отставки. После выхода своей книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката» бывший телохранитель президента в ноябре 1998 года вновь заявил, что готов подробно рассказать, на какие средства живет семья президента и какой недвижимостью владеет. Более того, он даже решил посвятить этому вторую книгу. Но, видимо, вдохновение покинуло Коржакова, и он не стал ничего писать, приберегая имеющуюся у него информацию до лучших времен.
Ненависть к Березовскому заставила Коржакова заговорить. Генерал решил продолжить начатую Виктором Илюхиным кампанию по разоблачению тогдашнего исполнительного секретаря СНГ. По словам Коржакова, не делали они этого до тех пор лишь по одной простой причине: Березовский шантажировал Ельциных обещаниями рассказать об их финансовых тайнах.
Коржаков решил лишить Бориса Березовского этого козыря и предложил журналистам разобраться в денежных вопросах самим. «Возьмите ручки и запишите, сейчас я вам скажу фамилию… Роман Аркадьевич Абрамович из “Сибнефти”. Спросите у него, почему его называют кассиром? Спросите, где счета и недвижимость Семьи?» — подстрекал Коржаков репортеров.
Понимая, что, для того чтобы «завалить» Березовского, одних слов про Абрамовича недостаточно, Коржаков решил заново достать из нафталина все, что он уже рассказывал раньше. Он продемонстрировал видеокассету, записанную сразу после убийства Владислава Листьева. На ней Березовский жаловался Ельцину, что покушались и на его жизнь, после чего делал следующий вывод: «Из-под вас, Борис Николаевич, выбивают последних преданных людей». На той же кассете президент телекомпании REN-TV Ирена Лесневская обвиняла главу Мост-Банка Владимира Гусинского и мэра Москвы Юрия Лужкова в причастности к убийству с целью совершить переворот и заменить Ельцина на Лужкова.
Коржаков попутно заявил, что заявление Кирсана Илюмжинова об отделении от России тоже было делом рук Березовского. Дескать, таким образом исполнительный секретарь СНГ пытался убрать министра финансов Михаила Задорнова.
Впрочем, от разоблачений бывшего «главного охранника» толку было немного — и даже не потому, что все они по большому счету были уже секретом Полишинеля — к концу 1990-х стало ясно, что Борис Березовский покинет большую политику только вместе с Борисом Ельциным. Или не покинет вовсе, если успеет «полюбить» кого-нибудь другого.
Генеральский уровень
Арест генерала Константина Кобеца в мае 1997 года наделал много шума. Никогда ранее военный такого уровня в новой России не оказывался за решеткой. Кобец, ко всему прочему, после путча 1991 года считался близким Борису Ельцину человеком. Ельцин даже назначил его министром обороны и одному из первых присвоил звание генерала армии. Правда, в министерском кресле Кобец просидел всего месяц, после чего занял весьма влиятельное, но гораздо менее ответственное место главного военного инспектора Министерства обороны.
Его карьера оборвалась так же стремительно, как и началась. Летом 1996 года генерал Лев Рохлин выступил с сенсационным докладом в Госдуме, обвинив генерала Кобеца в коррупции.
В следственном изоляторе «Лефортово» Кобец сидел до февраля 1998 года и был выпущен оттуда в связи с резким ухудшением здоровья под подписку о невыезде. За время, проведенное в СИЗО, Кобец стал инвалидом первой группы, похудел на 40 кг и перенес два инсульта. После освобождения доктора обнаружили у Кобеца несколько серьезных заболеваний: ишемическую болезнь сердца, гипертонию, атеросклероз с поражением сосудов головного мозга. «В тюрьме генерал мог просто не дожить до суда», — признались следователи. Дело дошло до того, что Кобец из-за постоянного высокого давления — 240 / 130 — был не в состоянии ознакомиться с материалами дела.
Впрочем, все обвинения он отметал. «Они пытаются доказать, что дом, который я построил, является взяткой, — говорил Кобец. — Но у меня все документы в порядке. Я в банке заложил свою дачу, квартиру, другую собственность и получил кредит, который и пошел на строительство дома. Вернуть кредит не смог лишь потому, что меня тогда арестовали. Могу сказать вот что: на определенном этапе, когда шли споры о реформировании армии, я стал неугоден. Мои предложения и действия шли вразрез с ельцинской схемой. И меня убрали таким изуверским способом».
Между тем все шло к суду. Помешала объявленная в связи с 55-летием Победы амнистия. И Кобец как человек, имеющий боевые награды, воспользовался шансом. Следователям он заявил буквально так: «Я согласен на амнистию (фактически это означало признание вины), поскольку у меня нет ни сил, ни здоровья доказывать свою невиновность».
В прокуратуре, впрочем, только вздохнули с облегчением. «Сажать генерала армии — это уже перебор», — признавался корреспонденту «Коммерсанта» один из офицеров Главной военной прокуратуры.
К концу 1990-х сложился даже определенный рецепт политического успеха для инициативного генерала в России. Чтобы быть успешным в политике, постсоветский генерал должен удовлетворять четырем обязательным условиям.
Во-первых, у него должна быть успешная военная карьера: по возможности он должен был пройти «горячую точку».
Во-вторых, хорошему генералу нужен конфликт с властями и обязательно надо было пострадать за правое дело. Российская общественность любит униженных и несчастных.
В-третьих, и успешную карьеру, и конфликт с руководством необходимо было сделать достоянием широких избирательских масс. Генерал должен был стать желанным гостем в различных телепрограммах, интервью с ним должны были публиковать центральные газеты.
В-четвертых, ему необходима была поддержка влиятельных союзников — или группировок внутри правящего политического класса, или влиятельных оппозиционных партий, или финансово-промышленных группировок. При этом союзники могли меняться, но только они гарантировали долгое политическое существование генерала-политика и стабильность его электората.
Все эти условия выполнили Александр Лебедь, Лев Рохлин и Александр Николаев.
Военные карьеры этой троицы можно с полным основанием назвать блестящими. И к моменту ухода в политику они имели за плечами необходимый набор заслуг.
Командарм 14-й армии Александр Лебедь командовал батальоном в Афганистане, ввел войска в Баку, защитил Белый дом от гэкачепистов и остановил молдавско-приднестровскую войну.
Директор Федеральной пограничной службы Андрей Николаев, ставший в 44 года самым молодым силовым министром, навел порядок на рубежах России и всего СНГ, фактически остановил широкомасштабные боевые действия на таджикско-афганской границе, нормализовал ситуацию с финансированием погранвойск. При нем пограничники для всех прочих военных стали символом благополучия.
Командующий корпусом Лев Рохлин прошел Афганистан, Нагорный Карабах, с боями выводил войска из Грузии; в Чечне он стал едва ли не единственным генералом, который при штурме Грозного сумел вовремя выполнить поставленную задачу: именно его подразделения взяли президентский дворец и разгромили пресловутый абхазский батальон Шамиля Басаева.
Все они перед уходом в большую политику чувствовали, что переросли свои воинские должности. Лебедь был депутатом парламента Приднестровской Молдавской Республики и по службе фактически не подчинялся Москве. Николаев писал и направлял президенту собственные концепции военной реформы (хотя никто его об этом не просил). Рохлин, вернувшись из Чечни, провел, по-военному выражаясь, волгоградскую предвыборную операцию, а потом по приказу Павла Грачева вошел в предвыборный список НДР. В результате он возглавил Комитет Госдумы по обороне, но тогда Рохлин еще не стал политиком, а играл роль номенклатурного работника, призванного выполнять волю Минобороны.
Но для самостоятельного выхода на большую политическую сцену успешной карьеры, как уже указывалось, недостаточно. Нужен был скандал. И они его устроили.
Лебедь пошел войной на своего министра. Летом 1994 года, получив директиву Генштаба о реорганизации управления 14-й армии, он на весь мир объявил о преступности этого решения, заявил о своей возможной отставке и пообещал ни много ни мало — новую балканскую войну. Правда, план Лебедя чуть не сорвался: публичную поддержку ему выразил сам Борис Ельцин. Но спустя год история повторилась, поддерживать командарма Кремль не стал, и Лебедь приехал в Москву победителем — пострадать от Грачева было делом чрезвычайно почетным.
Николаеву тоже не сразу удалось вырваться в политику. В 1996 году, после событий в Кизляре, он обиделся на публичное президентское «пограничники проспали» и подал прошение об отставке. Одновременно его пресс-служба популярно разъяснила, что через зону ответственности погранвойск боевики не проходили. Но шанс был упущен — Ельцин отставку не принял.
Второй рапорт Николаев положил на стол президенту в конце 1997-го в знак протеста против решения правительства передвинуть в глубь российской территории пропускной пункт Верхний Ларс на российско-грузинской границе. Повод был настолько незначительным, что сомнений не осталось: Николаев решил уйти и просто ждал удобного момента. Его отставку многие СМИ объяснили происками грузинской «спиртовой мафии» — весьма удачная формулировка для начинающего российского политика.
Рохлин рванул сразу с места в карьер. Полгода верой и правдой позащищав Минобороны в стенах Госдумы, депутат спустя три недели после отставки Грачева в июне 1996 года обрушился с парламентской трибуны на экс-министра и его окружение с уничтожающей критикой. Выдвинул он и политические требования: отправить в отставку ряд высокопоставленных генералов, в том числе главкома сухопутными войсками Владимира Семенова и замминистра обороны Константина Кобеца, и назначить министром обороны начальника академии Генштаба Игоря Родионова. (Впоследствии все эти требования оказались выполненными.)
Все три генерала хорошо подготовились к своим демаршам.
Лебедь в Приднестровье, Николаев в Москве, а Рохлин в Чечне начали активно работать с прессой. Журналисты были желанными гостями в кабинетах и блиндажах, им практически никогда не отказывали в интервью, организовывали поездки в войска и на передовую. Кулак командарма, интеллигентная улыбка директора и треснутые, замотанные изолентой очки комкора запомнились всем.
Поэтому в ходе скандалов им были гарантированы не просто статьи и видеосюжеты, но и благожелательное отношение журналистов, которые свое дело сделали — вдобавок к известности генералы получили необходимую популярность.
Ни у кого из генералов не было ни опыта политической жизни, ни денег на предвыборные кампании и поездки по регионам, ни собственного движения — этих обязательных атрибутов политика федерального масштаба. И генералы начали поиск политических покровителей.
Быстрее других эту задачу решил Андрей Николаев: буквально через несколько недель после отставки стало известно, что экс-директор ФПС вступил в альянс с московским мэром Юрием Лужковым. Градоначальник помог генералу победить на выборах в Госдуму.
Лебедь с союзниками поначалу просчитался. Согласившись на второе место в предвыборном списке полумаргинального Конгресса русских общин (первое забрал Юрий Скоков), он потерпел фиаско — на парламентских выборах в декабре 1995 года КРО не набрал необходимых 5% голосов и в Думу не прошел. Генерала спасло лишь то, что он предусмотрительно выставил свою кандидатуру еще и в одномандатном округе в Туле, где в течение двух лет командовал дивизией.
Неудача заставила Лебедя стать осмотрительнее в выборе союзников. На президентских выборах 1996 года он заручился поддержкой предвыборного штаба Бориса Ельцина. В итоге — первый успех. Пост секретаря Совета Безопасности был той политической вершиной, на которую Лебедь мог в тот момент реально рассчитывать. Правда, высоко взлетев, Лебедь пошел напролом, быстро растерял влиятельных союзников и, оставшись в одиночестве, пал в сентябре того же года жертвой ловко сплетенной аппаратной интриги.
Однако первое серьезное политическое поражение не привело к разрыву с истеблишментом и уходу на политическую периферию. У него в активе были остановленная война в Чечне, незаслуженное вроде бы увольнение и интерес прессы. Отказ от политического радикализма обеспечил Лебедю влиятельных союзников. ОНЭКСИМбанк (хозяин «Норильского никеля»), «Российский кредит» (владелец КрАЗа) и Борис Березовский обеспечили генералу финансовую и организационную поддержку в ходе губернаторских выборов в Красноярском крае. И генерал победил.
Последнее важнейшее условие — не вступать в конфликт со всем истеблишментом и не уходить в оппозицию к правящей системе власти — не выполнил только Лев Рохлин.
Сделав поначалу ставку на министра обороны Игоря Родионова, он после его ухода решил действовать самостоятельно. В июне 1997 года Рохлин написал открытое письмо военнослужащим, в котором призывал их «сплотиться, в каждой воинской части провести офицерские собрания, на которых выработать законные требования и направить их президенту, правительству, Федеральному собранию, в Верховный и Конституционный суд». Тогда многие подумали, что Рохлин — засланный властью в ряды оппозиции казачок.
Однако через месяц бывший комкор создал резко оппозиционное Движение в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки. Поначалу Рохлина поддерживали коммунисты, которые в тот период подчеркивали свою «конструктивную оппозиционность». КПРФ даже разрешила ему пользоваться партийной инфраструктурой на местах — все так называемые региональные отделения ДПА располагались в райкомах и горкомах компартии.
Однако чем радикальнее становились призывы Рохлина — о выражении недоверия правительству, потом президенту, потом об отставке обоих, потом об их свержении конституционными методами, а в итоге и о восстании, тем прохладнее относились к нему коммунисты. В конце концов они от него отвернулись, проголосовав за снятие генерала с должности главы Оборонного комитета нижней палаты.
В отличие от Лебедя и Николаева Рохлин перешел ту тонкую грань, которая отделяет уважаемый и солидный в глазах большей части общества политический центр от пугающей и дискредитировавшей себя политической периферии, где обитают экзотические, но не достойные доверия фигуры, партии и движения.
Именно поэтому у Рохлина не было политического будущего. Потому что в России, как и в остальном мире, центробежные силы непременно выбрасывают на обочину любого, кто стал врагом всей политической системы. И он непременно становится одиозной фигурой — несмотря на личные заслуги, былую популярность или даже правоту убеждений.
Возможно, поэтому «бытовая» версия убийства генерала 3 июля 1998 года на его подмосковной даче не устроила не только его все еще многочисленных сторонников, но и людей, напрямую с ним не связанных. Версия следствия — генерала застрелила из именного пистолета его жена Тамара — была впоследствии дважды подтверждена судом. Но вряд ли даже суды сняли все вопросы о том убийстве.
Все соседи отзывались о семье Рохлиных одинаково: «С первого дня появления генерала в деревне все поняли, что он — свой мужик. Всегда здоровался первым и очень доброжелательно отвечал на вопросы. Впрочем, говорили мы с ним редко: генерал, гуляя в окрестностях своей дачи, предпочитал уединенные места».
Лев и Тамара Рохлины прожили вместе почти 30 лет. Познакомились в начале 1970-х в Ташкенте, где Лев учился в общевойсковом командном училище. Это был типичный «лейтенантский брак». В одном из интервью Тамара говорила, что полюбила своего будущего супруга за силу воли, жесткий мужской характер. У него в училище было прозвище Железный. По ее словам, любимым писателем Рохлина был Джек Лондон, с героев рассказов которого он брал пример. Все это и пробудило романтические чувства в душе Тамары.
Вместе они мотались по дальним гарнизонам и горячим точкам. За ратные успехи генерала наградили четырьмя орденами и представили к званию Героя Советского Союза, но героем он так и не стал: представление затерялось в кабинетах. За бои в Грозном генералу хотели дать Героя России, но он отказался принять эту награду, как и несколько боевых орденов. «Это была гражданская война, а в ней нельзя сыскать славы», — говорил он.
Лев Рохлин пользовался большой популярностью в армии. Один из сослуживцев так охарактеризовал генерала: «Он относился к тем командирам, которые могут жестко спросить, но, если подчиненный того заслуживает, и наградить. А тех, кто являлся балластом в армии, беспощадно освобождал от службы».
Рохлин стал первым военным, который открыто рассказал в СМИ о реальных потерях в чеченской кампании, а также то, что против федеральных сил воюют не разрозненные банды, а хорошо оснащенная и профессиональная армия.
После того как в 1995 году Рохлин вернулся из Чечни в Волгоград, боевики неоднократно угрожали ему расправой. А когда к власти пришел Масхадов, чеченская прокуратура возбудила против Рохлина уголовное дело по факту геноцида и объявила его в розыск. Тогда у Рохлина появились телохранители — сотрудники ФСБ.
Все эти годы Тамара, как могла, помогала супругу. В Волгограде она занималась благотворительностью: отправляла на Северный Кавказ для солдат и офицеров теплые вещи и еду. Ее часто видели в военных госпиталях, где она устраивала концерты и благотворительные вечера для раненых.
Многое в семье Рохлиных изменилось в 1995 году, когда генерал решил уйти в политику. Его радикализм не нравился многим: его соратникам, единомышленникам по Движению в поддержку армии и даже членам семьи. Например, зять Абакумов неоднократно просил генерала поумерить свой пыл, так как это вредит его бизнесу. «Ко мне из-за тебя каждый день кто-нибудь с проверкой приходит», — жаловался он.
В конце 1997 года Рохлин дал пресс-конференцию, на которой заявил журналистам, что некие силы из президентского окружения хотят его дискредитировать и даже физически уничтожить. Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов и чеченскую версию преступления — как известно, кавказская месть не имеет временных рамок.
Журналисты не раз задавали генералу вопрос, не боится ли он расправы. На что Рохлин обычно отвечал: «Я не раз смотрел смерти в лицо. Но если меня все же убьют, то всем сразу станет ясно, кто истинный заказчик этого преступления».