Семеновцы, разумеется, кавалеристами не были, как и моравские добровольцы, влившиеся в нашу сводную роту. Но, каждый рядовой пехотинец, будучи крестьянином от рождения, с детства умел неплохо обращаться с лошадьми. Деревенские жители издревле на лошадях пахали, сеяли, отвозили урожай и ездили между населенными пунктами. Так было в любой стране Европы. И не только в Европе, конечно. К началу эпохи Наполеоновских войн в этом отношении во всем мире пока что не изменилось ничего. Эпоха механизированного транспорта и сельскохозяйственной техники еще не наступила, да и не собиралась наступать в ближайшие десятилетия. А потому лошадь по-прежнему оставалась необходимым и полезнейшим рабочим и транспортным животным, с которым очень важно уметь поладить, и о котором нужно постоянно заботиться.
Прежде, чем сесть верхом, солдаты проверяли, правильно ли надеты седла, хорошо ли подтянуты подпруги и удобно ли выпущены по длине стремена. Я тоже проверил упряжь своего трофейного жеребца прежде, чем забраться в седло. Этот очень даже недешевый черный конь с белым пятном на лбу достался мне от вражеского фельдъегеря, захваченного в плен. Причем, мне его добровольно уступил Дорохов, хотя трофей принадлежал Федору по праву. Ведь это именно благодаря смекалке поручика нам удалось захватить вражеского коня вместе с седоком без всяких повреждений. Потому я не хотел брать себе этот приз. Но, Дорохов настоял, убедив меня, что подобный конь должен принадлежать старшему офицеру, командиру нашей сводной роты, кем я теперь и являлся.
И мне показалось, что, когда поручик окончательно протрезвел, то все-таки почувствовал себя неудобно, в долгу передо мной. И не только по той причине, что я хлопотал в штабе о возвращении ему офицерского чина, но и из-за того, что разговаривал он со мной поначалу весьма дерзко, не желая подчиняться мне, как старшему по званию. Впрочем, я обиду на него уже не держал. Во-первых, совесть у парня все же имелась. И, во-вторых, при всей сложности его характера, Дорохов оказался командиром храбрым и эффективным, а я оценивал людей по делам их. Потому все прежние хулиганские выходки Федора для меня сейчас мало что значили. Гораздо важнее было то, что моим заместителем оказался бесстрашный и умелый офицер, преданный воинской службе и Отечеству.
Князь Андрей считался отличным наездником. Потому и я, оказавшись на его месте, в грязь лицом не ударил. Память тела помогла мне удобно устроиться в седле без риска натереть себе пятую точку. Тяжелые пистолеты, сделанные, как выяснилось, на заказ в Швейцарии и подаренные покойному Ришару за боевые заслуги маршалом Иоахимом Мюратом, о чем гласила надпись, выгравированная на серебряной пластине снизу футляра, я переложил в седельные кобуры, чтобы не били в грудь на скаку. После чего, еще раз проверив, застегнуты ли пряжки на кожаных сумках, висящих с каждой стороны от седла, в которых помещался мой личный багаж, состоящий из трофейных вещей, принадлежавших мертвому французскому полковнику, когда он еще был жив, я подал знак рукой Дорохову, начав движение колонны первым.
Следуя за мной, лошади пошли друг за другом неторопливым шагом. С отправлением из-за Иржины и ее родственниц, которые собирались в дорогу весьма медлительно и нерасторопно, забывая то одно, то другое в последний момент, как обычно это бывает с рассеянными женщинами, мы все-таки сильно задержались. И потому начали движение позже на несколько часов, чем я планировал. Но, наконец-то наш боевой караван, выдвинувшись из ворот крепости в то время, когда уже достаточно рассвело, постепенно начал покидать Гельф. В утреннем морозном воздухе дышалось легко, а ясное в большей своей части небо с кучевыми облаками, лежащими достаточно далеко от нас над темными горбами гор, давало надежду, что погода будет благоприятствовать походу.
Всадники поехали друг за другом, а за ними, скрипя колесами под тяжестью грузов, потащились фургоны, впереди которых катилась бричка Иржины. Кучером у нее был Януш, одетый в венгерский бекеш, похожий на укороченный тулуп из овчины. А сама бричка выглядела переполненной багажом. Баронесса же, кутаясь в длинную шубу с капюшоном, похожую видом на темную норковую, еще долго оглядывалась на свой замок, бывший много лет ее домом.
Остановившись на обочине, я пропускал вперед своих всадников, внимательно осматривая каждого из них. Вскоре мимо меня проехал и экипаж баронессы. Взглянув на Иржину, я заметил, что в ее глазах стояли слезы. Иржина грустила, поскольку понимала, что едет в неизвестность. Но, поравнявшись со мной, она постаралась приободриться, промокнув глаза платочком и попытавшись улыбнуться. Я же приветственно махнул ей рукой и, поскакав в голову нашей кавалькады на своем быстром черном коне, приказал Дорохову выслать разведывательные разъезды и организовать арьергард на случай преследования.
Когда отъехали от замка, выйдя из-под защиты крепостных стен и склона горы, на открытом месте сделалось промозгло, поскольку налетел морозный ветер. И я поежился в своей трофейной французской шинели с меховым подбоем, ранее принадлежавшей все тому же полковнику Ришару, думая о том, каково было солдатам Суворова переправляться в высокогорье через вечные снега Альп. Ведь, кроме плаща из сукна, называемого епанча, у суворовских солдат никакой теплой одежды не имелось. А регулярное зимнее обмундирование появилось только после того героического похода.
Правильно восприняв сей опыт, император Павел распорядился внести изменения в вещевое довольствие армии и снабжать в холодное время солдат шинелями, тулупами-душегрейками и даже валенками. Я же приказал позаботиться о том, чтобы перед дальней зимней дорогой бойцы нашей роты утеплились, насколько возможно, надев, у кого были, шинели поверх мундиров. К счастью, у французских фуражиров мы взяли в качестве трофеев немало теплых вещей. И пока я не переживал о том, что бойцы получат обморожения. Тем более, что дневная температура все еще держалась выше нуля, хотя рано утром дорожные обочины покрылись инеем, а под конскими копытами иногда хрустел лед в лужицах, замерзших за ночь.
Глава 27
Пустив коня в голове колонны, я мерно покачивался в седле, а за мной так же размеренно двигалась вся рота вместе с обозом. Лошади шли неспешно, шагом, приноровившись к скорости движения обозных фургонов, которая лишь немного превосходила скорость обычного пешехода. Такое неторопливое перемещение, с одной стороны, экономило силы животных. Но, с другой стороны, значительно удлиняло время нашего перехода из Гельфа в Здешов.
К тому же, равномерный лошадиный шаг действовал на людей усыпляюще. И солдаты нашей сводной роты, уставшие грузить мешки в фургоны перед отъездом и не сомкнувшие глаз за всю ночь, дремали в седлах. А я опасался за то, что кто-то из них, заснув покрепче, может упасть с лошади, создав хаос в колонне своим падением. Потому время от времени я останавливал коня, пропуская роту мимо себя, и внимательно смотрел, как обстоят дела у всадников, интересуясь, не возникло ли проблем во взводах.
— Все ли в порядке? — спрашивал я унтер-офицеров.
Они же пока отвечали односложно:
— В порядке, ваше высокоблагородие.
Если в первое время, как попал сюда, оказавшись на месте князя, меня такое обращение к себе удивляло, то теперь я уже привык и не замечал никакой странности, поскольку так здесь было предписано воинским Уставом. Хотя, к обычному ротмистру кавалерии военнослужащие обращались «ваше благородие», мне оказывали более высокую честь, называя «высокоблагородием» не только потому, что учитывали мой княжеский титул, но еще и по той причине, что мое звание ротмистра гвардейцев кавалергардов соответствовало пехотному подполковнику. К тому же, все в роте уже знали, что до попадания в плен служил я с самим Кутузовым. И это обстоятельство еще больше прибавляло мне авторитета в глазах бойцов, одновременно накладывая на меня груз ответственности за то, чтобы соответствовать образу соратника этого прославленного генерала, которого в войсках весьма уважали. Даже моравы, перешедшие к нам из армии Австрии, слышали о Кутузове только хорошее и отзывались о нем положительно.
Несмотря на уверения унтеров, что все в порядке, я все же замечал, что некоторые бойцы слишком сильно клюют носами. Понятное дело, не выспавшись ночью, они пытались восполнить сон во время движения. Но тех из них, кто пытался засыпать по-настоящему, я приказывал тормошить ради их же безопасности. В то же время, глядя на этих бедолаг, я, разумеется, понимал, что лучше всего просто дать сонным солдатам возможность нормально поспать. Но, останавливать роту ради отдыха пока все-таки не собирался. Мы и без того сильно задержались с выходом, прозевав безлюдное время, когда все еще спят. И теперь наша кавалькада ехала на виду у местных крестьян.
Ради маскировки я приказал надеть трофейные французские шинели, не поднимать флагов, не петь песен и не разговаривать, чтобы жители этой местности не поняли, что это русский отряд проезжает мимо них, выехав из Гельфа. Но местные, которые иногда попадались на пути, все равно узнавали издали бричку баронессы и приветствовали ее, снимая шапки. Даже если крестьяне и не понимали, что за отряд перед ними, то все равно, если французы их спросят, они, без сомнения, укажут направление нашего движения. А до ближайшей развилки было еще далеко.
С другой стороны, стоит только кому-то проникнуть в замок, как все выяснится. Поскольку там, в подземной тюрьме, мы, уезжая, заперли всех пленных. Конечно, оставлять живых свидетелей внутри крепости было лишним по соображениям безопасности для нашего отряда. Вот только, отдать приказ солдатам расстрелять или переколоть штыками такую кучу безоружных французов, как это предлагал Дорохов, я все-таки не решился. Но, отнюдь не из малодушия, а по той причине, что в этой реальности, как я уже понял, очень ценилось такое размытое к двадцать первому веку понятие, как «честь».
И я четко осознавал, что, умертвив пленных, я, без сомнения, лишусь своей офицерской чести. А общество отвергнет меня навсегда, как лютого преступника, совершившего тяжкое военное преступление. Мне же, наоборот, поддержкой этого общества необходимо заручиться,