й, пик которых пришелся в вооруженных силах на 1937–1938 гг.
Всего через десять дней после назначения Козлов был вынужден выступать на состоявшемся совещании высшего руководящего состава Красной армии (23–31 декабря 1940 г.) с изложением взглядов на роль и место ВВС и ПВО в войне. Ему предоставили слово в прениях по докладу начальника Главного управления ВВС генерал-лейтенанта П. В. Рычагова. Обращает на себя внимание, что выступление Козлова на четыре пятых посвящено как раз действиям авиации, он высказывается по вопросам организации воздушных операций армейского и фронтового масштаба и даже пытается полемизировать с Рычаговым. А вот ставшим профильными для него вопросам ПВО он уделил, как ни покажется странным, всего один абзац, полстранички.
По всему чувствовалось, что военачальник еще слабо представлял себе специфику рода войск, руководство которыми ему было поручено. Даже в терминологии он не успел разобраться. Давно утвердившееся и общепринятое понятие «противовоздушная оборона», обозначавшее защиту страны в целом и вооруженных сил в частности от нападений с воздуха, Козлов предложил заменить явно устаревшим, использовавшимся еще в годы Первой мировой и Гражданской войн термином «воздушная оборона»: «Современная воздушная оборона (я бы так назвал, потому что нам надо обороняться в воздухе, а не наоборот) [? — Авт.] помогает действиям войск. Поэтому-то организацию обороны в воздухе надо называть воздушной обороной»{227}. Очевидно, он имел в виду только использование собственно авиации для борьбы с авиацией противника. А какое же место тогда отводилось зенитной артиллерии как важнейшему средству борьбы с вражеской авиацией, средствам радиолокации? Ведь еще лет за двадцать до этого стало ясно, что борьба с ВВС противника является задачей вооруженных сил в целом, всех видов ВС и родов войск, а не отдельных родов оружия.
Можно встретить утверждение, что впервые в выступлении Козлова прозвучало предложение разделить ПВО на «оборону страны и войсковую»{228}. Но этот тезис куда более ясно прозвучал в докладе генерала Рычагова, на который откликался Козлов, как и тезис о том, что ПВО страны должна включать в себя как наземные, так и воздушные средства. Отдавая в этом приоритет Козлову, авторы таких утверждений явно выдают желаемое за действительное.
Вероятно, они опираются на сделанные Козловым в самом конце своего выступления замечания, что «воздушные силы должны действовать совместно с другими элементами воздушной обороны», что «для воздушной обороны глубины территории должна быть отдельная организация, имеющая в своем распоряжении наземные и воздушные средства», что, как показал опыт войны в Германии и Великобритании, «объединение в одних руках обороны войск и страны пользы не принесет. Должна быть отдельная организация, которая должна организовать оборону тыла и отвечать за нее». Но даже из самих этих формулировок видно, что ясного понимания вопроса у Козлова не сложилось.
Собственно, и ждать этого было бы странно, учитывая, что выступление на совещании и момент назначения его на должность главного в РККА «пэвэошника» разделяли не более десяти дней. Вероятно, отсутствие у Козлова сколько-нибудь серьезного опыта руководства таким специфическим родом войск вызвало ровно через два месяца — 14 февраля 1941 г. замену его на посту начальника Главного управления ПВО Красной армии генерал-полковником Г. М. Штерном. А Козлов был назначен на более привычную для него общевойсковую должность — командующим войсками Закавказского военного округа.
Округ прикрывал государственную границу с Турцией и Ираном. С началом Великой Отечественной войны к этой задаче добавилась также защита Черноморского побережья Кавказа и Таманского полуострова, для чего в августе 1941 г. на базе войск округа был образован Закавказский фронт. Следует упомянуть, что начальником штаба округа и фронта был будущий Маршал Советского Союза, а тогда генерал-майор Ф. И. Толбухин, составивший с Козловым хороший командно-штабной дуэт.
С приближением к середине ноября войск вермахта к Кавказу, а также захватом ими Керченского полуострова, откуда они стали угрожать Тамани, для Закавказского фронта и его командующего наступил этап непосредственного участия в борьбе за Крым. Не случайно 20 декабря 1941 г. Ставка ВГК подчинила генералу Козлову еще и Севастопольский оборонительный район (СОР). Сделано это было с учетом готовившейся Керченско-Феодосийской десантной операции войск Закавказского фронта совместно с Черноморским флотом и Азовской флотилией, с которой, по замыслу высшего командования, должно было начаться освобождение всего Крымского полуострова. В этих условиях объединение командования всеми войсками и силами флота, действовавшими в Крыму, в одних руках было более чем оправданным.
Завершенная 2 января 1942 г. десантная операция свои задачи решила: был освобожден Керченский полуостров, успешные действия десантников позволили ослабить давление врага на Севастополь. По оценке наркома ВМФ СССР адмирала Н. Г. Кузнецова, «это была самая крупная десантная операция наших войск в Великую Отечественную войну, хорошо разработанная, несмотря на сжатые сроки ее подготовки»{229}. За этими словами будет справедливо увидеть и высокую оценку действий генерал-лейтенанта Козлова. Но ему не удалось решить главную задачу — обеспечить перерастание десантной операции в общее наступление на запад с целью изгнания немцев из Крыма. А именно эту задачу поставила Ставка ВГК перед командованием Кавказского фронта (так с 30 декабря стал называться Закавказский фронт). Она была подчеркнута даже новым переименованием фронта (с 28 января 1942 г.) в Крымский.
Уже в день завершения десантной операции 2 января 1942 г. Ставка ВГК отдала генерал-лейтенанту Козлову директиву всемерно ускорить сосредоточение войск, разрешив дополнительно к 44-й и 51-й армиям, уже воевавшим на Керченском полуострове, перебросить из Тамани 47-ю армию, и готовиться к переходу в общее наступление. Главный удар с Керченского плацдарма наши войска должны были наносить в направлении Джанкой — Чонгар — Перекоп, а одной из армий предписывалось наступать на Симферополь. Командующий СОР адмирал Ф. С. Октябрьский был обязан не допустить «свободного маневра» войск противника под Севастополем, то есть переброски отсюда войск навстречу наступающим соединениям Кавказского (Крымского) фронта{230}.
Генерал Козлов 5 января доложил в Москву, что, исходя из тяжелой погодной обстановки (шторм в Керченском проливе, а затем резкое похолодание с установлением ледового покрытия) и возможностей войск, фронт сможет перейти в наступление между 13 и 16 января. Сталин по прямому проводу потребовал сделать это не позже 12-го{231}. Однако в условиях наступившей зимы перебросить войска и средства борьбы через Керченский пролив оказалось очень сложно. Задача освобождения Крыма в тот момент была явно нереальной.
Более того, противник 15 января нанес упреждающий удар. Прорвав слабо организованную оборону, он 18 января захватил Феодосию. Под угрозой утраты оказался с таким трудом захваченный плацдарм, что делало невыполнимым и план Ставки по освобождению Крымского полуострова. Д. Т. Козлов вынужден был принять решение на отвод войск на Ак-Монайские позиции — оборонительный рубеж примерно в 80 км западнее Керчи. Сталин потребовал с помощью десанта вернуть Феодосию в свои руки. Он был явно недоволен действиями Козлова.
Для укрепления руководства фронтом Ставка ВГК направила сюда своего полномочного представителя — заместителя наркома обороны СССР, начальника Главного политического управления РККА армейского комиссара 1-го ранга Л. З. Мехлиса. Вместе с сопровождавшими его заместителем начальника Оперативного управления Генерального штаба генерал-майором П. П. Вечным и военным комиссаром Артиллерийского комитета Главного артиллерийского управления РККА дивизионным комиссаром П. А. Дегтяревым он уже 22 января доложил И. В. Сталину о «самой неприглядной картине организации управления войсками». Особые претензии были предъявлены командующему фронтом: «Козлов оставляет впечатление растерявшегося и неуверенного в своих действиях командира. Никто из руководящих работников фронта с момента занятия Керченского полуострова в войсках не был»{232}.
По указанию представителя Ставки, констатировавшего, что в отношении трусов и дезертиров репрессивные меры на поле боя, как того требовал приказ Ставки ВГК № 270 от 16 августа 1941 г., не применялись, были арестованы и преданы суду военного трибунала должностные лица, допустившие потерю управления войсками и «позорное бегство в тыл»: командир 9-го стрелкового корпуса, временно исполнявший обязанности командующего 44-й армией, генерал-майор И. Ф. Дашичев (вскоре освобожденный, но в июле 1942 г. повторно арестованный), командир 236-й стрелковой дивизии генерал-майор В. К. Мороз (расстрелян в феврале того же 1942 г.) и военный комиссар той же дивизии батальонный комиссар А. И. Кондрашов, командир 63-й горнострелковой дивизии подполковник П. Я. Циндзеневский (он был освобожден из-под ареста и принимал участие в дальнейших боях в качестве командира 77-й горнострелковой дивизии), начальник политотдела 404-й стрелковой дивизии Н. П. Колобаев и некоторые другие. Об этом войскам фронта объявили в приказе от 23 января 1942 г., копия которого была направлена Верховному главнокомандующему. В нем анализировались итоги минувших неудачных боев и отмечались «крупнейшие недочеты» — неудовлетворительная организация боя, плохое управление войсками на всех уровнях, начиная со штаба фронта, неумение войск закрепляться на достигнутом рубеже, отсутствие эффективной системы огня, бдительного боевого охранения, непрерывной разведки и наблюдения, беспорядки во фронтовом и армейском тылу. Командиры дивизий уличались Л. З. Мехлисом в том, что не использовали всей мощи огня артиллерии, бросали танки мелкими группами на неподавленную противотанковую оборону. Неудовлетворительно был подг