Хотя нашим бойцам противостояли румыны, а не немцы, сломить их сопротивление оказалось нелегко. «Обстановка требовала наращивать огонь артиллерии и минометов, массировать бомбовые удары авиации по основным опорным пунктам противника, поддерживать движение пехоты, не дать угаснуть ее боевому порыву. У меня и у всего командного состава, — вспоминал Кошевой, — теперь не было ни одной свободной минуты. Телефоны стали буквально горячими…
Командир 267-й дивизии полковник А. И. Толстов, доложив мне о серьезных осложнениях на левом фланге, попросил помощи. Прежде чем дать ответ, я помедлил: вся артиллерия корпуса уже находилась в действии.
Помощь пришла несколько неожиданно. Генерал С. А. Краснопевцев, который внимательно наблюдал за развитием наступления, повернулся ко мне и спросил:
— Не надо ли тебе подправить положение у Толстова силами фронтовой артиллерийской дивизии прорыва?..
Краснопевцев, не теряя времени, вызвал по телефону командира одной из бригад артиллерийской дивизии и поставил ему задачу. Через считаные минуты по позициям врага, неподалеку от которых залегли наши воины, замолотили десятки снарядов крупного калибра…
Правый фланг дивизии тем временем продолжал медленно продвигаться вперед. К 13 часам 844-й стрелковый полк и 2-й батальон 846-го полка ворвались во вторую траншею противника и выбили оттуда румынских солдат»{339}. Чтобы подавить огневые точки врага и поддержать наступающих, командир корпуса всю имеющуюся у него артиллерию нацелил на правый фланг. «Здесь еще есть неиспользованный шанс сломить сопротивление врага. Он заключался в маневре 2-го батальона 848-го полка, который, как помнит читатель, должен был нанести удар в тыл противника через Айгульское озеро»{340}.
Несмотря на то что дно озера оказалось илистым, а вода доходила солдатам до груди, они сумели незаметно для врага форсировать водную преграду и захватить первую траншею немецкой обороны. «Но, продвинувшись вперед, оказались на плоской равнине… Грунт как каменный, лопата не берет»{341}, укрыться негде, доложил А. И. Толстов. Ответ не замедлил себя ждать: немцы контратаковали силами до двух рот при поддержке нескольких батарей артиллерии.
Кошевой принял «решение нанести удар по артиллерии и пехоте противника, задерживающим батальон, силами авиации и артиллерией. Кроме того, усилить нажим наших войск с фронта… Краснопевцев ставит задачи бригаде артиллерийской дивизии прорыва»{342}. Телефонный звонок Кошевого командующему авиацией фронта генералу Т. Т. Хрюкину обеспечил удар по позициям врага с воздуха. Принятые меры позволили батальону продолжить двигаться в заданном направлении — в тыл противнику, к его артиллерийским позициям. Хотя бой был тяжелый.
На правом фланге дивизии Толстова постепенно обозначился явный успех: батальоны вступили в бой за третью траншею, немецкая артиллерия потеряла возможность вести огонь, поскольку в этом случае могла накрыть собственных солдат. Кошевой, вызвав к телефону комдива Толстова, отдал приказ вводить в бой второй эшелон дивизии.
«В полосе 267-й дивизии развернулись решающие события. Ввод в сражение второго эшелона соединения, удар батальона через Айгульское озеро, своевременная поддержка их действий артиллерийским огнем всех приданных нам средств и ударами авиации поколебали устойчивость противника»{343}. Через некоторое время первая позиция его обороны оказалась полностью в руках наших войск. «Части 267-й дивизии охватили опорный пункт противника в Каранки широким полукольцом, приблизившись к нему примерно на полтора километра. 2-й батальон 848-го полка, форсировавший Айгульское озеро, соединился с основными силами. На правом фланге дивизии наши подразделения нависли над путями отхода противника из Каранки, блокируя в этом районе много артиллерии… На следующий день наши войска здесь захватят материальную часть 19 батарей противника.
Обстановка складывалась так, — вспоминал П. К. Кошевой, — что в любое время мог возникнуть благоприятный момент для ввода в дело второго эшелона корпуса — 417-й стрелковой дивизии. Комдив генерал Ф. М. Бобраков, всегда хорошо чувствовавший пульс сражения, звонил мне несколько раз, докладывая, что дивизия готова к бою. Я понимал, что доклады предпринимаются с целью зондажа, не сетовал на это, но неизменно отвечал, что время еще не пришло.
Глядя на поле боя, дымившееся от разрывов снарядов и мин, мы видели, как близко подошли наши войска к Каранки. До наступления ночи оставалось еще два часа. Думалось, что если сейчас двинуть вперед 417-ю дивизию, то она успеет засветло выйти на исходный рубеж для наступления, а с первыми лучами солнца следующего дня двинется в атаку. Это должно решить судьбу боя, и мы прорвем неприятельскую оборону на всю глубину.
Однако доводы были не только за ввод второго эшелона корпуса. Были и против. Прежде всего, мы не имели формального разрешения командарма и могли это разрешение не получить, поскольку по плану операции второй эшелон предполагалось ввести на второй день наступления. Кроме того, неблагоприятный исход боя соседа справа мог потребовать использования 417-й дивизии не на юг, как намеревались сделать мы, а для удара на запад, в помощь корпусу И. И. Миссана»{344}.
Как вспоминал П. К. Кошевой, «С. А. Краснопевцев, заметив мои сомнения, сел рядом и уверенно сказал:
— Вводи. Вводи дивизию Бобракова, не сомневаясь.
Он взялся за телефон командующего фронтом, доложил ему обстановку. Как бы между прочим генерал сказал, что первая позиция противника прорвана успешно, а оборона противника в Каранки должна сама собой рухнуть, если немецкие командиры не хотят попасть здесь в мешок.
Выслушав что-то в ответ, сказал, что Кошевому надо бы вводить второй эшелон, но Крейзер медлит с разрешением. На этом разговор закончился.
Перед заходом солнца Краснопевцев заторопился на командный пункт фронта. Прощаясь, сказал:
— Ну а ты — дави… дави всемерно… И ночью дави, не давай противнику покоя. Я поехал на КП: вызывает Толбухин.
И опять-таки, как бы между прочим бросил:
— Наверное, и тебя туда вызовут»{345}.
Это уже потом, через несколько часов Кошевой понял весь смысл этих намеков. Вопреки первоначальным замыслам командования фронта, прорыв в полосе соседа справа — 1-го гвардейского стрелкового корпуса генерала Миссана, где войска фронта наносили главный удар, не удался. Учитывая благоприятное развитие событий в полосе действий 63-го стрелкового корпуса, целесообразно было перенести направление главного удара именно сюда. Таким замыслом генерал Краснопевцев, весь день находившийся рядом с Кошевым, не преминул поделиться с командующим фронтом.
Самостоятельно командир корпуса решение о вводе в бой второго эшелона — 417-й стрелковой дивизии принять не мог: на это требовалось разрешение командующего армией. Но то, что было в его полномочиях, он сделал: «лично поставил задачу командиру 417-й дивизии генерал-майору Ф. М. Бобракову на выдвижение на рубеж ввода в бой. Дивизия вводилась на правом фланге с задачей ударом вдоль берега Айгульского озера прорваться на юг и, взаимодействуя с 267-й дивизией, захлестнуть противника в районе Каранки»{346}.
С наступлением ночи комкор был вызван на армейский НП к генералу Крейзеру. «Вид у Якова Григорьевича был мрачный. Неудача на направлении главного удара, которую никто не мог предвидеть, выбила его из колеи, — писал П. К. Кошевой. — В землянке уже находился И. И. Миссан. Он тоже был расстроен…
Вскоре раздался резкий звонок: у аппарата был генерал Ф. И. Толбухин. После короткого разговора с командармом к телефону пригласили И. И. Миссана.
Не знаю, что говорил командующий, но Иван Ильич отвечал односложно:
— Есть… Слушаюсь… Примем меры…
Диалог был недолгим. Красный от волнения, И. И. Миссан отошел и угрюмо сел.
Затем вызвали меня. Я брал трубку с некоторым беспокойством.
— Кошевой слушает вас. Здравия желаю, товарищ командующий.
— Слушайте, дорогой, — с характерным для него оканьем сказал Толбухин, — рядом со мной стоит генерал Краснопевцев. Он сказал мне, что в полосе шестьдесят третьего корпуса достигнут заметный успех. Вы, очевидно, с ним согласны?
— Некоторое продвижение вперед есть, товарищ командующий.
— Вот и отлично! Завтра с рассветом мы переключаем на ваше направление всю артиллерийскую дивизию прорыва и основные силы авиации воздушной армии. Главный удар фронта отныне наносится в полосе шестьдесят третьего стрелкового корпуса»{347}.
Понятно волнение, охватившее Кошевого. В практике военного искусства случается не часто, чтобы в ходе уже идущей фронтовой операции главный удар переносился на другое направление. Тем более разволнуешься, когда осуществление этого удара возложено на тебя.
Между тем Ф. И. Толбухин дал указание не медлить с вводом 417-й стрелковой дивизии в бой и сделать это с рассветом. Развитие успеха лишит врага выгодных рубежей для обороны степного Крыма, подчеркнул комфронта, и он из-за угрозы выхода советских войск в тыл его Перекопским позициям будет вынужден откатываться в горы.
«…Было 2 часа 9 апреля, когда командарм, после детального рассмотрения вопросов предстоящего наступления отпустил меня, — вспоминал Кошевой. — На НП корпуса меня с нетерпением ожидали [начальник штаба корпуса полковник А. Ф.] Некрасов, [начальник Оперативного отдела штаба корпуса подполковник А. И.] Емельянов, [командующий артиллерией корпуса полковник И. Ф.] Сапрыкин, [заместитель по политической части полковник В. В.] Данилов и другие командиры»