От номерного до командира батареи
Путь Лещенко к главной должности его жизни очень похож на путь миллионов его ровесников. К моменту его призыва на действительную службу он окончил поселковую школу и выучился на паровозного машиниста. Опыт работы с механизмами наверняка сыграл свою роль, кроме личного желания, в его призыве в декабре 1928 г. на Черноморский флот, по терминологии того времени — Морские силы Черного моря. Учитывая немалую по тем временам техническую подкованность краснофлотца Лещенко, его направили в объединенную школу артиллерийских старшин учебного отряда флота. А по ее окончании в августе 1929-го назначили на башенную батарею береговой обороны № 35. Здесь за 10 последующих лет довелось ему пройти путь от номерного в отделении подачи боеприпасов до командира батареи.
Одна из главных причин — неутолимая жажда знаний молодого краснофлотца. «Мощная боевая техника меня очень привлекла так, что я и в свободное время старался прочитать описание и просмотреть чертежи, чтобы быстрее овладеть техникой, изучить детально ее действия. И я старался как можно быстрей ее освоить и научиться ею быстрее управлять», — вспоминал Лещенко{429}.
Уже через несколько недель он стал комендором-наводчиком, а еще через непродолжительное время — командиром правого орудия 2-й башни. Такую должность обычно занимали старшины с многолетним опытом службы.
В декабре 1931 г. срочная служба Лещенко подошла к концу, и когда командир батареи, а им был будущий флагманский артиллерист ЧФ А. А. Рулль, предложил Алексею остаться на сверхсрочную, тот не упирался и не раздумывал. И вот Лещенко — уже старшина 1-й башни. Он хочет расти, учиться дальше, но рапорт с просьбой о направлении на параллельные курсы при военно-морском училище ему вернули: нужен на батарее. Экзамены же предложили сдать экстерном. Сочетать службу и учебу было сложно. Но организованность и упорство дело свое сделали: в 1934-м, сдав необходимые экзамены, Алексей Лещенко становится средним командиром РККФ и получает назначение помощником командира 1-й башни.
На батарее он был единственным из лиц командного состава, не окончивший военно-морского артиллерийского училища. А отставать от своих товарищей Алексей не хотел. Вот и усиленно совмещал самоподготовку с выполнением служебных обязанностей и работой с личным составом. Через два года он получил третью по значимости (после командира и военкома) должность на 35-й ББ — помощника командира. Если проводить аналогию с боевым кораблем — Лещенко стал старпомом, да еще такой грозной крепости, притом не имея высшего образования. У артиллеристов такой служебной категории это было редкостью. В полной мере происшедшее осознавал сам Алексей Яковлевич. «У меня, как у помощника командира батареи, работы было много: организация повседневной и боевой службы, организация боевой подготовки, ведение хозяйства батареи — все это лежало на мне. От того, как работает и разворачивается помощник командира батареи, зависит ход боевой подготовки и организация службы на батарее», — писал он без всяких преувеличений{430}.
В своих воспоминаниях Лещенко неизменно с уважением и благодарностью отзывался о людях, с чьей помощью рос в профессиональном отношении. Его добрая память о командирах батареи, под началом которых ему довелось служить — Е. П. Донце, И. Ф. Кабалюке, А. А. Рулле и П. А. Моргунове (в 1941–1942 гг. — начальник береговой обороны ЧФ и СОР, генерал-лейтенант), многое говорит о человеческих качествах Алексея Яковлевича.
Служба спорилась, однако наступил 1937 г., по всей стране ширилась кампания по выявлению «врагов народа», доносы множились, эта мутная волна накрыла и Лещенко. В компетентные органы поступила порочащая помощника командира секретного объекта информация: его отец — якобы бывший царский офицер и служил в белой армии, а его родственником является известный в эмигрантской среде певец Петр Лещенко. Донос свою подлую роль сыграл: Лещенко исключили из партии и уволили со службы.
Моряк не смирился, толкался во все партийные двери флота, а затем обратился с жалобой в ЦК ВКП(б). Видно, не черствой душе попала она в руки. Из Москвы пришло предписание тщательно разобраться в ситуации. Парткомиссия флота направила одного из своих членов на родину Лещенко, и собранный им материал позволил отклонить все наветы. Решение парткомиссии батареи было отменено, и Лещенко восстановили в партии. Сразу сдвинулся с места и вопрос восстановления на службе. Алексею предложили вернуться на ранее занимаемую должность, но молодой командир выдвинул свои резоны против. Не хочу, заявил он, чтобы люди, которые ранее видели в нем «примазавшегося к партии», теперь, ощутив его требовательность и взыскательность, воспринимали их как придирки и попытки свести счеты. Командование согласилось, и Лещенко был назначен командиром батареи 122-мм орудий.
Но родная 35-я батарея не отпустила. Менее чем за год до войны, в сентябре 1940 г., старший лейтенант Лещенко, окончивший к тому моменту годичные курсы усовершенствования командного состава ВМФ, стал ее командиром. «Вступая в командование 35-й батареей, мне не пришлось тратить время на ознакомление с организацией боевой и повседневной службы, не пришлось изучать технику и боевые свойства батареи, — писал наш герой. — Все это я знал и, нужно прямо сказать, знал основательно»{431}.
Слова не расходились с делами. По итогам года 35-я ББ была признана на флоте лучшей и завоевала переходящий приз командующего вице-адмирала Ф. С. Октябрьского.
Война началась
На 29 июня 1941 г. штабом флота была запланирована комплексная стрельба с 30-й батареей «Совместный бой двух крупнокалиберных батарей с главными силами противника». Но надо ли говорить, что когда наступило 22 июня, моряки флота стали руководствоваться уже не программами боевой учебы и экзаменовал их не старший начальник, а противник?
В последнюю мирную ночь 35-я ББ была дежурным средством боевого обеспечения береговой обороны флота. Оперативное дежурство требовало от личного состава батареи находиться на боевых постах или в жилых кубриках, под «массивом». Сам Лещенко тоже был на батарее, не поддаваясь желанию после только что завершившегося двухнедельного учения флота дать хоть какую-то передышку и себе, и подчиненным. Более того, для проверки несения боевой службы личным составом в 23.00 он объявил по батарее сигнал «Боевая тревога». Личный состав уложился в положенное время, все боевые средства оказались готовы к немедленному действию. Потом около получаса Лещенко посидел возле боевой рубки, наслаждаясь южной ночью и доносившимся шумом прибоя. Даже не думалось, что тишину могут взорвать выстрелы и взрывы. И даже когда все же прилегшего отдохнуть комбата разбудил звук колоколов громкого боя и звонок телефона, в трубке которого он услышал от своего помощника капитана Никульшина всего два слова: «Сигнал развертывания», мысли о том, что это настоящая боевая тревога, а не учебная, по признанию Лещенко, не было.
Сигнал для батареи означал: перейти на повышенную боевую готовность, расконсервировать и выдать всему личному составу штатное оружие и противогазы, расставить людей по штатам военного времени. Что ж, подумалось комбату, учения продолжаются. А буквально через час-полтора, став свидетелем бомбежки «неизвестными» самолетами главной базы и поняв, что это — не учения, он, как и его подчиненные, терялся в догадках, чья это была авиация. «Разные мысли проносились в голове, некоторые [военнослужащие] высказывали свои предположения, но о том, что напала фашистская Германия, у меня и мысли не было, ведь недавно был заключен договор о дружбе и о ненападении между Советским правительством и правительством Германии»{432} — такое признание дорогого стоит. Наш герой не стал приписывать себе задним числом какую-то сверхъестественную прозорливость, написал откровенно. И это признание, пожалуй, лучше всего демонстрирует противоречивость политических установок кануна войны. Если война, то кто же напал? Как вспоминал Лещенко, неотвязно крутилась одна мысль — турки, румыны, англичане? О возможности вероломного нападения Германии даже не думалось, настолько цепкими были пропагандистские клише. Напомним хотя бы печально известное сообщение ТАСС от 14 июня 1941 г., в котором слухи о «близости войны между СССР и Германией» выдавались за происки английской пропаганды.
Все недоуменные вопросы батарейцев сняло выступление по радио В. М. Молотова в полдень наступившего 22 июня. Ни штаб флота, ни командование береговой обороны до этого никакой информации частям и кораблям не давали. Они и сами не были сориентированы из Москвы, в результате в течение целых восьми часов весь флот пребывал в состоянии тревожного ожидания.
Воспоминания Лещенко интересны еще и тем, что они позволяют увидеть события первого дня войны на ЧФ, казалось бы, так подробно описанного, но увидеть несколько в ином свете, чем это обычно делалось и делается. Стало уже общим местом утверждение, что как только система ВНОС флота доложила о подходе со стороны моря неизвестных самолетов, корабли и город погрузились во тьму. Но вот что пишет Лещенко, наблюдавший за происходящим с сигнального мостика, возвышавшегося над местностью и потому дававшего отличный обзор: «Фарватер показывали створные огни, огонь Херсонесского маяка показывал поворот с моря на Севастополь. Зенитные батареи ведут артогонь по освещаемым прожекторами самолетам, а огни створных знаков и Херсонесского маяка — горят. Для меня оставалось неясным: почему горит огонь Херсонесского маяка?»{433} Этим вопросом задались, разумеется, и в вышестоящем штабе. Попытки дозвониться на маяк были тщетными. По приказу из штаба артдивизиона, в состав которого входила 35-я ББ, Лещенко срочно направил к маяку лейтенанта Миловидова с двумя матросами с категорическим приказом, не останавливаясь перед угрозой оружием, погасить огни. Через 10–12 минут маяк погрузился в тишину, а возвратившийся лейтенант доложил: вахтенный спал сном праведника. Вот тебе и «бдительность». А в результате немецкие бомбардировщики смогли, невзирая на противодействие ПВО, сброси