ла ни в какое сравнение с демонтажем башни, механизмов и удалением стволов из башни.
Использовали имевшиеся на батарее два пятитонных железнодорожных домкрата и стотонные гидравлические домкраты для подъема башни. Сняли часть брони, подняли первый ствол домкратами, подвели под него три железнодорожные рельсы, на которые уложили дубовые подушки и на них опустили ствол. Когда все было готово, осталось впрячь два трактора и вытянуть из башни ствол. Так же поступили со вторым стволом.
Самым ответственным этапом работы была установка новых стволов. Подъем и укладка орудийного ствола на крановые тележки не требовали много людей, но малосильные подъемные средства требовали смекалки и выдумки. Ведь двумя пятитонными домкратами (100-тонные гидравлические домкраты имели выход штоков всего 300 мм, и на подъем стволов на тележку использовать их не представлялось возможным, ими только поднимали старые стволы в башне и приподнимали броню) нужно было поднять 52-тонный ствол на высоту около 1,75 м, подкатить под концы ствола тележки и опустить его на них.
Но свои трудности имелись и здесь, поскольку выход подъемного устройства у пятитонников был недостаточен — всего 1,5 м. «Работа, — описывал Лещенко, — велась так: сначала поднимали с одного конца на 20–25 см, делали подкладку дубовых брусьев и укладывали на подкладку ствол, потом так же поднимали со второго конца. Так, попеременно ствол был поднят на нужную высоту, подкачены тележки и на них уложен ствол.
Очередная задача была доставить ствол к башне. Орудийный ствол вместе с тележками весил 152 тонны, две тележки по 50 тонн и сам ствол 52 тонны. Такой тяжеловес надо было доставить к башне на расстояние 750–800 метров и на подъем 15–20 градусов. Расчеты показывали, что по рельсам такую тяжесть могут тянуть два трактора ЧТЗ, но останавливать движения нельзя, так как на подъеме в 15–20 градусов такую тяжесть не смогли бы сдвинуть и пять тракторов. И была еще опасность в том, что такая тяжесть могла потянуть под уклон оба трактора, которые вместе весили 18 тонн. Поэтому задача заключалась в том, чтобы движение поезда не останавливалось.
Решение было принято такое — впрячь в поезд пять тракторов, которые и должны тянуть поезд на подъем. Если при бомбежке будет выведен из строя один или даже два трактора, то остальные все же доставят ствол на место… Была предусмотрена система торможения при внезапной остановке поезда (подкладка брусьев и клиньев под скаты, упоры в тележках)»{439}.
Лещенко принял решение доставить такой состав к башне с рассветом, хотя был большой риск попасть под бомбежку или артобстрел. Но на него приходилось идти. Опыта такого рода работ у личного состава не было, при свете хотя бы видны сигналы руководителя и можно следить за тем, как ведет себя техника, чтобы избежать непредвиденных ситуаций.
И вот поезд медленно тронулся… Почти половину пути прошли благополучно, когда над батареей появились немецкие самолеты. Несмотря на сильный огонь зенитных пулеметов, несколько авиабомб все-таки упали поблизости, правда, без серьезных последствий, и к башне поезд подошел, как выражаются люди военные, штатно. Осталось поднять ствол, выкатить из-под него тележки, уложить ствол на дубовые подушки и вдвинуть в башню, чем сразу же и занялись. После выемки из-под ствола подушек и рельсов закрепили ствол на орудийном станке и взялись за сборку механизмов.
Уникальнейшая, единственная в своем роде техническая операция! И если бы не Алексей Яковлевич Лещенко, так педантично, в деталях описавший ее, в истории севастопольской обороны было бы еще одно «белое пятно», которых, увы, и без того хватает, несмотря на все усилия профессиональных историков и их добровольных помощников.
Батарейцы так же доставили и заменили второй орудийный ствол. Его транспортировку, получив ничем не заменимый опыт, произвели ночью, во избежание опасности удара вражеской авиации. Всего на замену стволов 1-й башни затратили больше месяца, притом что такое же время требовалось заводской бригаде в мирное время при наличии специального крана, приспособлений и высококвалифицированных мастеров, а подчиненные Лещенко перемещали стволы едва ли не на руках и в условиях активного противодействия врага. Опыт — великое дело. Когда им поделились с 30-й батареей, там затратили на решение аналогичной задачи всего 16 дней. А когда в конце декабря уже на самой 35-й ББ возникла необходимость восстановить 2-ю башню, стволы заменили за 10 дней.
Роль вверенной Лещенко батареи в системе обороны Севастополя высоко оценивалась командованием. Комендант береговой обороны главной базы ЧФ П. А. Моргунов называет «сестричек» — 30-ю и 35-ю ББ «цементирующей силой обороны, использовавшейся для ведения огня по дальним целям: скоплениям войск противника, его резервам, тяжелой артиллерии, а также при отражении многочисленных вражеских атак»{440}.
Не случайно на опробование 1-й башни 20 января 1942 г. прибыли комфлота вице-адмирал Октябрьский и генерал-майор Моргунов. Стрельба показала, что работы по замене стволов проведены отлично, все механизмы действуют безотказно, боеспособность батареи восстановлена полностью. Приказом командующего около тридцати особо отличившихся матросов, младших и средних командиров были награждены орденами и медалями.
Люди не жалели себя: так велико было желание вновь открыть разящий огонь по врагу. После замены стволов орудий с 20 января по май 1942 г. башня № 1 вела огонь 23 раза и произвела по врагу 140 выстрелов.
«Над 2-й башней вижу большой столб дыма»
А пока молчала первая башня, за обеих трудилась вторая. В день возобновления немецкого наступления на Севастополь, 17 декабря, артиллеристы практически не покидали боевых постов. Были уничтожены две артиллерийские батареи врага в районе Дачи Торопова и южнее селения Черкез-Кермен. Кроме того, огонь открывался по танкам и скоплениям пехоты. Из орудий 2-й башни было выпущено 18 шрапнельных и 54 фугасных снаряда.
Столь интенсивная стрельба из далеко не новых орудий сказалась трагически. Снова дадим слово А. Я. Лещенко: «В 16 часов 10 минут батарея вела огонь по скоплению живой силы в районе деревни Верхний Чоргунь. Давали последний выстрел по этой цели.
Я имел привычку после каждого выстрела пускать секундомер и следить по нему момент падения снаряда. И вдруг через 15–18 секунд после пуска секундомера я услышал звук выстрела, то есть на 15–12 секунд раньше, нежели позволяет наша скорострельность. В этот же момент сигнальщик с наблюдательного поста доложил: „Над 2-й башней вижу большой столб дыма“.
По телефону 2-я башня не отвечает. Глянув в амбразуру боевой рубки, я увидел столб дыма и огонь над второй башней. Приказал: „Пожарная тревога, пожар во 2-й башне, погреба 2-й башни затопить“, что и было немедленно выполнено.
Доложив на КП дивизиона о происшедшем и отданных приказах, отправился немедленно на место для личного руководства. По прибытию на место я увидел страшную картину — вся горизонтальная броня башни сорвана, электропроводка, краска, ящики с инструментом горят, прислуга башни убита, и трупы горят в бушующем пламени. Личный состав аварийной партии ликвидирует пожар»{441}.
Оказалось, что во время перезарядки левого орудия произошел самопроизвольный выстрел. После автоматического открытия каморной части ствола от оставшегося выстрела воспламенился картуз, вызвавший взрыв. В башне, вследствие подрыва заряда, вспыхнул сильный пожар. Расчет пытался погасить огонь, но в это время вспыхнули полузаряды в зарядном устройстве правого орудия, а затем еще несколько полузарядов, находившихся в шахтах обоих подъемников боеприпасов. От последовавшего взрыва башня в прямом смысле подпрыгнула, отчего бронированные стены и крыша оказались разорванными на отдельные листы. Средняя часть крыши весом более 80 т упала и разбила механизмы орудий.
И спустя многие годы Лещенко не мог не преклонить голову перед мужеством подчиненных, до последнего боровшихся за живучесть своего «сухопутного линкора». «По всей вероятности заряды горели относительно спокойно, — писал Алексей Яковлевич, — пока не начало создаваться давление, так как прислуга подачи перегрузочного отделения успела схватить огнетушители и даже разбить некоторые, но в этот момент произошел взрыв зарядов, который и причинил большие повреждения в перегрузочном отделении и вызвал пожар».
Оставшиеся в живых моряки из личного состава погребов оставались задраенными в погребах, а погреба во время пожаров были по сигналу «Пожарная тревога» залиты водой. «Прислуга погребов поднялась по стапелям к подволоку (потолку), где создалась воздушная подушка, и находилась там до спуска воды и открытия погребов, — продолжает Лещенко. — Несмотря на грозившую им гибель, матросы и младшие командиры боевые посты не бросили. Они знали, что если во время пожара открыть броневые двери для выхода, то может взлететь на воздух вся батарея».
При завершении ликвидации угрозы вторичных взрывов и выходе людей из-под корпуса Лещенко не присутствовал. По приказу прибывшего на батарею начальника особого отдела береговой обороны, заподозрившего, что в башне «сработала вражеская рука», он был посажен под арест, хорошо хоть в кают-компании своей же батареи и под охраной своих же матросов. По собственному признанию Лещенко, какое-то время он был «не в себе», но не потому, что боялся за собственную участь, а терялся в догадках, пытаясь определить, что могло стать причиной катастрофы. «Считать, что взрыв произошел от неумелого обращения с боеприпасами или других причин, зависящих от личного состава, например: незнание инструкций по эксплуатации матчасти, я не мог, — признавался Лещенко. — Личный состав инструкции и матчасть знал отлично, провел десятки боевых стрельб, и всегда техника была приготовлена отлично, и действия личного состава у механизмов были безукоризненными. Вторая версия — это предположение вредительства со стороны личного состава. Но так как личный состав, обслуживающий орудия, был кадровый и прослуживший порядочное время на батарее и был обученным, да и к тому же все погибли при взрыве, я исключил эту версию. Я терялся в догадках и не мог прийти к какому-либо выводу».