В дни обороны Петя Клыпа много раз ходил, выполняя поручения командиров, в разведку по крепости. Для него не было запретных мест, мальчик отважно и ловко пробирался на самые опасные участки, бывал буквально повсюду и приносил в штаб ценнейшие сведения о противнике.
Не было бинтов, медикаментов, и раненых нечем было перевязывать и лечить. Петя отправился на поиски и нашел в одном месте полуразрушенный склад какой-то санитарной части. Мальчик набрал здесь перевязочного материала и кое-каких лекарств и принес все это в подвалы казарм. Тем самым многие раненые были спасены от смерти.
Не было воды. Не многие храбрецы отваживались под страшным перекрестным огнем немецких пулеметов подползти с котелком в зубах к берегу Буга. Немногим из них удавалось вернуться обратно. Петя Клыпа много раз отправлялся на эти опасные вылазки за водой и возвращался всегда благополучно. Этот мальчик, ежечасно рискуя жизнью, выполняя трудные и опасные задания, участвуя в жестоких боях, в то же время был неизменно весел, энергичен, бодр, напевал какие-то песенки, и один его вид поднимал дух бойцов и прибавлял им силы.
Когда положение на участке 333-го полка стало безнадежным и защитники крепости поняли, что им остается только погибнуть или попасть в руки врагов, командование решило отправить в плен женщин и детей, находившихся в подвалах, рассчитывая на то, что гитлеровцы пощадят их и хоть кто-нибудь из них уцелеет. Пете Клыпе, как подростку, предложили идти в плен вместе с женщинами и детьми. Но мальчик гордо отверг это предложение. Он сказал, что считает себя красноармейцем, будет драться до конца вместе со своими товарищами и, если придется, сумеет умереть в бою. Командир разрешил ему остаться, и Петя принимал участие во всех дальнейших боях.
Остался ли жив этот мальчик после войны и где он сейчас находится, ни Игнатюк, ни Сачковская не знали.
Вернувшись в Москву из этой поездки, я решил разыскать брата Пети Клыпы и позвонил к тому же «всемогущему» полковнику И. М. Конопихину в Главное управление кадров Министерства обороны. К сожалению, я мог ему дать на этот раз только очень скудные сведения об интересовавшем меня человеке, что, конечно, затрудняло его поиски. Но я рассчитывал на то, что фамилия Клыпа — мало распространенная и, возможно, благодаря этому и удастся найти в списках офицеров майора Николая Клыпу.
Действительно, уже на другой день, когда я позвонил к Ивану Михайловичу, он мне сказал:
— Берите карандаш и записывайте! Майор Николай Сергеевич Клыпа, 1915 года рождения, в настоящее время является районным военным комиссаром Маслянского района Тюменской области в Сибири.
Обрадованный этой удачей, я тотчас же написал майору Николаю Клыпе (впрочем, оказалось, что не так давно он уже стал подполковником) и вскоре получил от него ответ. Н. С. Клыпа писал мне, что его младший брат действительно был участником обороны Брестской крепости, после войны вернулся домой живым и здоровым, но, к сожалению, в последние годы связь между братьями оборвалась, и он сейчас не знает адреса Петра. Однако он тут же сообщал, что в Москве живет их сестра, у которой я могу узнать теперешнее местонахождение Петра Клыпы.
Я поехал на Дмитровское шоссе по указанному мне адресу, застал дома мужа сестры и от него я неожиданно узнал, что Петр Клыпа отбывает заключение в Магаданской области, осужденный за соучастие в уголовном преступлении.
Это была весьма неприятная неожиданность, но я все же взял у родных Петра Клыпы его адрес и вскоре написал ему письмо, в котором просил поделиться со мной своими воспоминаниями, рассказать обо всем, что он пережил и видел в крепости.
Магаданская область — край далекий, и поэтому прошел целый месяц, прежде чем я получил ответ. П. С. Клыпа горячо откликнулся на мою просьбу — он обещал подробно записать свои воспоминания и постепенно высылать их мне письмами. Вслед за тем началась наша регулярная переписка. Петр Клыпа сообщал мне интереснейшие подробности боев за крепость, называл фамилии участников и руководителей обороны. Вдобавок, он снабжал каждое письмо составленной по памяти схемой обороны, и нужно сказать, что это были очень точные чертежи. Чувствовалось, что глаза четырнадцатилетнего мальчика жадно впитывали все, что происходило вокруг него, и в памяти его осталось гораздо больше событий и имен, чем в памяти взрослых участников обороны.
Я обратил внимание на то, что в этих воспоминаниях Клыпа очень скромен в отношении самого себя. Он почти ничего не писал о себе, но рассказывал главным образом о своих боевых товарищах. И вообще, по мере того как развертывалась наша переписка, из его писем вставал передо мной довольно светлый образ отнюдь не преступника, а человека неиспорченного, честного, с добрым сердцем, с хорошей душой.
В это время я поближе познакомился и с его семьей: с сестрой — переводчицей одного из научно-исследовательских институтов, с ее мужем — инженером-нефтяником, с матерью Петра, которая тогда жила здесь, в Москве, у дочери. Затем как-то приехал погостить в столицу его брат подполковник Николай Клыпа.
Они много рассказывали мне о Петре, познакомили меня с его биографией, своеобразной и нелегкой, но в которой не было никаких оснований для того, чтобы он стал преступником.
Петр Клыпа был сыном старого большевика, железнодорожника из Брянска. В раннем детстве он осиротел и еще двенадцатилетним мальчиком пошел в качестве воспитанника в ряды Советской Армии, мечтая стать военным. Два его брата были офицерами Советской Армии. Один из них погиб при выполнении служебного задания на Дальнем Востоке, а другой — Николай, как уже указывалось, был сейчас подполковником.
Все, что мне рассказывали о Пете Клыпе его знакомые, друзья и родные, говорило о нем только с положительной стороны. Его все характеризовали, как настоящего советского патриота, как человека с хорошими задатками, с доброй душой, бескорыстного, искреннего и честного, прекрасного товарища, всегда готового прийти на помощь другим.
Я решил в конце концов узнать, в чем заключается вина Петра Клыпы. В одном из писем я попросил его рассказать мне без утайки о своем преступлении, и он в ответ подробно описал сущность дела. Оказалось, что сам он не совершал никакого преступления. Это преступление, немалое и тяжкое, совершил в его присутствии его бывший школьный товарищ, и Петр Клыпа, поддавшись ложному чувству дружбы, вовремя не сообщил о происшедшем, дав возможность преступнику продолжать свою опасную деятельность, и тем самым по закону оказался соучастником преступления.
Мне стало ясно, что вина его сильно преувеличена и наказание, которое его постигло, было чересчур жестоким. Я попросил товарищей из Главной военной прокуратуры, которые помогли мне в свое время реабилитировать А. М. Филя, теперь ознакомиться с делом Петра Клыпы и высказать свое мнение. Дело было затребовано в Москву, его проверили, и мои предположения подтвердились. Вина Петра Клыпы была не столь уж велика, и, учитывая его поведение в Брестской крепости, смело можно было ходатайствовать об отмене или смягчении наказания.
Я начал с того, что написал старшине Игнатюку в Брест и Валентине Сачковской в Пинск. Я просил их обоих письменно изложить все то, что они мне когда-то рассказывали о героических поступках Пети Клыпы во время боев в Брестской крепости, а потом заверить свои подписи печатью и прислать эти свидетельства мне. Сам же я написал подробное заявление на имя Председателя Президиума Верховного Совета Союза ССР Климента Ефремовича Ворошилова. Приложив к своему заявлению свидетельства Игнатюка и Сачковской, я отправил все эти документы в Президиум Верховного Совета СССР.
Там, в Президиуме, внимательно, на протяжении нескольких месяцев, занимались этим делом. Были проверены все обстоятельства, запрошены характеристики на Петра Клыпу с места его прежней работы и из заключения. Все эти характеристики оказались совершенно безупречными. А существо дела было таким, что давало полную возможность ставить вопрос о помиловании.
Короче говоря, в самом начале января 1956 года я получил от Пети Клыпы письмо, которое было датировано кануном нового года — 31 декабря 1955 года.
«Здравствуйте, Сергей Сергеевич! — писал мне Петя Клыпа. — Я Вам не могу описать своей радости! Такое счастье бывает только один раз в жизни! 26 декабря я оставил жилье, в котором пробыл почти семь лет.
В поселке мне объявили, что все перевалы, вплоть до Магадана, закрыты, машины не ходят, придется ждать открытия перевалов до Ягодного, где я должен получать документы.
Машин и открытия перевалов я не стал ждать, — пошел пешком. Прошел благополучно перевалы и пришел в поселок. В этом поселке мне сказали, что дальше идти нельзя: Ягодинский перевал закрыт, имеются жертвы пурги и мороза. Но я пошел. Уже на самом Ягодинском перевале обморозил лицо немного и стал похож на горевшего танкиста. Но это через две недели будет незаметно. И вот так около 80 километров я шел, веря в свою судьбу. Вернее, и шел и полз.
Придя в Ягодное, я узнал, что с Магаданом вторую неделю сообщения нет. Дали мне пока что временное удостоверение до получения соответствующего письменного документа из Москвы, который должен скоро прийти, и тогда я получу паспорт и смогу двигаться дальше. До получения паспорта я устроился на работу в автобазу слесарем 6-го разряда. Буду работать, пока не получу паспорт, и тогда буду спешить встретиться с Вами и моими родными, с моей мамочкой, которая потеряла все свое здоровье из-за меня».
П. С. Клыпа. 1956 г.
Спустя полтора месяца Петя Клыпа приехал в Москву, и мы встретились с ним. Я был рад увидеть, что все пережитое им не наложило на него никакого тяжелого отпечатка — передо мной был молодой, жизнерадостный, полный энергии и бодрости человек. А когда мы поближе познакомились с ним, я понял, что не ошибся, поверив в Петра, — в нем чувствовался действительно человек хорошей души, доброго сердца, и то, что произошло с ним, несомненно, было какой-то нелепой случайностью в его до этого безупречной, героической биографии.